Николай Котыш - Люди трех океанов
— Лексей, горе! Буренка издыхает…
И ты убежал, как по тревоге.
Как ты ни бился, Буренку спасти не удалось. Старуха Савельиха голосила на все село, будто на похоронах:
— Да как же теперь жить-то?..
В сарае, весь перепачканный навозом, сидел старик Савелий и грязной пятерней размазывал по щекам слезы. А ты, Лешка, стоял рядом с ним, здоровенным, большеруким, и говорил ему что-то успокаивающее. Потом пошел домой, взял за зеркалом пачку полученных еще в госпитале денег и отнес старику Савелию:
— Тут как раз на корову.
Тот минуту-две глядел на тебя удрученно-непонимающе, будто видел впервые…
Но ты не был Лукой-утешителем. Помнишь, Васька Коробов пустил паскудный слух про одну девчонку. Так ты под общий хохот втащил его на клубную сцену и потребовал:
— Извинись.
И Васька просил прощения у девчонки. А ты стоял на сцене, «смотрел» на Коробова своими невидящими глазами и говорил:
— Плохих людей насквозь вижу.
И здоровенный Васька становился ниже тебя.
На второй день ты вновь был таким, как прежде. Вновь в клубе звучали твои песни, вновь Аська вторила твоему баяну.
Аська, Ася… Когда я произношу это имя, непременно вижу тебя, Леша. Не отрицай, крепко ты к ней прикипел. В Окунихе уже многие ждали вашей свадьбы. Быстро пролетела зима. Весной ты вновь уходил в море. Она, как прежде, тебя встречала у пирса. Вновь летели журавли. Только теперь в обратный путь. И не тосковали они, а радостно трубили о близкой встрече с плавнями.
Радовался и ты. Прости меня, Леша, но я теперь уже был очевидцем ваших встреч. Ты мне разрешал иногда приходить за корзиной с рыбой. Чтобы не мешать вам своим нелепым присутствием, я садился в сторонке под кручей и ждал твою шлюпку. Как всегда, она появлялась в одно и то же время. Издали доносился твой протяжный голос:
— Как жизнь, Асик?
— Хор-ро-шо-о!
Ты с ходу спрыгивал на пирс. Твоя Асик протягивала тебе руки, чтобы помочь сойти. Ты их долго и жадно целовал.
Однажды сказал:
— Они пахнут.
— Чем? — спросила она. — Рыбой?
— Нет. Земляникой.
— Правда, — смеялась она, — земляничным мылом.
Так вы и стояли на пирсе. Час, второй. Потом ты поднимал лицо к небу и говорил:
— Хочешь расскажу, что сейчас вокруг нас?
— Хочу.
— Знаешь, Асик, я душой все вижу. И вот это зеленоватое море, и вон те облака, и пирс, и горы. Слышу, как растут деревья, как осыпается вишенник…
Ася водила глазами и подтверждала:
— Верно.
— Точно.
Я тоже смотрел на «увиденное» тобою и изумлялся малахитовому отливу воды, слепящей белизне облаков — зима над головой, и только.
А ты продолжал:
— И еще я вижу человека. Хорошего и плохого. Красивого, благородного и…
— Ну, а к кому меня причислишь? — плутовски щурилась Аська.
— Спрашиваешь, — обидчиво протянул ты.
— Гляди, Леша, радуга!
Сказала и осеклась, закусив губу. Но ты не обиделся и повернулся лицом именно в ту сторону, где повисло семицветное коромысло.
На второй день Ася пришла позже обычного. Ты уже стоял на пирсе и нетерпеливо ждал стука ее каблуков. Наконец она появилась. Ты весь засиял. Поверь мне, Леша, в эту минуту твое лицо было необычайно красивым. Мне подумалось, что любовь все на свете может сделать красивым.
Ты взял ее за руку, хотел поднести к губам. Но она отдернула, взяла твою руку и повела тебя за собой. Сели тут же, у пирса, под скалой. Мне хорошо видно было твое лицо. Оно дышало радостным ожиданием.
— Леша, — донеслось до меня еле слышное. — Я хотела тебе давно сказать…
И вдруг Аська упала лицом к тебе на колени и заплакала громко и горестно.
— Не могу я, Леша… Не могу. Помоги… Запуталась! Что же это?
Ты гладил ее волосы и несвязно спрашивал:
— Что? Не надо… Вот еще…
Поднял ее за плечи, вытер ладонью слезы:
— Зря ты…
Аська выпрямилась, тряхнула головой и вдруг взяла в ладони твое лицо, прильнула к нему щекой:
— Алексей, все говорят, ты сильный. И умный. Так подскажи, посоветуй… Но только не утешай…
— Ну, хорошо. Говори.
— Только тебе об этом скажу. Я не могу больше без Федора… Ради него бросила клуб, пошла на шхуну. Ради него готова на все… Но ведь… Но ведь и тебя… А двое в одном сердце не уживаются… Как жить дальше?
Леша, я никогда не видел твоего лица таким страшным, бледным. Я понял: тебе трудно произнести слово. И все же ты высек фразу:
— Я знаю Федора. Парень неплохой. Думаю, будет тебя любить. Да и как такую не любить? — Твое лицо дрогнуло, и ты поспешил улыбнуться — горько и виновато. — Так что страшного ничего не случилось.
— Шуткуешь?
— Вполне серьезно.
Аська ничего не сказала. Встала, отряхнула платье и тихо, с опущенными плечами побрела в село.
Я подошел к тебе несколько позже. Ты продолжал сидеть у моря, поминутно бросая камешки в воду. Услыхал мои шаги, спросил:
— Слыхал?
— Да.
— Все?
— Почти.
— Ну и как…
— Не знаю, Леша…
Вскоре ты пошел домой, а я еще долго не мог уйти с пирса. Вот что-то переменилось на свете, а сказать, что именно, — не могу. Так же монотонно хлюпала вода у свай, так же качались большими спящими птицами шхуны на взморье, а прибрежные вербы баюкали ночь, и так же страстно и зовуще выводил где-то баян песнь про мятежный парус. И все же что-то не то было в этом душном апрельском вечере.
Мне думалось, что завтра ты на пирс не придешь. Но ты пришел. Пришла и Аська. И словно ничего между вами не случилось, вы в тот вечер пели. Но пели совсем не так, как прежде. Аська почему-то вдруг попросила, чтобы ты спел один. Как всегда, ты не заставил себя упрашивать.
О, Лешка, мне навсегда запомнилась твоя песня. Ты стоял на пирсе, еле слышно растягивал баян, будто прислушиваясь к рокоту моря и аккомпанируя ему, приноравливая свой голос к его плеску. Ты пел про наше бурное Баренцево море, про остров Рыбачий, про невернувшихся дружков и про невест, что умели ждать… Вначале твой голос мне показался слишком низким, тихим, но потом он крепчал, набирал высоту, и такая жгучая боль закипала на гребне той песни, будто наяву виделись и высокие океанские валы, и гнущиеся до самой земли наши низенькие заполярные березки, которые мы называли душами далеких невест.
Когда ты кончил петь, все долго молчали. Потом кто-то попросил:
— Спой ты, Ася.
Аська тоже не заставила ждать. Подошла к тебе, шепнула, и ты затянул знакомую мелодию. Аська запела. Но была знакома одна лишь мелодия. А слова — иные. Нет, Аська сегодня не так пела, как всегда. Голос звучал глуше, но столько девчоночьей тоски и нежности вкладывала она в ту песню. Девчата и парни сидели не шелохнувшись. А дрожащий Аськин голос все жег и жег их схваченные сладким томлением души. Но больше всего, пожалуй, она опаляла твою, Леша, душу.
Когда звездам дарили
Свою песнь соловьи,
Я к тебе приходила
На зов песен твоих.
И склонялась на планки,
Все шептала тебе:
«Помоги мне, Алеша,
В моей горькой судьбе».
И баян завещал мне
Беречь верность свою,
Если я полюбила,
Если только люблю.
Пусть баян твой простит мне
Откровенность мою…
Аська закусила губу, всхлипнула и, смотря куда-то в темноту, с трудом выдохнула:
Как сказать, я не знаю,
Что другого люблю.
Песня умолкла: Никто не посмел проронить ни слова. Все молча смотрели на бежавшую от пирса до самых звезд лунную дорожку. Дрожащая, неуловимо-трепетная, она казалась продолжением Аськиной песни.
Где-то за селом, на озере, послышался деревянный скрип дергача. На кораблях, стоявших на рейде, ударили полночные склянки. Над нашим аэродромом взвилась ракета: наверное, давали сигнал на вылет по тревоге. А вскоре из-за холма донесся протяжный вой сирены.
Меня позвала тревога. Забежав домой, прихватил стоящий у койки «тревожный» чемоданчик с противогазом, кобурой, шлемофоном и кислородной маской. Через несколько минут под крыло моего истребителя шарахнулось усыпанное блестками море.
Вернулся я домой на рассвете. Чтобы скорее уснуть после летной ночи, пошел к пирсу искупаться. Начал раздеваться и вдруг услышал какие-то прерывистые, всхлипывающие звуки. Подумал, что в сваи бьет волна. Но море спало. Повернулся к скале и… вздрогнул от неожиданности. Там сидел мужчина. Едва прорезавшаяся над морем заря высветила его почти белую голову и опущенное на колени лицо.
Это был ты, Алексей. Я подошел. Ты вздрогнул, словно от взрыва. Встал. Вытер лицо. В мгновение ока оно отразило сонмище чувств — мальчишескую виноватость, смятение, просьбу, отчаянную самоотрешенность. Потом потеплело, сморщилось знакомыми скобочками у рта:
