Андрей Никитин - Дороги веков
Теперь, когда жара стоит уже целую неделю, а песок сух и пылен, рассыпаясь прямо перед лопатой, очажные пятна приходится ловить рано утром, когда грунт ещё смочен ночной росой. Но чаще пятна приходится находить по плотности самого песка. Поднимающийся к полудню ветер выдувает пылинки вокруг кострищ, и заполнение очажных ям, цементированное золой, угольками и солями железа, приподнимается над поверхностью раскопа овальными, немного скособоченными вздутиями с белеющим по краю полумесяцем, как луна на ущербе.
Только при чём здесь эти странные белые серпы? Как бывает часто, разгадка пришла не сразу. Ещё три года назад я убедился, что белые они от частиц золы и пепла. Но только теперь, проследив за работой ветра и разрезав пополам один такой полумесяц, я понял, что передо мной древняя «роза ветров». Да-да, именно роза ветров, указывающая на господствующее направление ветров пятитысячелетней давности.
Ну как тут снова не вспомнить о «сложности» человека и «простоте» природы?
Множество метеорологов на земном шаре каждый день, и не один раз в день, отмечают направление ветра. Потом эти данные за месяц, за год они складывают и наносят на планшет, где обозначен круг с градусной сеткой и указаны страны света. В итоге получается сдвинутый в одну сторону многоугольник (если отмечают направление всех ветров) или ломаный полумесяц (если выделяют на планшете только господствующие ветра). Здесь такие расчёты проделывал сам ветер, выдувая золу и пепел из костра. Рассеивая вокруг очажной ямы, он откладывал их больше всего в том направлении, куда обычно дул.
Я не поленился сходить в контору торфопредприятия. Там на плане посёлка была вычерчена современная роза ветров Переславского района. И когда сравнил древнюю с современной, оказалось, что направление воздушных потоков с тех пор практически не изменилось.
Но всё же мысли мои заняты другим. Не ветрами, которые проносились над древними кострами прежних обитателей Польца, а тем, как от этих очагов шагнуть к их хозяевам. Есть ли в их расположении какая-либо закономерность, позволяющая вести дальше поиск, или же перед нами скопление случайностей, приводящее в никуда? Вот тут и приходится собирать воедино все наблюдения, учитывать каждый кусок кремня, каждый черепок, занимающий своё место на шахматной сетке раскопа.
Поразмыслив над планом, я выбираю очаг на квадрате 30/H. Он достаточно крупен, чёток, хорошо сохранился, и рядом с ним было найдено много интересных вещей: два кремнёвых долота, несколько скребков, обломок какого-то полированного орудия, похожего на рабочий топор, несколько ядрищ, от которых отделяли ножевидные пластинки, и даже сами эти пластинки, подправленные мелкой ретушью.
Принадлежали ли эти вещи людям, которые разводили огонь именно в этом очаге? Вероятность этого достаточно велика, но посмотрим, что здесь есть ещё.
Рядом с тёмным пятном очага расчищена куча черепков. Тут же, разбитый трещинами и прикрытый сверху войлоком из корней травы, которые переплелись, перепутались, но не смогли пробиться вниз, лежит большой кусок стенки того же горшка, покрытого узором из ямок и отпечатков зубчатого штампа. И обломок стенки, и груда черепков принадлежали одному сосуду — об этом свидетельствовал орнамент и донце, лежавшее под черепками. Правда, в этой же куче попалось почему-то несколько черепков от другого сосуда, но мало ли что могло произойти за несколько тысяч лет! Главное, рядом с сосудом и очагом была найдена плита желтоватого песчаника. Поверхность её оказалась вогнутой, и на этой поверхности видны были следы многократного трения, расположенные концентрическими кругами.
Что это — шлифовальный камень для заточки топоров, долот, шлифовки костяных орудий? Нет, вероятнее всего, это была зернотёрка, с помощью которой перемалывали, перетирали семена, мелкие орешки, зёрна и корешки съедобных растений — перетирали методично, круговыми движениями, как ещё на моей памяти под Москвой во время войны, а в северных деревнях кое-где и сейчас на домашних ручных мельницах перемалывают зерно на муку. Если бы камень использовали в древности как шлифовальную плиту, следы стирания песчаника были бы не круговыми, а прямолинейными.
В каждой из этих находок, взятых в отдельности, не было ничего необыкновенного. Всё это найдено было не сразу, открываясь постепенно в течение трёх последних дней, но теперь, когда я свожу их всё воедино, они как бы преображаются.
Очерчивая площадь раскопа, на которой эти предметы найдены, я оказываюсь в жилище древнего переславца, разрушенном или покинутом тысячелетия назад. Вот оно: в очажной яме горит костёр, рядом вкопан в песок большой глиняный котёл, в котором варят еду так же, как до сих пор на Псковщине, по деревням Калининской области, в лесной глухомани Вологодчины и на Северной Двине варят пиво, опуская специальными деревянными лопаточками в котёл с суслом раскалённые на огне камни… Тут же рядом зернотёрка, а скребки, обломки долот и прочих каменных инструментов отмечают места постоянных обитателей этого жилища.
Ну, постоянных — не совсем точно. Я не вижу здесь следов от столбов, пол самого жилища не углублён в грунт, а древняя роза ветров могла возникнуть только при одном условии: если очаг внезапно оказывался под открытым небом, и налетевший ветер выдувал пепел и золу, ещё не прибитые дождями… Поэтому скорее всего здесь стоял вигвам, типи, чум или подобие палатки-куваксы, которой ещё в начале нашего века пользовались саамы во время летнего кочевья.
Вот и сделан первый, самый главный шаг — шаг в прошлое. Следы человека всегда приводят к его жилищу, к тому пространству, которое человек перестраивает, преобразовывает для своего быта. Он вычленяет это пространство из окружающей природы, кладёт на него неизгладимую печать своих потребностей, занятий, вкусов, как бы развёрнутую проекцию своей внутренней жизни, и, внимательно осматриваясь, стараясь ничего не упустить, восстанавливая былую взаимосвязь между оставленными человеком вещами, мы постепенно начинаем проникать в давно минувшее и всё же реально существующее время.
Ступив на «дневную поверхность» древнего берега Вёксы, мы увидели только верхний его — времени — «срез», и теперь по мере снятия лопатами тонких слоёв песка мы идём навстречу его течению, к истокам событий. Ведь и этот временной «срез» жилища — всего только финал, плоскостная двухмерная картинка.
А что было перед этим?
Оказывается, много всего. Иногда я начинаю сомневаться, существует ли на самом деле случайность? Или это наше незнание и слепота защищаются сами от себя таким всеобъемлюще равнодушным словом?
Случайными казались в развале сосуда чужеродные черепки. Но, оказывается, донце этого второго сосуда лежит под донцем первого, предшествуя ему в жилище. А под его остатками, в свою очередь, мы находим черепки и донце третьего, самого раннего сосуда, который был поставлен человеком в эту яму, выкопанную им возле очага. Так происходит не только с сосудами. Под плитой зернотёрки тоже оказалась ещё одна подобная же плита, только гораздо больше сработанная и разбитая пополам. Её не выбросили, она послужила фундаментом для последующей, потому что обитатели этого жилища умели беречь и ценить всё то, во что был вложен труд человека.
Теперь можно взглянуть на находки уже под иным углом зрения. Они обрели протяжённость во времени, обрели перспективу, и я вижу, что первоначальная догадка была правильной.
Да, рядом с сосудами и очагом стояла именно зернотёрка, а не шлифовальная плита, иначе зачем было заменять разбитую плиту песчаника целой? К тому же для шлифовки в то время, как правило, употребляли розовый песчаник, более плотный, мелкозернистый, тогда как для растирания семян и зёрен требуется крупнозернистая фактура камня, вроде того, что идёт на мельничные жернова. И жилище должно было быть временным, съёмным. Человек, которому полюбилось когда-то это место на берегу Вёксы, возвращался сюда со своей семьёй — а может быть, родом? — в течение трёх летних сезонов, каждый раз заменяя разбитый за зиму глиняный котёл новым и водружая над старым очагом лёгкий каркас из шестов, покрываемый шкурами или слоями берёсты.
Вот вкратце то, что можно назвать «историей одного очага».
Жаль, конечно, что в сухом песке дюны не сохранились ни кость, ни дерево. Органические остатки исчезают бесследно, и потому нам трудно сказать, на кого именно охотился во время своих посещений этот человек, какую рыбу ловил и какие при этом употреблял орудия. Но всё же кое-что из этого можно будет предположить достаточно точно. В первую очередь потому, что при помощи палеографов мы сможем детально представить окружавшую тогда человека природу — состав и вид леса, растений, а стало быть, и населявших его птиц и животных. Под черепками от горшков, под плитами зернотёрок в неприкосновенности сохранилась пыльца именно тех деревьев, кустарников и трав, которые цвели во время этих летних сезонов, поскольку они не перемешались с более ранними и более поздними пыльцевыми зёрнами. Ну а что касается точно времени, когда всё это было…
