Равиль Бикбаев - 56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585
– Леха! Присмотри за постом, а мне сбегать посрать надо.
– Ладно, – равнодушно отвечает Леха и не спеша закуривает, нагло начхав на обязанности часового, строго прописанные в уставе караульной службы.
Бросил я пост, побежал, на бегу достаю из подсумка газету «Фрунзевец», ее в ТуркВО издавали. Читать ее, конечно, никто не читал, но другой бумаги не было.
Успел, не опозорился. Возвращаюсь на службу в боевой строй с пустым кишечником и песней в душе. Уж так мне хорошо стало. Глянул на пост – и тут же подурнело. Стоит у поста номер один мой командир взвода, он же начальник караула, лейтенант Петровский, а рядом с ним дежурный по бригаде, командир двенадцатой роты капитан Тычин.
– Товарищ лейтенант, за время несения службы происшествий не случилось, – сдуру докладываю я и весь замер.
За самовольное оставление поста, за то, что бросил я беззащитной воинскую святыню, меня должны немедленно снять с караула, посадить под арест, а потом отдать под суд. Начальнику караула должны впаять строгий выговор с занесением в личное дело (т. е. надолго испортить парню карьеру), командиру моей роты – указать на неполное служебное соответствие (т. е. пригрозить отстранением от командования ротой).
– Саша, – спокойно, не глядя на меня, обращается дежурный по части к начкару, – ты с этим уродом сам разберись, а я пошел.
Капитан уходит, а я стою у знамени части ни жив ни мертв.
– Ну и в чем дело? – тихо спрашивает меня начкар.
Объясняю, сильно стараюсь, чтобы голос не дрожал, не очень-то и получалось. Сашка Петровский молча уходит в караульное помещение, затем возвращается и приносит две таблетки активированного угля. Таблетки я выпил, полегчало, дальше караул прошел без происшествий. Это только присказка, а сказка впереди.
Только с караула сменились, так меня сразу вызывают к ротному.
– Мне дежурный по части сообщил о вашем поступке, – испепеляя меня взором, начал говорить командир роты.
Я стою в офицерском помещении по стойке смирно и знаю: пощады не будет. Желудок жалобно урчит, душа в пятках.
– Вы что это себе позволяете, товарищ ефрейтор?! – не надеясь получить совершенно ненужный ему ответ и повысив голос, спрашивает капитан Акосов.
Что он мне потом еще сказал, я вам передать не могу, но смысл был такой: «раз такой нехороший солдат и навязался на его голову, то он его или убьет, или превратит в хорошего бойца». Ротный у нас гиревик был, мастер спорта, гирька 32 кг у него в руках как пушинка летала. Дальше я стал летать в помещении, как та пушинка, и все искал пятый угол. Помещение небольшое было, и потому пятый угол я нашел довольно быстро, вышиб головой дверь и вылетел на белый свет, без видимых повреждений.
Так если бы это только один случай был, увы – нет.
В батальонной батарее СПГ[30] у меня земляк служил. Танков у «духов» и в помине не было, стрелять из СПГ не по кому, вот потому-то батарейцы в основном несли службу в боевом охранении. Ребята отлично устроились. Сами оборудовали блиндажи, всячески территорию батареи облагородили, с местным населением, афганцами наладили взаимовыгодное сотрудничество. Батарейцы им деревянные ящики от боеприпасов поставляют, те им жратву на выбор. Кудряво жили, я так им завидовал. Но самое главное – брага у них почти не переводилась, даже свой самогонный аппаратик умельцы сварганили. Принес я земеле сувениров, пару ручек и китайский фонарик, что взял на последней операции. Пока за жизнь болтали, он меня самогонкой угощал и еще в дорогу фляжку с бражкой дал. Возвращаюсь я в роту, песенку распеваю, весь такой счастливый, ну просто до потери бдительности счастливый, и не вижу, что мне навстречу тигром крадется Корейский Фельдмаршал Эн. Он как раз в эту батарею с проверкой шел. Эн и сам выпить не дурак, вот и был возмущен до глубины души тем, что никак у батарейцев не может найти и конфисковать аппарат и наличный самогон. Батарейцы свое «личное счастье» отлично прятали. Но Корейский Фельдмаршал Эн попыток не оставлял и частенько их навещал. Когда я начальника штаба батальона капитана Эн заметил, то бежать было уже поздно. Память у Эн военная была, и личный состав батальона он не только в лицо помнил, но и по фамилиям и прозвищам знал.
– А, позор татарского народа! – радостно приветствовал он меня, зловеще сощурив и без того узкие глазки.
Сам Эн был корейцем, отсюда и прозвище Корейский Фельдмаршал.
Дело было летом, и форма одежды у меня была соответствующая. Обут в трофейные раздолбанные и дырявые кроссовки, на потрескавшемся кожаном ремне висит фляга, на груди болтается пулемет, на чреслах длинные выцветшие сатиновые трусы – вот и вся форма. Сам длинный, худющий, наголо стриженный, дочерна загорелый, с облупленным толстым носом. Но, невзирая на внешний вид, позором я себе не считал. С подогретой алкоголем обидой я напомнил Эн, что это Корея входила в монгольскую империю, а не наоборот, а кто является позором своего народа – вопрос дискуссионный. Спорить Эн не стал, обнюхивать тоже – и так ясно, что солдат пьян.
– Где эти мерзавцы самогон прячут? – закричал Эн и потом вкрадчиво пообещал: – Скажешь, я забуду, что тебя встретил. Нет? Не взыщи!
– Да вы что, товарищ капитан, уху ели? – совершенно искренне возмутился я и от крайнего изумления развел руками.
Эн не стал, визжа, цитировать уставы, этот офицер службу знал. Не разоружая меня, но отобрав флягу с брагой, он предложил мне следовать за ним. Я, чуть расстроившись, побрел в штаб батальона. Эн зашел в штаб, я остался мяться у порога. Через пару минут Эн выходит из помещения, в руках у него две пары боксерских перчаток.
– Ну, алкаш! – протягивая мне перчатки, без улыбки заметил Эн. – Посмотрим, на что ты способен.
За пять лет до призыва я аж три месяца занимался боксом и был даже удостоен третьего юношеского разряда. Об этом я честно перед боем предупредил офицера. Капитан только ухмыльнулся, он-то был мастером спорта по боксу. Прямо на первой минуте схватки я был нокаутирован. Вставать с земли не хотелось, но Эн, бесцеремонно толкнув меня ногой, предложил продолжить поединок. Выблевав выпитый самогон, я с трудом поднялся и продолжил бой. Три нокаута за две минуты – вот результат поединка между пьяным и наглым солдатом и трезвым и злым Корейским Фельдмаршалом. На третьей минуте раунда, уже протрезвев, я все же умудрился боковым справа заехать Эн по широкой скуле. Капитан разозлился не шутя и так мне двинул, что я только почувствовал, как кто-то поливает меня водой. Открываю глаза, фокусирую взгляд: льет из канистры на меня воду батальонный писарь. Осторожно осматриваюсь: Эн в пределах видимости нет. Облегченно вздыхаю и, с трудом поднявшись, плетусь в расположение роты. Голова гудит, бровь рассечена, губа разбита, сам трезв как стеклышко. На следующий день после построения встречаю Эн у батальонной кухни.
– Здравия желаю, товарищ капитан, – по-уставному приветствую я Эн и вытягиваюсь по стойке смирно.
– Брага дрянь была, – рассматривая меня, злобно ворчит Эн, – какое уж тут здоровье. – И приказывает мне: – На тренировку к штабу батальона бегом марш!
– Товарищ капитан? – пытаюсь увильнуть я от бокса и жалобно и заискивающе улыбаюсь. – Первая рота с операции пришла и трех «духов» в плен привела. Может, на них потренируетесь?
– Разве вы не знаете, товарищ солдат, – возмутился Эн, – что избиение военнопленных строго запрещено?
Если бы я сам не видел, как Эн проводит на операциях допросы, то, безусловно, бы ему поверил, так искренен был его тон, таким неподдельным было его возмущение, а Эн между тем продолжал:
– Нет в тебе, солдат, подлинного советского гуманизма, да что там, – посетовал Эн и безнадежно махнул рукой, – в тебе даже совести нет, хоть бы предупредил, что брага хреновая.
– Да я, товарищ капитан… – начал было оправдываться я, но Эн ничего не хотел слушать:
– Солдат! На тренировку бегом марш!
Еще три дня я был спарринг-партнером капитана Эн в его занятиях по боксу. Потом он нашел другую дисциплинарную жертву. О том, что он меня встретил пьяного с оружием и вне расположения роты, о том, что я его фактически послал на х…, Эн никому не докладывал. Не той пробы был мужик – сам все проблемы решал, как умел. А решать и бить он умел неплохо, уж можете мне поверить.
Вот так или почти так дисциплину у нас и поддерживали. А что, было бы лучше – суд, а потом дисбат или зона? Вы решайте, как хотите, но у нас в батальоне жалоб вышестоящему командованию на неуставные взаимоотношения не было.
Можно было исключительно по уставу отношения между военнослужащими построить? Ясный день, как дубовый пень! Можно! У нас даже плакатик в ленинской комнате висел на стене: «Живи по уставу! Завоюешь честь и славу!» Что из такой попытки вышло бы, я вам расскажу. Был и такой случай, пытался один боец по уставу жить, но честь и славу он не заслужил.
Как его имя и в каком конкретно подразделении он служил, я говорить не буду. Зачем? Я его немного знал, романтичный юноша был, в десант и в Афган добровольцем напросился. И сейчас мне его искренне жаль. В роте, куда он попал служить в самом начале, он там что-то с бойцами не поделил и был избит. Дело самое заурядное, обычное для мужского коллектива. Боец побежал жаловаться командиру роты. Ротный вызвал его обидчиков и для порядка их отчитал. Бойцу же офицер порекомендовал больше к нему не бегать, а то ему же хуже будет. Боец возвращается в палатку, и его бьют посильнее и, кроме того, объясняют, что стучать на товарищей очень нехорошо. Боец бежит с жалобой к комбату. Комбат вызывает ротного, достает «вазелин» и морально вваливает бедняге офицеру по самое «не хочу» за неумение работать с личным составом. Ротного солдаты уважали, и за полученную им обиду бойцу хотят сурово отомстить. Офицер просит их пожалеть дурака, его слушают и бойца больше не трогают. Но зато весь личный состав, включая и офицеров роты, подвергает его полной обструкции. Боец пребывает в обиде на жизнь и тяжело переживает крушение романтических идеалов. И вот рота возвращается с боевой операции, вся затаренная барахлом. Боец, которого на операции не брали, видя принесенные трофеи невоенного характера, решил, что настал его час поквитаться с обидчиками. Он потихоньку приходит в особый отдел бригады и докладывает: «Так, мол, и так, а вся *** рота, включая и командный состав, мародеры».
