Ким Костенко - Это было в Краснодоне
По совету Кулешова Подтынный распорядился для всех вновь прибывших арестованных выделить отдельную камеру.
— Сводить вместе их никак нельзя, — рассуждал Кулешов. — Сговорятся между собой. Тогда из них ничего не вытянешь. С теми вон сколько бьемся… А этих надо горяченькими прихватить, прижать как следует — все выложат.
«В самом деле, те, кого схватили сегодня, не знают, как напали на их след. С ходу ошарашить, убедить, что вожаки организации во всем сознались и выдали остальных, — быстро созрел план в голове Подтынного, — не давая опомниться, выведать все…».
Не дожидаясь Соликовского — тот, по–видимому, опять запил, — Подтынный решил немедленно приступить к допросам арестованных. На всякий случай спросил разрешения у жандармского офицера, которому Зонс поручил присутствовать при допросах. Офицер по–русски понимал плохо, переводчика поблизости не оказалось, и Подтынному пришлось изъясняться жестами: кивнув в сторону камер, он энергично замахал кулаками, будто избивал кого‑то.
— О, гут, гут! — живо блеснул глазами офицер.
Через минуту Кулешов притащил за ухо шустрого, подвижного, как ртуть, подростка с красными мальчишескими руками и крупной головой, высоко сидящей на тонкой невозмужалой шее. Скривившись от боли, он вертелся вьюном, стараясь высвободить ухо из цепких пальцев Кулешова.
— Попался!
Подтынный окинул взглядом худенькую фигурку.
— Стань вот здесь и быстро отвечай на мои вопросы. Фамилия?
Мальчишка испуганно вытаращил глаза, потирая рукой малиновое ухо.
— Лукьянченко Витя…
— Сколько лет?
— Шестнадцать… в апреле исполнится. А что?
Подтынный ухватил Витю сзади за шею двумя пальцами.
— Слушай, сопляк! Ваши главари сознались во всем и выдали нам всю шайку. Если расскажешь все, что знаешь, сейчас же отпустим на волю. Начнешь врать — тебя убьют как собаку, понял? Отвечай быстро: сколько человек в вашей банде? Кто главный? Где спрятано оружие? Говори!
Изумление Вити было настолько искренним, в синих, широко раскрытых глазах было столько неподдельного ужаса, что Подтынный невольно расслабил пальцы, еще сжимавшие тонкую шею.
Витя повертел головой, будто широкий отложной воротник рубашки вдруг стал ему тесен, испуганно заговорил:
— Какая банда? Какое оружие? Да у меня сроду… Правда, рогатка была… Так я ее еще год назад променял! А оружие… Откуда?..
В разговор вмешался Кулешов.
— Рогатка? Ах ты, щенок! А листовки кто расклеивал? Кто биржу труда поджег? Кто флаги развешивал? Ну?!
Звонко шлепнув ладонью по затылку, он больно крутнул Витю за ухо, ударил коленом в бок.
Но Витя как будто не чувствовал боли. Еще сильнее вытянув шею, смешно шевеля оттопыренными ушами, он даже заикаться стал от недоумения.
— Кто, я? Да вы, вы что?.. Да пусть хоть кто… Да чтоб меня на куски!.. Чтоб глаза мои лопнули!.. Чтоб руки поотпадали!..
Он произносил еще много страшных клятв, а Подтынный смотрел на него исподлобья и терялся в мыслях. «Врет, изворачивается? Да нет, не похоже… Совсем мальчишка, куда ему так ловко… А вдруг притворяется? От этих всего можно ждать. Нет, надо еще припугнуть», — твердо решил он и приказал Кулешову:
— На скамью его! До смерти, пока не сознается…
Нахмурившись, Подтынный сел за стол, ожесточенно задымил сигаретой. Настроение испортилось. Нет, не так‑то просто запугать этих мальчишек…
Черт их разберет, может, и правда ничего не знают? Но кто же тогда расклеивал листовки, нападал на немецкую охрану, закладывал мины на дорогах? Хоть бы одного заставить заговорить, найти зацепку… Кулешов неслышно подошел, понимающе заговорил:
— Не огорчайтесь, Василий Дмитриевич. Первый блин, как говорится, всегда комом… Их вон сколько еще — в камерах не продохнуть, кто‑нибудь заговорит… Звать следующего?
Подтынный вяло кивнул.
— Зови.
Один за другим входили в кабинет молодые, безусые хлопцы. Становились перед столом, усмехаясь, — или удивленно вскидывая брови, или сердито хмуря лоб, — отвечали коротко, односложно: «Нет, ничего не знаю, первый раз слышу»… Ответы были одни и те же, и Подтынный вскоре перестал задавать вопросы и только коротко приказывал:
— Дадышев? На скамью…
— Гуков? На скамью…
— Бондарев? На скамью…
— Главан? На скамью…
Неожиданно чистый девичий голос заставил его поднять голову:
— Можно?
Так неуместно прозвучал обычный, вежливый вопрос в этой забрызганной кровью комнате, что Подтынный в первую минуту опешил. На пороге, закинув руки назад, стояла невысокая девушка в скромном темном костюме. Ее лицо с правильными, мягкими чертами разрумянилось от мороза. Девушка неторопливо сделала несколько шагов вперед, и только теперь Подтынный заметил, что руки у нее связаны.
— Ковалева Клавдия, — шепнул на ухо Кулешов. — Только привезли…
По виду Клава походила на старшеклассницу. Каштановые, слегка волнистые волосы аккуратно уложены, строгий черный воротник плотно облегает красивую шею. Говорит она, слегка растягивая слова, чуть–чуть картавя. Нет, она не знает, за что ее арестовали. Никакого отношения к подпольной организации она не имеет. Все названные фамилии она слышит впервые. Она живет на хуторе и в городе бывает редко. Знакомых здесь у нее нет…
Подтынный рассеянно слушал ее ровный тихий голос и раздумывал, как поступить дальше. Он чувствовал на себе выжидающий, с заметной ехидцей взгляд Кулешова, украдко косился на бесстрастное лицо жандармского офицера… Короткое колебание- и привычный возглас:
— На скамью!
Кулешов проворно кинулся выполнять приказание. Он уже поднял с пола моток веревки, подвел Клаву к скамье, когда в комнату вошел Соликовский.
Начальник полиции был в отличном расположении духа. Не раздеваясь, он подошел к Кулешову, похлопал его по спине:
— Стараешься, адвокат? Ну–ну… А ведь с тебя причитается! Нашлась твоя краля…
— Какая краля? — не понял Кулешов.
— Э–э, не прикидывайся овечкой, знаем мы вас, интеллигентов! Любку Шевцову помнишь? Это ж ты первый ее заметил, летом тогда приводил. Упустили мы ее тогда, как лопухи… Так вот, поймали ее в Ворошиловграде. Везут сюда… — Он восхищенно покрутил головой. — Нет, что ни говори, а немцы — сила! Все у них организовано, все расписано, как по нотам. Дана команда — разыскать! Раз–два — готово!
— Да, очень культурная нация, — вежливо поддакнул Кулешов.
— А насчет остальных как, Василий Александрович, — спросил Подтынный, — ничего не слышно?
— Найдутся и остальные, — отозвался Соликовский, снимая дубленый полушубок. — От нас не уйдут!
— Ну, как тут у вас? Э–те–те, какая голубка попалась в нашу клетку! Кто такая?
Подтынный коротко рассказал о результатах допроса Ковалевой.
— Ковалева? — переспросил Соликовский. — Никого не знает? Ну, это мы сейчас проверим…
Не спуская глаз с Ковалевой, он постучал кулаком в стенку.
— Черенков! Веди сюда Земнухова!
Ковалева не шелохнулась. Когда Черенков ввел Земнухова, Клава только на миг метнула взгляд к двери и с безразличным видом отвернулась.
Земнухов стоял, устало опершись о дверной косяк. Лицо его было похоже на страшную маску — все в ссадинах, кровоподтеках, на теле, едва прикрытом превратившейся в лохмотья рубахой, зияли, свежие, сочившиеся кровью рубцы.
— Узнаешь? — с издевкой спросил Соликовский, указывая на Клаву.
Земнухов близоруко сощурился:
— Первый раз вижу эту девушку.
— Гм… А ты, Ковалева, что скажешь?
Не поднимая глаз, Клава с чуть заметной дрожью в голосе проговорила:
— Мы с ним не знакомы.
— А ты присмотрись получше… Правда, в нашей парикмахерской ему немного изменили прическу, — съязвил Соликовский.
Клава отрицательно покачала головой.
Соликовский подбежал к девушке, повалил ее на скамью, сорвал с нее одежду… Взяв в руки скрученный вдвое телефонный шнур, он повернулся к Земнухову:
— Я запорю ее, слышишь ты, сучий выродок, задушу ее сейчас своими руками, если ты не скажешь, что знаешь ее!
Даже сквозь багрово–черные синяки и подтеки было видно, как побледнел Земнухов. Он стоял, закусив нижнюю губу, и из губы, змеясь по подбородку, струилась кровь…
Прошла неделя с того дня, как донос Почепцова попал в руки Соликовскому. Несколько десятков юношей и девушек были брошены в камеры полиции.
Гитлеровцы применяли самые жестокие пытки, какие только могли придумать, чтобы заставить их говорить, но они упорно отказывались давать показания. Вечером Соликовского и Подтынного пригласил к себе Зонс. Когда они вошли, Зонс торжественно встал, взял руку под козырек.
— Поздравляю вас с оказанной вам высокой честью, — напыщенно произнес он. — За особые заслуги перед великой Германией господин полковник приказал зачислить вас, господин Соликовский, и вас, господин Подтынный, в ряды непобедимой германской армии с присвоением вам воинского звания фельдфебеля. Официальный приказ получите завтра. Поздравляю вас, господа фельдфебели!
