Владимир Гармаев - Журнал «Байкал» 2010–01

Ты — единственная истина на свете,
смерть моя.
Приди, я заклинаю!
Как хотел бы я покинуть жизнь.
Жизнь...
Уйти водой сквозь пальцы.

Лишь одно постиг я,
смерть моя:
кроме жизни нет страданий в мире.
Унеси же, смерть,
смерть ясная моя,
смерть чистая что источник горный...

Ты меня настигнешь,
если убегу.
Молча обойдешь —
коль встречу я без страха.
Ты подобна камню, брошенному в воду.
Смерть моя,
не покидай меня!..

Ревет братишка,
мать колыбельную поет.
Сержусь я,
смеется отец.
И —
слезы, сестрою пролитые при родах.
И —
слезы, пролитые при смерти дедом.
Мы — это мир.
И мир этот — наш...

Если любишь меня -
пусть это будет сегодняшним днем.
Если сможешь влюбить и меня —
пусть то будет завтрашним днем...
Если истинной будет наша любовь —
пусть то будет страданьем и счастьем,
ожидающими тебя
послезавтра...

Почему-то у поцелуев под звёздами вкус смерти...
И украшения красавиц так пахнут греховным...

Слышно: где-то заржал один дух.
Навстречу ему дух другой заскулил.
Третий дух в ответ заговорил.

Это утро прозрачное
лишь тебе я дарю:
всю прошлую ночь снилось мне,
как пело солнце
соловьем золотым,
как плакал
серебряный заяц луны.

Это утро прозрачное
лишь тебе я дарю:
всю прошлую ночь снилось мне,
как ласкал я
дракона золотого солнца,
как серебряной рыбкой
играла луна.

Это утро прозрачное
лишь тебе я дарю:
всю прошлую ночь снилось мне,
как искал я
солнца лотос златой,
как срывал я
серебряный лотос луны...

Ты одна только снишься
все ночи в году.
Это утро — твое.
И твой — этот мир!

Любимая, давай разделим яблоко.
 Ведь оно — одно на двоих.
Сначала — я раз откушу.
Затем — откусишь ты.
(Я так люблю тебя!)
Потом я откушу: два-три-четыре раза.
А ты —
всего лишь раз.
И —
яблока уж нет!
То было яблоко страданий.
(Я так люблю тебя!)

Любимая, давай разделим яблоко. Ведь оно — одно на двоих.
Сначала — ты раз откуси.
Затем — и я.
(Я так люблю тебя!)
Потом ты откуси:
два — три — четыре — пять раз.
А я —
всего лишь раз.
И —
кончился наш плод.
То было счастья яблоко.

Любимая, давай разделим яблоко,
единственное доставшееся нам,
со вкусом смерти, смерти золотой.
Разрубим пополам серебряным мечом
любви и счастья,
и покоя.
Затем...
Я так люблю тебя!..

Как мы слепы! —
пуще всяких грехов
смерти страшимся.
И не ведаем о том,
что дух наш закалится
лишь в борьбе достойной
со страданьями...

Всё мы богу вверяем,
что было иль не было с нами,
не зная,
что смех и слезы —
в конце концов —
одно и то же.

Старуха на закате дней
совсем запуталась:
никак не разберет,
где грех
и где благо...
Сама жизнь ошибается,
полагая, что рай
возможен только в покое...

И мы с тобою, к счастью спеша,
приближаемся только лишь к смерти...

Так и заснем бок о бок
в сырой тишине могилы...

Увижу в дальней дымке гору вороную —
вспомню я отца.
Промчится синим табуном легкий ветер —
вспомню я подругу.
Сорвётся жеребёнок с привязи золотой —
узнаю свою участь.
Ускачет лошадь, купленная мною, —
узнаю в ней себя.
Порвутся путы под дождём ночным —
вспомню деда.
Припомню вдруг, что пятилетний вол мой
падёт уж скоро.
К родному табуну лошадь в путах устремится —
судьбу свою признаю.
Во всех, кто помнит и скорбит о ближнем —
узнаю я себя.

Подпруга у седла истёртая вдруг лопнет —
мать вспомню тотчас.
И вспомню, что терлик мой старый —
осиротеет без неё.
Когда проезжий от меня свежую получит лошадь,
свою узнаю душу.
Почувствую, как во мне звенит
сила тетивою.

Хотя и красит старца седина, —
что девушке за дело до неё!
Дороже истины нет ничего, твердим.
Но если поразмыслить — тоже тлен.

Благословляла ты меня:
— Живи же долго, будто ворон,
и смейся голосом лебяжьим,
а голос будет пусть совиный,
короткой жизнь, как у мотылька,
питайся скудно, словно дятел,
и пой, как жаворонок серый!

Но это не благословение —
а проклятие!

Проклинала ты меня:
— В чертогах паутины светлой
живи же тихо червем дождевым,
пусть будет пищей мед пчелиный,
люби, как бабочка цветочки любит,
пиши стихи ты кровью насекомых,
рассыпав буквы, словно муравьев,
и пусть тебе отмерит небо
жизнь краткую, мушиную, как миг!..

Но это не проклятие —
благословение!

Я тихо червем дождевым сбегу
из теней паучьих мира...
И превращусь в щепоточку земли...

Я вверил когда-то
судьбу свою, силу, отвагу
девяти белым стягам.
Следами гутулов
измерил Вселенную и
в пыли проскакавших тумэнов
топил эту землю когда-то.

В две струны морин-хура
вместил я планету.
Протяжная песня
не смолкнет вовеки в степях.
Я — монгол.

Я пришел в этот мир
не творить, не крушить —

лишь увидеть хотел,
как смеются цветы
и желтеет листва,
вод теченье, покой,
облака надо мной...

Эту землю погладить.
В вечность вернуться.

Тишина. уже много часов.
Небо с Землею слились в этот миг.
Сижу тихо, как зверолов,
Подбираю слова, рождается стих.

Словно часть вещего пространства,
Передо мною лист бумаги белеет.
Растет во мне дух бунтарства
Сказать свое слово, пока мысль не тлеет.

Слова бредут снова неспешно,
Словно шаги каравана в пустыне.
Кроме шороха ничего не слышно.
Сказанное слово, как копыто в пути.

В каждом слове груз памяти
Силою притяжения ложится в стих.
Тишина прислушивается к их святости,
Чтобы отзвук слов никогда не стих.