Алексей Ростовцев - Резидентура. Я служил вместе с Путиным
Настало время поговорить о нашей агентуре из числа граждан ГДР, ибо наши неофициальные помощники были как раз теми самыми немцами, с которыми мы поддерживали наиболее тесные отношения. Десятки немцев побывали у меня на связи. Одних я сам завербовал, другие достались мне в наследство. Были и такие, которые сотрудничали с нами лет по двадцать-тридцать и уже не могли представить себя без нас. Один из моих умудренных опытом агентурной работы коллег как-то заметил: «Каждый немец родился агентом. Если его не завербуем мы, то это сделает противник, и он станет работать против нас». В этом довольно-таки циничном высказывании есть доля правды. Немцы относятся к неофициальному сотрудничеству очень серьезно. Я бы даже сказал, что оно им нравится.
Были в моей агентурной сети разные люди. Были бабники, любители выпить, даже нечистые на руку. Не было дураков и бездарей. Две последние категории человеческой особи для агентурной работы вообще непригодны. С особой теплотой я вспоминаю агента «Павла», человека интеллигентного, тонкого, глубоко артистичного во всем, за что бы он ни брался. Звали его Манфредом. «Павлом» он окрестил себя сам в честь Павки Корчагина. Учитель истории по образованию, он довольно долго работал в MГБ, пока его не вытурили оттуда за связь с женщиной-осведомителем. Свое увольнение, как и свою несчастную любовь, он глубоко переживал. На одной из первых встреч с «Павлом» я обратил внимание на его понурый вид и поинтересовался, что с ним.
– Слушай, Арнольд, – сказал он, – давай съездим на улицу Лафонтена и посмотрим на Аниту.
– Что еще за Анита?
– Это та самая женщина, из-за которой со мной приключилась беда. Она сейчас моет окна своей квартиры. Ее можно с мостовой увидеть всю.
– Ну что ж, поедем, – согласился я.
Мы несколько раз проехали мимо дома Аниты, и я смог подробно рассмотреть ее всю и со всех сторон. Женщина была действительно очень хороша собой. О таких мужчины говорят: штучная работа.
– У тебя неплохой вкус, – сказал я Манфреду.
– Правда? – оживился он. – Вот ты первый сказал мне по этому поводу человеческие слова. До сих пор меня только колошматили, чистили и песочили. Все подряд: шеф, начальник отдела кадров, секретарь парткома. А ведь у каждого из них есть любовница.
Тут Манфред не врал. В ГДР, как и у нас, всегда уживались рядышком две морали: одна для начальства, другая для подчиненных. Здесь, как говаривал старик Оруэл, все были равны, но одни были более равны, чем другие. Как-то поздно вечером я заглянул на огонек в партком друзей и застал секретаря парткома и его референтку в позах, мягко говоря, эротических. Я тихонько прикрыл дверь и ушел. На другой день секретарь отловил меня в коридоре управления МГБ, и между нами состоялся такой разговор:
– Ты вчера застукал меня с Лианой.
– Да. Ну и что?
– Не надо никому об этом рассказывать.
– Почему?
– Потому что отдельные коммунисты могут это неправильно истолковать.
Ох, что-то я отвлекся от заданной темы. Продолжу рассказ о Манфреде. Он поражал меня своей пунктуальностью, дисциплинированностью и обязательностью. Как-то позвонил и, захлебываясь от плача, сообщил, что внезапно умер его двухлетний сынишка и что в этой связи он не сможет выполнить моего задания. Я выразил ему соболезнование и опечаленный отправился на доклад к шефу. Срывалось важнейшее мероприятие, в котором Манфред был ключевой фигурой. Мы с начальником судили и рядили, что будем теперь делать, но так и не смогли придумать ничего путного. Тут снова позвонил Манфред. Он уже не плакал. Сказал, что в положенное время явится на встречу, и положил трубку. Он пришел, в черном галстуке, потемневший от горя, и сделал все как надо. Манфред был мужественным человеком и в смертельно опасной ситуации не дрейфил, а принимал единственно правильное решение. Как-то накануне Рождества Манфред и мой коллега Женя Чекмарев ехали из Цайца в Галле. В Цайце они проводили встречу с агентом-западником. Женя вел машину, а Манфред сидел рядом и читал полученные от западника материалы. Вдруг со встречной полосы автобана вылетел поскользнувшийся на гололеде фольксваген и клюнул их в бок. Они сыпались с крутого косогора через редкий лес и при этом умудрились не опрокинуться и не зацепиться ни за одно дерево. Женя был классным водителем. Проехали четыреста метров, остановились и молча закурили.
– А где бумаги? – спросил Женя, выйдя из стресса.
– Я засунул документы на дно портфеля, когда мы летели вниз, – ответил Манфред. – Если бы мы разбились насмерть, то полиция не увидела бы их.
Манфред никогда не дарил мне пивных кружек. В память о нем у меня остались книги и пластинки. Однажды он подарил мне фото, наклеенное на картон и вставленное в рамочку под стекло. На фото вид чудесного города Кведлинбурга, в котором жил Манфред, города-сказки, города-музея. На картоне надпись: «В знак памяти о совместной работе в древнем городе Кведлинбурге. Павел». Сейчас, когда я пишу эти строки, подарок Манфреда висит на стене за моей спиной. «Павел» сделал нам несколько ценных вербовок. Друзья об этом прослышали и решили забрать его назад в МГБ. Как говорится, такая корова нужна самому. Манфред ушел от нас в тот день, когда я навсегда покидал Галле…
Не могу не вспомнить «Кони», бывшего шахтера, бывшего инженера, бывшего криминалиста, изгнанного из полиции за пьянство. Это был умнейший и обаятельнейший человек, к тому же абсолютно безотказный. Его можно было поднять в любое время дня и ночи и ехать с ним на край света. Он сделал для нас много полезного, однако его неоднократно приходилось выпутывать из разных неприятных историй.
– Дитер, отчего у тебя шишка на лбу? – спрашивал я его.
– Вчера вечером я повстречался с фонарным столбом, – кротко отвечал он, отводя глаза в сторону.
В другой раз Дитер сокрушался по поводу того, что полицейские не дали ему отдохнуть в трамвае.
– Я пять раз проехал туда-сюда от Аммендорфа до Троты и уже почти проспался, но тут эти легавые вытащили меня из вагона и увезли в свой ревир.
Из этого полицайревира и пришлось его вытаскивать с помощью моих друзей в городской полиции.
Приятели Дитера были все сплошь выпивохи и бабники, но, как правило, люди чрезвычайно одаренные во многих отношениях. Дитер их вербовал и передавал нам на связь. Один из них через много лет добыл нам ценнейшую информацию по линии НТР. Я сам отнес этому человеку сорок тысяч марок ФРГ для передачи агенту-западнику. Такие призы советская разведка выплачивала редко. Мы решили обмыть этот успех на квартире у нашего источника вместе с женами, а заодно и Новый год встретить. Следует заметить, что жены немцев-агентов, как правило, знают о сотрудничестве своих мужей с той или иной спецслужбой и добросовестно им помогают. Стояла новогодняя ночь. Помню, как мой помощник, задумчиво глядя на многоцветные сполохи ракет, озарившие древние готические шпили, сказал мне вполголоса: «Если бы каждая баба, с которой я переспал в этом городе, выпустила сейчас по ракете, то получился бы фейерверк почище новогоднего».
Однажды Дитер заболел. Ему сделали операцию по поводу геморроя. После такой операции нельзя пить даже пива. Я принес ему в палату полную сумку бутылок с минералкой и соками. Палата была большая. В ней лежали рабочие химкомбината «Буна» с открытыми переломами и другими тяжелейшими травмами, полученными в основном из-за злоупотребления алкоголем. Дитер был единственным ходячим больным. Он, как мог, помогал своим товарищам по несчастью. Тем не менее они пожаловались мне на него и одновременно высказали просьбу:
– Скажи своему приятелю, чтоб он не отбирал у нас водку, которую приносят друзья и родственники. Водка нам вроде наркоза и снотворного.
– Ты в самом деле отбираешь у них водку? – удивился я. – Тебе же нельзя пить!
– Да, отбираю и сливаю в унитаз.
– Но зачем?!
– Больница не место для распития спиртного, – огрызнулся Дитер, мрачнея и уходя в себя.
Я понял, что водку он уничтожал из одной лишь зависти.
Для чего я все это рассказываю? А для того, чтобы читатель знал, что немцы точно такие же люди, как и мы, и что схожего между нами гораздо больше, чем несхожего.
После катастрофы Дитер через десятые руки передал мне большое письмо, отпечатанное на машинке. Скажу только, что документ этот был трагическим по своему содержанию, а пересказывать его не стану.
Все чекисты, работавшие в Галле с 1945 по 1989 год, помнят старушку «Элен», дочь коммуниста-тельмановца, еще до войны помогавшую отцу в его справедливой борьбе. «Элен» работала в профсоюзах и в женском движении. Была она одинока и жила с любимым попугаем в однокомнатной квартире. Нам отдавала все свободное время. За абсолютную безотказность мы прозвали ее боевой подругой Галльской разведгруппы. По вечерам и выходным дням «Элен» колесила с нами по дорогам Галльского округа, мерзла на холодных сырых ветрах, мокла под дождями, отогревалась в придорожных харчевнях горячим кофе и грогом. Используя крышу своей официальной деятельности, она удачно входила в разработки женщин-западниц. Мы были ею предовольны, но вот однажды… «Элен» решила выйти замуж, устроить, так сказать, свою женскую судьбу. Ее избранником оказался бургомистр местечка, расположенного километрах в пятнадцати от Галле. Я поздравил «Элен» и закручинился. Когда женщина-агент выходит замуж, можно ставить на ней крест как на агенте и тихо радоваться ее женскому счастью. «Элен», почувствовав мой негативный настрой, принялась утешать и ободрять меня, а в итоге внесла очень дельное предложение:
