Михаил Толкач - На сопках Маньчжурии
— Месяц шлёндал чёрт знает где, а теперь хвост поджал!
— Я рад, что опять мы свиделись.
— А я рада? Кто меня спросил? Месяц ошивается у шишиги, прости меня, Господи — нате, явился-не запылился, гусь лапчатый.
— Варьча, не руби меня на котлеты! — Скопцев молитвенно сложил немытые ладошки. — Помилуй, за ради Бога!
— И на котлеты не годишься, варнак! — Она скрылась в домике, загремела посудой.
— Картошку окучивай одна, — доносился её злой голос. — Капусту поливай — одна. Поли грядки… А он на всё готовенькое — ловко устроился! А тут пластайся одна, как проклятая!..
— Ты за мною, Варя, не следи. Ладно?
— Видал — миндал! Его благородие, пуп земной — не следи! Чем заслужил почтенье?
— Вот премию получил! — Платон Артамонович не подумал, что для Игнатовой слово «премия» — пустой, незнакомый звук. Торопливо вынул из внутреннего кармана ватного полупальто пухлое портмоне — часть денег, выделенных Ягупкиным на «ходку» за советскую границу.
Получил получку я —
Девяносто два рубля!
Веселись, душа и тело —
Вся получка пролетела!
— Гульнём! Как считаешь, лапушка, имеем право гульнуть во славу Отечества?
— Гульни, если дурной! — Варвара Акимовна в спешке уронила деревянную ложку. Та закатилась под столик. В поисках её хозяйка досадовала: — До судного дня не нашаришь треклятую!
— Не ворчи, лапушка. Я — вот он! — Скопцев засмеялся, снял ватник, положил заношенный картуз на пятнистую котомку и, кряхтя и сопя, стащил юфтевые сапоги.
— Эк, невидаль! Красотуля! Не наводи тень на плетень! — Варвара Акимовна обтирала ложку, выуженную под столиком. — Зла на тебя не хватает, Платоша. Небось, голоден, как волк?
— Есть маненько, Варьча.
Скопцев брился под липой, укрепив осколок зеркала над рукомойником. То и дело размашисто правил лезвие опасной бритвы на широком армейском ремне из кожи, зацепленном за штахетину. Из горной долины сквозило студёным ветром и Платон Артамонович подумал, что пора переносить умывальник в сени.
— Когда была в услужении в полковничьей семье, покойная Ольга Гавриловна говорила: «Чем больше женщина стоит у зеркала, тем меньше она привлекает мужчин!».
— Не бросай камни в мой огород, Варьча!
В углу усадьбы отгорожен шелевкой закут. Скопцев ещё летом укрепил наверху его железную бочку. В неё наливали воду. За день она нагревалась на солнце — самодельный душ! Платон Артамонович открыл кран, поёжился под струей. Намылился. Обмывался наспех и в опорках голышом перебежал через двор к крыльцу.
— У-у, бесстыжий! — Хозяйка бросила ему чистое исподнее и полотенце. — Прикрой срам!
Пока Скопцев облачался, она ровным голосом рассказывала о том, что возле фанзы вертелся подозрительный мужик, спрашивал о постояльце.
— Какой из себя?
— Зубы блестят за версту. Кривоног, кажись. Пометилось мне, он в отступлении в Джунгарии орал больше всех, стрелял сдуру…
Скопцев догадался: Аркатов!
— Если шибко надо, пришкандыбает! — Скопцев прикидывал: «Срок, выказанный сотником на всю «ходку», ещё не истёк». Направляясь через границу, он сознательно не отметился на явочной квартире на станции «Маньчжурия». «Чем меньше круг осведомлённых, тем надёжнее!» — взял за правило Платон Артамонович. Так его потеряли. Отсюда интерес Аркатова. Правда, вернувшись «оттуда», он отбил депешу сотнику: «Тётка выздоровела, Соловьёв». Условленную фразу: мол, всё в порядке.
Скопцев не имел силы и желания являться сейчас с отчётом. Отоспаться в тишине, отогреться под боком Варвары, поесть по-людски…
За стол сели в горенке в один свет на юг. Вишневка алела в стаканах. Варёная картошка парила ароматно, поблёскивала искорками в лучах предвечернего солнца. В миске — малосольные огурцы, пучок мытого укропа. На блюдце — ломтики копчёного свиного сала.
Варвара Акимовна, всё ещё обижавшаяся на Скопцева, сдержанно спросила:
— Наградные за какие шанюшки?
Скопцев, выпив наливку, смачно пережёвывал огурец.
— Всё в порядочке, Варьча, ей-ей!
— Все жданки съела, глядючи за калитку, рыжий лешак! Разлука, что ветер: большую сердечность раздувает, а малую — гасит, как свечку. — Она заменила в присловье «любовь» на «сердечность» — не девица, чтобы объясняться в чувствах! Она подсела к Скопцеву, гладила его чисто выбритое лицо, словно распрямляя глубокие морщины.
— Гулёна ты, гулёна. Усы зачем сбрил? — Добавила со всхлипом опасливо: — Дружки-то ненадёжные, Платошка. Поостерёгся б…
Он смежил глаза и почувствовал, что она целует его в висок. Ощущал её теплое дыхание. Прикосновение мокрых от слёз щёк.
— Варька… Варенька… Клятый я человек…
— Пьяненький ты, Платоша. Не за грузчицкую работу тебя озолотили, не обманывай. Один нос торчит, как картошка. Голова твоя забубённая!
Напоминание о грузчиках настроило его на откровенность. Там, на пристани, Скопцев, быть может, впервые понял, что для его напарников самое главное — иметь работу. Они считали: есть дело — есть жизнь! В его сознании было заложено ещё отцом: есть капитал — есть человек! А грузчики радовались, если десятник перехватывал для артели выгодный подряд. В тяжком труде зарабатывается ими хлеб и скудный приварок. А не унывают! И его это очень удивляло.
— Шалопут! — Варвара Акимовна не могла взять в толк, чему он дивится. — В божьем мире всё держится на работе. Солнце работает. Луна — работает. Трава — работает. Река — работает. Куда ни глянь — труд на первом месте. И мы — живое мясо природы — работать должны. Чего же тут непонятного? Мы же не можем отделить себя от травы, от земли, от солнца, от цветов…
— Какая ты грамотная!
— Видно, сладко ты, Платоша, ел и мягко спал с детства?
Скопцев не нашёл скорого ответа. Он загорелся было желанием пригласить к себе артель с пристани. Угостить, поговорить, попеть песни…
— Боже сохрани, водить бродяг!
— Свойские мужики, ты чё, Варьча!
— Не люблю загулов! И Егор Усов не приучал…
Скопцев обиделся: дался ей Усов! Налил полный стакан вишнёвки. Выпил одним махом. И прослезился, роняя голову на стол.
— Не понимаешь души!
— Иди спать, Платошка!
— А ты?
— И я. Не ночевать же мне в чумызе соседской! — Варвара Акимовна поддерживала Скопцева под руку. В горнице уложила на кровать.
— Жалеешь меня, да? — бормотал он, умащиваясь в постели.
— Дурашка! Жальчее, чем любее. — Она погладила его плечо. Набросила на него пикейное покрывало.
Скопцев храпел заливисто, скрежетал зубами. Она толкала его в бок, чтобы повернулся…
Проснулся Скопцев поздним вечером. В горнице было душно. Рядом посапывала Варвара Акимовна. После обильного ужина было тяжело в желудке. Сохло во рту. Он босиком прокрался в сенцы, нашарил кружку. Холодная вода приятно прокатилась по горлу. Вышел в халате на крыльцо, тихонько вдел ноги в опорки. Переживания последних недель будоражили его, держали в плену.
На тёмном небе крупные звёзды помаргивали, и на ум Скопцеву явился Ягупкин с его митусением — небось, трухнул, шельмец! Агент исчез! Придётся наведаться к нему. Заставит писать за весь маршрут день за днём, за каждый пустяк готов цепляться. Развернёт, как в прошлые разы, карту. Для него, сотника, населённые пункты — чёрные кружочки на бумаге, а для Скопцева — живые картинки да страхи жуткие! Потому-то и врезалось в память. Вот домик — флюгер на коньке и цифры светят — 1896 год. Рельсы укатаны от станции «Хужир» — ветка за холм. Что-то там скрывают большевики. Кусок грязной газеты «Забайкальский рабочий», мятый, захватанный — свидетель для сотника: казак был на той стороне, не сфальшивил!..
Платон Артамонович позвал Занду. Она тёрлась мордой о его голые ноги. У соседей уже не было света. Тишина завладела посёлком. Порой взбрёхивала собака. Шумно дышал паровик на винном заводе Спритенка. Доносились паровозные гудки… А на Модягоувке, подле Алексеевского храма, правее, в Гандатьевке, ближе к пороховым складам — безмолвье!
Скопцев восстанавливал в памяти переход границы, мытарства по Забайкалью, силясь привести в порядок отдельные воспоминания и сложить всё в цельную картину «ходки». Он отчётливо представлял, что Ягупкин потребует данные во всех деталях. Но в голове воскресали только отрывки и эпизоды, и он сердился на себя. Выпитая наливка мутила разум, и он вяло думал, что сотник потерпит, что собранные сведения невесть как важны и маловесны, чтобы бежать с ними сломя голову к Ягупкину. Малы или не малы, а писать придётся. Груз он донёс, как велено. Аванс отработал, как умел. Теперь постараться вырвать из рук сотника причитающееся сполна! Ягупкин, небось, слупил с японцев за сведения куш! Никитка — выжига, какого свет не видывал…
Скопцев, взяв Занду на поводок, плотнее запахнув халат, покинул двор. Стёжка вывела их в сторону Питомника. Миновали мостик через глубокую Модягоувку. Ветер освежал разгоряченное тело Платона Артамоновича. Опорки скользили на травянистых кочках межи.
