Иван Медведев - Пограничные зори
А страх не проходил. Площадка в самом деле вздрагивала. Еще несколько ударов, и она не выдержит напора воды. Солдату представилось, как, оторванную от каменной стены, площадку захлестывает ревущий поток. И никто не услышит крика, никто не увидит, как он, Чуприна, барахтается в воде. А потом выбросит его на равнине возле заставы…
Площадка вибрирует и опять медленно уплывает, руки опять хватаются за выступ в стене. Темная исполинская глотка ущелья без умолку ревет. Кажется, в громадном зеве перекатываются и сталкиваются каменные слова: «Зачем пришел! Вернись назад. Уйдешь?» — «Уйду! Завтра же уйду от вас, проклятые горы!..»
Чуприна перестал думать о потоке. И в первый раз за ночь подумал не о том, что может случиться с ним сейчас, а о том, что будет завтра.
Завтра не обещало ничего хорошего. Командир вызовет на беседу. Что да как. Зачем же тогда было проситься на заставу, если умеешь только доски строгать. «Уходи! — смеялись горы. — Стыд забудется. Уходи». — «Уйду. Завтра же».
Ночь медленно таяла, вместе с ней таял и гул потока. Дождь прекратился, а когда — Чуприна и не заметил. Серое утро раздвинуло облака, между ними образовалась полоска синего беззвездного неба. Поток смирнел на глазах. Бурая грязевая жижа уже не ревела под площадкой.
Утро вытеснило ночной страх; Чуприна радовался тому, что с ним ничего не случилось. Но посмотрел на противоположную площадку и обмер: на ней никого! Поток оставил лишь грязные полосы на стене выше карниза, где находился Гришин. Эх, Чуприна, Чуприна! А ты думал, что ему легче.
Тем временем Гришин, разбрызгивая жижу, бежал к Чуприне. Такой же, как и вчера, только грязный весь, с ног до головы. Он вскарабкался на площадку, весело засмеялся.
— Жив? Жив! А я волновался за тебя…
У Чуприны захватило дух.
— Волновался? Гришин, ты думал обо мне? Серьезно?
Гришин промолчал. А Чуприне хотелось без конца говорить и слушать человеческий голос.
— Боялся? — спросил Гришин.
— Боялся.
— Я еле дождался конца всего этого… Площадку заливало, так я вцепился в камень. Кажется, и зубами держался, — добавил Гришин. — Ну и сель был! Теперь не отстираешься.
— Гришин, ты серьезно думал обо мне?
Гришин прямо посмотрел ему в глаза, усмехнулся.
— Думал. И потому не так страшно было. Надо же было о чем-то думать.
— И я думал. Сперва — только о том, как меня смоет. А начал думать о другом, и страх немного прошел. И еще думал, что тебе легко — ты ведь привычный, и с заставой говорить мог: у тебя же связь была. Гришин снова усмехнулся.
— Связь? Смотри…
Там, где вчера проходила линия связи, блестели ручьи. В глине, принесенной потоком, не было видно столбов с отметкой «1954 г.».
— Последний такой сель был в пятьдесят четвертом…
Гришин удивленно взглянул на Чуприну, потом догадался:
— Дату, что ли, на столбах вспомнил?
С трудом вытаскивая ноги из вязкой грязи, Чуприна и Гришин брели на заставу. Третья балка осталась позади. Тихая, спокойная Третья балка, похожая на песчаные часы.
— Поработал сель, — сказал Гришин, оглядываясь.
На том месте, где тянулись ровные ряды проволочных заграждений, жирно поблескивала глина, такая же, как и в Третьей балке.
— Придется нам поработать, Иван.
— Поработаем! — живо откликнулся Чуприна.
Анатолий Марченко
ПЕРВЫЙ ЭКЗАМЕН
Стасик уходит в прошлое
Друзья звали его Стасиком. За обаятельную мальчишескую улыбку. За то, что умел по-настоящему дружить и мечтать. И, вероятно, за то, что ходил в строю на самом левом фланге.
Он очень любил свое училище. Но он ждал заветного дня, когда назовут его не Стасиком, а лейтенантом Лихаревым, когда можно будет подставить лицо сильному ветру, а плечи — тяжелой ноше.
Он завидовал тем, кто пришел в училище с границы. Эти парни вдоволь нашагались по дозорным тропам, вволю поели солдатской каши. Завидовал потому, что сам еще не мог похвастаться житейским опытом. В кармане пиджачка лежал аттестат зрелости — единственное богатство и надежда.
Станислав закончил школу в городке, каждая улочка которого, казалось, вела к границе. Не раз бывал на заставах. Знакомые офицеры из отряда, отправляясь на границу, неизменно приглашали: «Стасик, лезь в машину». И он ехал, ловил форель в голубых, как проснувшееся на рассвете небо, ручьях, лазил на кряжистые деревца диких урючин, вспугивал фазанов в сизых зарослях облепихи. Все здесь было таинственным, непознанным: и пограничные наряды, карабкавшиеся по скалам, и яркий огонек в окне заставы, и негромкие песни чабанов. А когда Станислав сделал выбор, кое-кто из школьных товарищей недоумевал:
— Всю жизнь быть военным? Служить где-то у черта на куличках? Да ты что?
— А что?
И Станислав Лихарев поехал в пограничное училище. Приняли. Он сам строго спрашивал себя: «Выдержишь?» Вместо ответа говорил: «Важно не кем будешь, а каким будешь». Он очень любил повторять эти слова. Особенно когда приходилось трудно.
И вот училище позади. Он ехал знакомой дорогой: чабанские кибитки, говорливые арыки, машины, груженные саксаулом, расплавленное солнце. Все это воспринималось теперь по-новому. Стасик был уже в прошлом. На заставу ехал лейтенант Лихарев.
Когда говорит дневник
Страничка первая. Молча смотрю на только что заполненную анкету. Обидно: чуть ли не наполовину пуста. А что, собственно говоря, ты сделал за двадцать прожитых лет? Окончил школу. Поступил в училище. Окончил, Всё? Нет! Ты вступаешь в члены партии. Это очень много. Очень! Вспомнилось, как в училище вручали кандидатскую карточку.
— Носи честно, — сказал секретарь парткома. Он говорил и еще хорошие, теплые слова, но эти врезались в память.
Страничка вторая. Почему в часы, свободные от занятий и службы, отсиживаюсь в канцелярии? Это вовсе не вызывается необходимостью. Как ни странно, меня тяготит непонятное чувство: боюсь идти к людям. Ведь им надо что-то сказать, дать разумный совет, ответить на трудный вопрос. А вдруг они увидят мою беспомощность, увидят, как от смущения и неловкости зарозовеют щеки? И вот меня выручает канцелярия заставы: тишина, изредка — звонки телефона и громкий голос дежурного в соседней комнате. Но совесть, совесть! Ведь она мучит. Выходит, ты сам по себе, а люди сами по себе, ты не знаешь, чем живут они, а им безразлично, какие мысли в твоей голове. Нельзя сказать, что я в канцелярии бездельничаю. Работы вдоволь. Книга пограничной службы. Тетради учета. Конспекты. Но что стоит вся эта работа, если ты отгородился от людей?
Идти к ним, жить с ними одной жизнью, понимать душу каждого и влиять на нее. Сколько раз ты слышал это в стенах училища, там все было простым, само собой разумеющимся; а здесь, на заставе, вдруг оказалось сложным, подчас недоступным.
Первые беседы с солдатами неутешительны. Настороженные взгляды, хитринка в глазах, скрытая усмешка. Люди разные, а отвечают одинаково коротко: «Так точно», «Никак нет», «Не знаю», «Есть». И, чувствую, с нетерпением ждут разрешения уйти. Как же завоевать доверие? Как установить душевный контакт? Что сделать? С мыслями об этом поднимаюсь, чтобы начать новый день.
Страничка третья. Первое политзанятие. Ну, начнем с того, как ты появился в Ленинской комнате. Входит розовощекий коротыш и сразу же, не поздоровавшись (первая ошибка), открывает конспект и начинает говорить. А слушают ли его? Неизвестно. Скорее всего — нет. Скорее всего — изучают. Так почему же он не видит этих глаз — карих, голубых, зеленоватых, черных? Настороженных, приветливых, недоверчивых, равнодушных, удивленных?
В конце — град вопросов. Большинство — совсем не по теме: «Что такое диктатура пролетариата?», «В чем сущность советской военной доктрины?», «Как действуют на космонавтов космические лучи?», «Что пишет Шолохов?». Потом поднимается рядовой Труфляк: «Товарищ лейтенант, а когда мне выдадут водительские права?» Ну, это уж слишком. А вообще, если бы в училище валял дурака, попал бы впросак на первом же занятии.
Страничка четвертая. «Ты очень неуравновешен, дорогой лейтенант. Можешь вспылить из-за пустяка, а потом ругать себя самыми последними словами. Начальник заставы потребовал на первых порах составлять личный план работы. Ты затеял с ним дискуссию: зачем эти бумажки? Бюрократизм. Формализм. И что я — мальчик? А теперь понял, что майор прав.
Страничка пятая. «Сегодня проходил мимо курилки. Случайно услышал разговор двух солдат:
— Ну как там наш мальчик?
— Лейтенант? Как всегда. Сидит в канцелярии. Думает.
Еле устоял на ногах. Значит, мальчик! Проклятый возраст! На заставе есть солдаты старше меня.
Ну, если так, вы увидите, какой я мальчик. Гайдар в шестнадцать лет командовал полком. А Олег Кошевой… Словом, долой затворничество. Держись, мальчик, смелее окунайся в жизнь!
