Илья Габай - Письма из заключения (1970–1972)
Я знаю, ты скажешь о «массовой культуре». Это бедствие, конечно. Хотя почему ж не надеяться, что «массовость» не расширится: вот в кино, например. Феллини, может, и не войдет, а Крамер – вполне может. В далекой перспективе, конечно. Но главное, это действительно стихийно: не держать же людей в состоянии поголовной неграмотности! Может, и есть небыстрый по результатам способ: неуклонное и смелое культуртрегерство, но здесь опять начинается замкнутый круг: это требует самоотдачи, много сил и времени – сколько же погибнет шедевров, то есть так и не состоится. Видимо, постепенно «массовая культура» занимает место социальных бедствий «среды» со всеми ее атрибутами, последствиями и проблемами (в Европе уже почти заняла): бездуховность и бессмыслица, низкие нравы, преступность и пр. – все, что сейчас пишут о «массовой культуре», писали когда-то о среде (социальной), которая «заела»… Вот почему проблемы эти можно будет только выявлять, искать их нюансы, но сделать ни черта нельзя будет, пока сама жизнь не исчерпает эту «массовость» и не воздвигнет на ее место ситуацию [нрзб].
Как видишь, я завелся: задет за живое. Умолкаю и обнимаю тебя в ожидании писем.
Илья.
Галине Гладковой
20.3.71
Милая Галка!
Вот видишь, традиция в этот раз слегка и припоздала, но может, оно и к лучшему: есть у меня повод написать лишнее письмецо. Спасибо на добром слове о моем отрывке – мне оно ведь очень нужно, тем более – от тебя и еще не очень многих людей – моих (надеюсь) пожизненных читателей. Только отрывок есть отрывок. Такой «глуховатости» тона я во всей большой довольно вещи не выдержал, да и не стремился к этому, как и не пытался вообще выбирать какой-то тон. Нерв в поэме есть, и чувствительность, кажется (о чем я, по-моему, должен и сожалеть, но о том – ниже). Я, конечно, иронизировал вовсю над собой, но, боюсь, местами прорвалась плаксивая интонация. Можно и почистить, но не знаю, лучше ли это будет или хуже; во всяком случае, это может оказаться не очень-то честным отражением нынешнего настроения. Олимпийский тон, как ты помнишь, мне и вообще был несвойственен, а сейчас – тем меньше оснований. «Жить помедленнее, попристальнее» и верно надо бы, но мы ведь ж и в е м, и никуда нам не деться от мелочей и, словом, «проблем». Мне порой по твоим письмам кажется, что у тебя кое в чем – «как в датском королевстве»: неладно, – но строить догадки из такой дали я не могу и не хочу. Но люди, любящие тебя и которых ты любишь, – все-таки близко, это, как точно выяснено, счастье, и может служить серьезным противовесом в любых временных неладах. Я прямо-таки готов сбиться на памятные по Марка и Гали свадьбе щипачевские строки и впрямь – «дорожить умейте», и впрямь – «с годами – вдвойне». Твой рассказ о вечере у Гали Эд<ельман> и ее отклик на эту встречу – такое же еще доказательство неизбывности этих банальных, беспомощных, – но правильностей.
В «Литературке» я прочел новые стихи Вознесенского. Они менее «монстроваты», в отличие от всего, что он писал в последние годы, но тем яснее стандартность его мироощущения, взвинченность его поэтического бытия. Поэзия на допингах – несчастнее [нрзб] и нечестнее этого, по-моему, не бывает.
Я желаю тебе, старинная подруга, побольше светлых часов, дней, лет. Надеюсь, помимо всего прочего, на неизбежность твоей стези – поэтической ‹…›
Твой Илья.
Юлию Киму
22.3.71
Дорогой Юлик!
Если ты под письмом со стихами имеешь в виду – с песнями, то я его в свое время получил и, как обычно, своевременно откликнулся. Видимо, затерялось оно где-то в пути, что всегда и очень жаль. По-моему, письмо должно быть датировано 4 марта, в него я вложил записку к Сарре Лазаревне и дал характеристику (положительную, разумеется) Вите Тимачеву.
Отъезд за три моря[120] и правда дело добровольное, грустить особенно по этому поводу я не буду и не могу, потому что единственная вещь, которая меня в этой ситуации интересует, – Витя[121] именно – я уверен, на это не пойдет. Нечего ему делать на чужой почве понятных, но не очень близких, треволнений, в этом я уверен. Но писем от него и Нади что-то снова очень давно нет, хотя я им обоим отправил их уже скоро как месяц. Впрочем, это не основание для больших опасений. Не думаю же я, что Ирка, о которой ты ничего совсем не пишешь, находится сейчас где-нибудь в Яффе! ‹…›
Меня сейчас очень занимает (как и многих) проблема с р е д н е й образованности и культуры. Нужен новый Маркс, кажется: я в письме к Харитонову писал (так я ощущаю), что в материально благополучных странах – это социальное бедствие со всеми его атрибутами и последствиями. То есть те же последствия, как не очень-то древле – от нищеты, неравенства и пр. Следишь ли ты за этим (в «Новом мире», «Ин. л-ре» и пр.)? Там очень интересные наблюдения, выводы, но все не «Критика Готской программы», разумеется.
Гера прислал мне очень смешную стенограмму встречи ученых и журналистов в Дубне. Он все-таки удивительно приметлив и сатирически талантлив; как написать ему об этом – не знаю.
Жаль – и еще раз жаль – что у вас у всех там мало времени для контактов. Люди-то драгоценные, вот в чем дело. Это отсюда крупнее видно ‹…›
Илья.
Георгию Борисовичу Федорову
23.3.71
Мой дорогой профессор!
История – и не только она – так насыщает Ваши письма, что по прочтении их, наедине с собой, как говорил старик Аврелий, я долго не могу освободиться от давящего на меня груза невежества. Конечно, я помню немного ученую информацию о крито-микенской культуре и царе Миносе, построившем лабиринт. Читал я и об Ариадниной, как говорится, нити, видел иллюстрации на эту тему, но это же безумно мало. Попутно: я выписываю 5 газет и 12 журналов, недавно к изученным словам «конвергенция» и «конформизм» присоединилось слово «компьютер», – но «торевтика» (!?!)… Боюсь, ничто не приблизит меня скоро к пониманию этого таинственного и зачарованного слова ‹…›
Я с большим опозданием прочитал стихи Олега Чухонцева и, конечно же, вспомнил Вашу – и Зимина – заметку по поводу его зоилов. Чухонцев и вправду – поэт; мне жаль, что я узнал это несамостоятельно и поздновато. Но не в том суть. Не думаю, что историческая оценка и мотивировка поступков Курбского (Курбского именно, а не Ивана Гр<озного> – с тем все ясно) так уж бесспорна. Но я очень порадовался, что у нас немало людей, которые хотят именно в этом (у Д. Самойлова гораздо раньше не интеллигент – холоп точно сформулировал: «Нет милосердных царей на Руси!») видеть истоки русской интеллигентской мысли и житие. Стало быть, это все еще пока примета времени, что весело и радостно. Стало быть, неистребим «гнилой либерализм» (в духе А.К. Толстого хотя бы) нашего исторического отбора ‹…›
Всегда Ваш Илья
Герцену Копылову
23.3.71
Здравствуй, Гера!
Твое письмо, написанное первого, отправленное тринадцатого и полученное двадцатого марта, я перечитывал много раз – и с неизменным удовольствием. Сатирическая зоркость у тебя в крови. Я, конечно, знал это и раньше – хотя бы по твоим поэмам. Есть, конечно, еще одно свидетельство – известный сборник о том, как шутят твои коллеги. Но, как ты помнишь, наверно, там я в основном верил на слово, что это смешно или зло. Случай, который ты описываешь, не из того разряда: к сожалению, очень знакомо и точно.
В конце недели должна состояться моя встреча с Галей. Она будет куда короче и скомканнее предыдущей, но уж что есть ‹…›
Конец марта, а травка здесь пока не зеленеет и солнышко блестит довольно неохотно. Это вынуждает меня не прекращать прежних традиций досуга: пичкаю себя самой разнообразной журнальной информацией: об артистах Качалове и Леонидове, о неопозитивизме, об английском кино и реформе в действии. Словом, веду себя как образцовый человек массовой культуры, проблемы которой как раз в самой большой степени и занимают меня сейчас.
А в художественной литературе, которую я возжаждал именно теперь читать, редкостное единодушное убожество. Так раньше вроде никогда не было, то есть всегда было что-нибудь в каком-нибудь журнале – а сейчас вот хоть плачь.
Последние два раза нам привозили фильмы «Секретная миссия» и «Павел Корчагин». В первом случае я никак не могу мысленно представить, что его ставил автор «Обыкновенного фашизма». Во втором – надо бы посмотреть «Бег» и сравнить «век нынешний и век минувший» у этих режиссеров.
Подробного и сносного письма мне сейчас не написать: не то душевное состояние. У нас еще есть время наверстать это. А пока я желаю тебе благополучия и успехов.
Твой Илья.
Галине Габай
1.4.71
Дорогая Галя
Сейчас я мог бы написать что угодно: дата такая, первоапрельская. Но ты не взирай на дату, прочитав нижеследующую мою сокровенность: я очень рад нашей состоявшейся встрече[122], она мне прибавила сна и бодрости. Я сегодня получил письмо от Геры. Там в самом начале очень смешные упреки в мой адрес; смысл их в том, что не поймешь, откуда я пишу – то ли из дома отдыха, то ли из пионерского лагеря. Наверно, временами я действительно слишком уж усердствую по части оптимизма; но дело еще и в том, что достаточно разочек распустить себя – и начнется поток саможалости – состояние скверное и – несправедливое. Кроме того, в мире на самом деле происходят значительные вещи: пишутся книги, рисуются картины, живут друзья. Как-то очень легко, если возвести в культ собственную некомфортность, утратить истинные ориентиры, а делать это грешно и опять же – несправедливо ‹…›
