Александр Дюков - За что сражались советские люди. «Русский НЕ должен умереть»
На оккупированные территории СССР.
В Минске оберштурмбаннфюреру предложили посмотреть на очередной массовый расстрел. Гестаповец был по-настоящему поражен увиденным; даже спустя двадцать лет в его рассказе звучит потрясение.
Пришел туда на место, но оказалось уже поздно. В тот день до обеда это закончилось, почти закончилось… Когда я пришел, то видел только, как молодые солдаты стреляли в яму… Я… я там… что бы я ни сказал… ведь я только увидел, я даже не думал, я такого не ждал. И я увидел, больше ничего! Стреляли сверху вниз, я еще увидел женщину с руками за спиной, и у меня подкосились ноги, мне стало плохо. Яма была полна трупов. Она была полна! Я ушел оттуда к машине, сел и уехал. Поехал во Львов. Я теперь припоминаю – у меня не было приказа ехать во Львов. Кое-как добираюсь до Львова, прихожу к начальнику гестапо и говорю ему: «Это же ужасно, что там делается… Как же можно вот так просто палить в женщину и детей? Как это возможно?.. Ведь нельзя же так… Люди либо сойдут с ума, либо станут садистами, наши собственные люди». А он мне говорит: «Здесь поступают точно так же, тоже стреляют. Хотите посмотреть?» Я говорю: «Нет, я ничего не хочу смотреть». А он говорит: «Мы все равно поедем мимо». Там была тоже яма, но уже закопанная, а из нее кровь, словно… – как это сказать? Кровь оттуда текла. Я такого никогда не видел. Сыт по горло таким заданием!
…Я поехал в Берлин и доложил группенфюреру Мюллеру… Я попросил группенфюрера: «Пожалуйста, не посылайте меня туда. Пошлите кого-нибудь другого, кто покрепче… Ведь хватает других, кто может на это смотреть, кто не свалится в обморок. А я не могу такое видеть, я ночью не сплю, мне это снится. Я не могу, группенфюрер». Но меня не послушали.[323]
На самом деле шеф РСХА несколько дезориентировал своего подчиненного; решение о поголовном уничтожении евреев еще не было принято. Даже спустя месяц в разговоре с Гиммлером и Гейдрихом Гитлер лишь пускался в общие рассуждения:
С трибуны рейхстага я предсказал еврейству, что, если война окажется неизбежной, евреям придется исчезнуть из Европы. На совести этой расы преступников два миллиона погибших в Первую мировую войну, а сейчас еще несколько сот тысяч. Пусть никто не говорит мне, что мы не сможем поселить их в болотистые районы России! А кто волнуется о наших войсках? А вообще, неплохо, что слухи приписывают нам намерение уничтожить евреев. Террор – полезная вещь.[324]
Европейских евреев по-прежнему собирались лишь выселять; речь об «окончательном решении» еще не шла.
Лишь советские евреи должны были быть уничтожены.
Белая Церковь стала пробной акцией подобного рода; именно ее организатор, штандартенфюрер СС Пауль Бломбель через некоторое время отличится в Киеве – в Бабьем Яру. Генерал-фельдмаршал Вальтер фон Рейхенау, утвердивший убийство детей, также не останется в стороне: отдаст солдатам приказ сгонять киевских евреев в места сбора.[325]
Поголовные экзекуции проводились повсеместно.
Женщин и детей не щадили; смешанные семьи уничтожали целиком.
Жители Белгорода после освобождения рассказали историю, в которой, как в капле воды, проявилась межнациональная трагедия нацистского «окончательного решения». Жила в городе семья: русская Савицкая, еврей Лифшиц и их дети. Потом пришли немцы, а еще через некоторое время евреев стали уничтожать. Дошло дело и до семьи Савицкой. «Ей немецкой комендатурой было предложено отказаться от своего ребенка и отдать его на сожжение. Мать отказалась выполнять предложение и была вместе с ребенком сожжена».[326]
Нацисты и их пособники не знали жалости – при погромах в гетто убивали и женщин, и детей.
Оказавшаяся в немецком тылу Одесса защищалась вплоть до середины осени. 16 октября советское командование приняло решение об эвакуации войск; сопротивление было действительно бессмысленным. В город вошли румынские и немецкие части; как только оккупационный порядок надежно утвердился, начались поголовные аресты евреев и полукровок.
«Арестованных заключили в пороховые погреба на Стрельбищенском поле, – вспоминала счастливо избежавшая ареста девчушка Роза Антипина. – Никто и представить себе не мог, что все так трагично обернется. Я помню, как наш сосед-еврей, выходя, сказал, что немцы хотя и наши враги, но „они же культурные люди“. Все обернулось такой жестокой трагедией, о которой всю свою жизнь невозможно забыть. Эта память у меня в крови, в душе.
23 октября 1941 г. погреба, куда заключены были евреи, сожгли. От Стрельбищенского поля до Трушевского переулка, где мы жили, – всего одна остановка трамвая. Мучили и сжигали людей целую неделю. И мы все это видели. Дым стелился по всему району, и мы знали, что там умирает наш папа».[327]
Десятками километров севернее, среди солдат расквартированных в Невеле частей распространились слухи, что неподалеку состоится массовый расстрел евреев. «Говорили, что мужчины якобы были расстреляны в тот же день на рассвете и что теперь на очереди стоят женщины», – вспоминал ефрейтор Г. Кильгорн. Вместе с товарищами он пошел посмотреть на это зрелище. По пути их обгоняли все новые группы солдат на велосипедах; расстрелы еще не стали приевшейся обыденностью, и всем хотелось посмотреть, как уничтожают еврейских недочеловеков. На месте Кильгорн увидел толпу женщин и детей под охраной эсэсовцев – не менее шестисот человек.
«Из этой толпы непрестанно выводили по 5 женщин к находившемуся на расстоянии 200 метров противотанковому рву, – рассказывал ефрейтор. – Когда они подошли, они должны были раздеваться донага… Потом несколько эсэсовцев сталкивали их в ров и сверху расстреливали их. Когда женщины услышали приказ раздеться, они очень кричали, потому что поняли, что они будут расстреляны… После расстрела одной группы женщин следующая группа сталкивалась на том же самом месте в ров, прямо на тех, которые только что были расстреляны. Расстрела детей я лично не видел, но большое количество детей находилось в толпе».[328]
Кильгорн недолго наблюдал за расстрелами; ему нужно было ехать по делам.
Служебные обязанности необходимо выполнять, а экзекуция… Что ж!
Подобных ей будет еще много.
Карательные функции принимали на себя и расположенные в тылу подразделения вермахта. «Массовое истребление советских евреев производилось армией и, в частности, нашей 4-й пехотной дивизией по прямым указаниям германского командования, – рассказывал следователям захваченный в плен рядовой Курт Лей. – Весь личный состав 4-й пехотной дивизии был приучен своими командирами к самым зверским жестокостям, проводимым, главным образом, в карательных экспедициях против евреев. Командиром дивизии был генерал-майор Фальк».[329]
4-я пехотная дивизия действовала в полосе группы армий «Центр»; там же работала айнзатцгруппа «В» под командованием бригаденфюрера СС Артура Небе.
Небе был человеком известным. Перед нападением на Советский Союз шеф РСХА собрал своих подчиненных и заявил, что айнзатцгруппы должны будут «закрепить и умиротворить русское пространство». Для этого, сказал Гейдрих, понадобятся сильные мужчины.
Небе сделал шаг вперед и щелкнул каблуками:
– Группенфюрер, можете рассчитывать на меня![330]
Он очень старался выслужиться; айнзатцгруппа «В» не покладая рук уничтожала военнопленных, коммунистов и евреев. Когда рейхсфюрер СС лично выезжал на Восточный фронт, чтобы проинспектировать деятельность карателей, Небе специально устраивал для высокого начальства массовые экзекуции.[331]
Но все же Небе никак не удавалось превзойти достижения своих коллег в Прибалтике и на Украине; в ноябре 1941 года рейхсфюрер, в очередной раз прибывший в Минск, поставил вопрос ребром:
– Скажите, бригаденфюрер, какое количество евреев ежедневно расстреливается?
Небе назвал число, и тогда Гиммлер в ярости заорал:
– Какое свинство! Берите пример с вашего товарища в группе армий «Север», где расстреляно евреев в пять раз больше, чем у вас!.[332]
Правду сказать, упрек был несправедлив: успехи айнзатцгруппы «А» в уничтожении евреев в значительной степени обусловливались действиями прибалтийских националистов из «вспомогательной полиции», устроивших незапланированный endlosung. Вины Небе, что в Белоруссии такого количества остервеневших шовинистов не нашлось, не было никакой.
Небе решил реабилитироваться; в годовщину Октябрьской революции эсэсовцы и «вспомогательная полиция» (в том числе специально выведенные из Прибалтики подразделения) устроили погром в минском гетто.
Минское гетто было одним из самых крупных на оккупированной советской территории. В западной части города была огорожена застроенная одноэтажными деревянными домами территория площадью около двух квадратных километров; сюда было согнано более 80 тысяч узников.
