Ада Баскина - Золотая середина. Как живут современные шведы
– А когда же чокаться? – спросила я тихо, полагая, что ритуал винопития здесь и в России должен иметь много общего.
– Нет, здесь никогда не чокаются, – ответил он.
Несколько раз за этим столом я не понимала, что означают те или иные ритуальные действа. А вернувшись, раскрыла книжку «Обычаи и этикет Швеции» Шарлотт Дэвитт и кое-что узнала. Например, после того как сказано «скол!», гости делают глоток вина и ставят рюмки на стол. Теперь необходимо установить душевный контакт друг с другом. Для этого человек должен обменяться проникновенным взглядом сначала с хозяином, а потом с каждым гостем в отдельности. После этого каждый может пить сколько хочет, не дожидаясь дальнейших тостов. Мужчины могут слегка флиртовать с женщинами, при этом произносится какой-нибудь персональный тост. Сказав «скол!», необходимо тут же осушить рюмку.
Обычай этот не новый, о нем писал и Эренбург: «Пить в Швеции просто так нельзя. Иностранец хлебнул вина, как будто он не на званом обеде, а на вокзале. Он забыл, что вино – это не напиток, а лирическая поэма. Хозяева и гости стыдливо потупили глаза: они ничего не видели.
Надобно, дорогой иностранец, сказать «скол!», поднести сперва бокал к жилету, под которым, как известно, сердце, а потом уже и к губам. Надо проделать это все, не сводя глаз с того, за здоровье кого вы пьете. Если вы скажете один раз «скол!» хозяйке, а три раза дочке аптекаря, то вы попросту хам…»
«Игры в „скол!“ у шведов не знают границ», – пишет Питер Берлин и затем пусть и шутливо, но довольно подробно эти игры описывает. Хотела было передать коротко своими словами, но боюсь не донести аромат этого застольного этикета. Поэтому приведу цитату целиком:
«После тоста хозяина каждая дама терпеливо ожидает, пока ее сосед слева поднимет свой бокал и, глядя ей прямо в глаза, воскликнет „скол!“ Но и после этого дама может выпить свое вино только тогда, когда один из гостей повторит это „скол!“ Это, однако, не касается хозяйки: она может послать „скол!“ любому своему гостю… Если же гость, сидящий напротив, решит выпить один, она шепотом упрекнет его, что он о ней забыл. Гость мужского пола, решив выпить рюмку с другим мужчиной и сказав ему „скол!“, совершит непростительную ошибку».
Прочитав это, я уже не восприняла как чистую шутку вывод автора: «Тот, кто достиг в играх в „скол!“ уровня мастера высшего класса, вполне может быть сравним с чемпионом по шахматам».
Я пожалела, что не узнала обо всех этих тонкостях до первого званого обеда у друзей моего друга. Однако в других домах, признаться, я далеко не всегда видела жесткое следование этому этикету. Кроме разве шутливого заигрывания с дамами и часто произносимого призыва к питию: «Скол!»
Свой этикет, однако, существует не только у домашнего обеда, но и в ресторане. Из других особенностей мне запомнились три.
Первая. Компания друзей, посетившая ресторан, рассчитывается так: каждый платит за себя. Не за часть общего счета, поделенного поровну, а именно за то, что каждый себе заказал. При этом человек, захотевший заплатить за всех, рискует остаться непонятым: это может быть расценено как осуждаемое здесь желание выделиться. Так, один русский бизнесмен, отобедав со своими партнерами в ресторане, попросил общий счет и оплатил его за всех целиком. Такой жест широкой русской натуры шведские хозяева оценили по-своему: до сих пор этот случай рассказывают как смешной анекдот.
Вторая особенность меня бы не удивила, если бы я не была в Америке. Там давно уже вошло в привычку брать с собой остатки ресторанного угощения и даже вполне откровенно просить у официанта «doggy bag» (пакет для еды собачке). Обычай этот сейчас распространился в Европе, даже, кажется, и в России. В шведском же ресторане это не то чтобы запрещено, но не принято. При мне супруги-иностранцы попросили пакет и стали в него складывать то, что осталось на тарелках. Официант наблюдал за этим, не особенно скрывая ироничной улыбки. А когда гости ушли, он, очевидно, поделился впечатлениями со своими коллегами, и из кухни донесся дружный смех.
Третье открытие в шведском ресторане было для меня приятным. Здесь не кладут в воду или другие напитки лед. В Америке это мне приносило много неудобств. Там даже не представляют, что можно пить просто воду или просто сок, а не смешанный наполовину с кубиками льда. Впрочем, вода в стокгольмских ресторанах была всегда очень чистой и слегка, но только слегка, охлажденной.
В ресторане всегда можно оставить немного еды на тарелке. Но вот если вы решили воспользоваться «буфетом», то есть «шведским столом», то тут оставлять ничего не принято. Не можете все съесть – не берите слишком много.
Дом
– Знаете, с чем ассоциируется у шведа образ его родины? – спрашивает меня Пэр Енеруд. – С красным домиком, отороченным белой каемкой, и с белой церквушкой. Типичная сельская картинка.
– Но я таких домиков не видела, – удивляюсь я.
– А где вы были? В центре Стокгольма? Там их действительно мало. Поезжайте ближе к окраинам или еще лучше – в деревню, в глубинку. Впрочем, можно и ближе. Пойдите в музей «Скансен».
Скансен
С шумной современной улицы, по которой мчится поток «вольво» и «саабов», я попадаю в какой-то иной мир. Как это у поэта: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»
Навстречу идет миловидная девушка. На ней широкая юбка в пол, блузка на шнуровке, с вышивкой на рукавах. Поверх всего расшитый фартук. Из-под платка, покрывающего голову, выбивается светлая прядь, волосы падают на плечи.
– Приветствую вас в нашем Национальном этнографическом музее «Скансен», – говорит она на отличном английском. – Куда хотите зайти? В торговую лавочку? В аптеку? В пекарню?
Толкаю первую же дверь и попадаю на два-три века назад. За прилавком деревенской лавки другая девушка, постарше, в похожем костюме. Только волосы у нее целиком забраны под чепчик. Какой же головной убор более правильный – платок на распущенные волосы или чепчик, в котором они спрятаны целиком? Она объясняет, что все зависит от семейного положения:
– Я уже замужем, а моя подруга еще нет. Вы что-нибудь хотите купить? – спрашивает она из-за прилавка.
Глаза у меня разбегаются. Я хотела бы купить все. Вот этот фонарь – предшественник электрической лампочки. И эти ножницы с витиевато изогнутыми ручками – для стрижки овец. И железную щетку, чтобы вычесывать шерсть, оставшуюся после стрижки. И утюг на углях. И старинные тазы. И ухваты для печки… Ведь это какая же экзотика! Однако мой скромный бюджет позволяет сделать лишь одну дешевую покупку. Я прошу отпустить мне разноцветные леденцы. Девушка взвешивает их на больших старинных весах, ссыпает в кулек из грубой серой бумаги.
А теперь – в аптеку. Мне как раз надо купить аспирин от простуды. Но пожилой продавец – очки в круглой оправе, – своим обликом действительно напоминающий старого аптекаря, объясняет, что таких лекарств у них нет и быть не может: в XVII–XVIII веках их не продавали. А если от простуды, то вот травяной чай: заварите, закутайтесь на ночь, и к утру все пройдет. Выйдя из аптеки, я слышу соблазнительный аромат свежей сдобы и иду на этот запах. Передо мной еще один дом, над ним висит большой деревянный крендель. Пекарня. Не имитация, не сцена, разыгранная на тему «Как пекли хлеб в старину», а самое настоящее действующее производство. Пекарь в белом переднике и высоком колпаке выпекает булочки. И ровной своей румяностью, и безупречно круглой формой они очень похожи на муляжи. Но аромат… Я с трудом выстаиваю очередь человек в пять. А дорвавшись до этих соблазнительных изделий, набираю их целый пакет.
Теперь, насытившись, можно осматривать музей дальше. Иду к стеклодувам. Там на глазах у изумленных посетителей лысый дядька в длинной белой рубахе берет кусок обыкновенного стекла, раскаляет его и превращает в изящную вазочку для варенья. Ну уж раз побывала у стеклодува, как же не заглянуть к гончару? Он тоже в старинном наряде, не обращая на нас никакого внимания, разрисовывает только что сделанный глиняный горшок с простеньким рисунком – по белому полю наивные голубые цветочки. Я вспоминаю современные керамические кувшины изысканного дизайна, которые видела в городских магазинах, и чувствую, как история проходит у меня перед глазами.
На улице я вижу деревянную церквушку, потом ветряную мельницу. Вот пошли жилые постройки – крестьянские подворья, крытые соломой. В каждом доме – свой хозяин в одежде, соответствующей эпохе. Из труб домов идет дым. А вот и он – красный домик с белой оторочкой.
Честно говоря, услышав от Пэра про красный цвет шведского архитектурного символа, я немного удивилась. Уж на что русские крестьяне любят украшать свои избы, даже и сейчас, а красного дома я что-то ни разу не видела. Шведский домик оказался красно-коричневого цвета. По контуру он был обведен белой краской. Белыми были и перила крыльца. На самом крыльце стояли два огромных сундука, служившие, по-видимому, и шкафами, и сиденьями. Они тоже были выкрашены в вишневый цвет и тоже окаймлены белым. Ни резных наличников, ни ярких заборов, никаких внешних украшений: все, как и полагается по правилам lagom, то есть умеренно. Но почему все-таки такой нетипичный красный цвет?
