Иван Колышкин - В глубинах полярных морей
[108]
Тот, кто считает его простым зубоскальством, глубоко ошибается. В боевом походе юмор — ценнейшая вещь.
Комиссар хорошо наладил информацию о действиях на сухопутных фронтах. Знакомясь со сводками Совинформбюро, моряки еще острее жаждут встречи с врагом. Всем памятен прошлый поход, когда из пяти таких встреч лишь одна увенчалась победой. И людям очень хочется наверстать упущенное.
А этого-то нам как раз не удается. И погода приличная, и техника в порядке, а противника нет как нет. Попробовали в одну из ночей проверить, как обстоят дела в Тана-фиорде. Но и там было пустынно. К тому же через несколько миль пути на верхней палубе начала нарастать корка льда. Засверкала обледенелая рубка. Непомерно толстыми стали струны радиоантенн и стволы пушек. Пришлось поворачивать назад. Едва вышли в море — все растаяло, Гольфстрим снял с нас ледяной панцирь.
День, вернее ночь, 17 января запомнилась мне на всю жизнь. Я было вздремнул, как вдруг около полуночи меня разбудил взволнованный Малышев:
— Иван Александрович, поздравляю!
— В чем дело, командир? — не понял я.
— Радиограмма от командующего: вам Героя Советского Союза присвоили!
Дрему как рукой сняло. Что это, шутка, розыгрыш? Но какой же командир лодки рискнет в служебной обстановке разыгрывать своего комдива? Ошибка? Но Малышев протягивает мне бланк, на котором рукой шифровальщика действительно написано поздравление от имени командующего флотом, члена Военного совета и начальника Политуправления с присвоением мне звания Героя. А вокруг уже теснятся командиры, старшины, краснофлотцы, до которых дошла эта весть. Протягивают руки, находят какие-то очень хорошие, душевные слова.
От всего этого голова идет кругом. Мне — высшее боевое отличие?! За что? Ведь это они, люди, с которыми я плавал, своими руками отправляли на дно немецкие корабли. Что значили бы без них мои советы, знания, опыт?! Им, и только им, обязан я высокой честью. И все вокруг кажется мне немного расплывчатым и радужным. И душу переполняет чувство признательности боевым друзь-
[109]
ям, которые словно бы не меньше моего рады радиограмме комфлота.
Радуясь, волнуясь, смущаясь, отвечаю я на поздравления…
* * *На следующий день после обеда у выхода из фиорда близ Гамвика мы атаковали небольшой каботажный транспорт — тонн на шестьсот — семьсот. Попали в него двумя торпедами. Но нас в свою очередь атаковал неприятельский катер. Правда, две сброшенные им бомбы упали довольно далеко, а мы, нырнув, удачно уклонились в сторону моря и оторвались от преследователя.
Следуя дальше, в районе Омганга чуть не напоролись на рыбачьи сети. Их много наставлено тут — норвежцы, несмотря на войну, продолжают рыбачить. В этих суровых местах рыболовство — единственное средство пропитания прибрежных жителей. Ну, а для нас их сети, как я уже говорил, могут обернуться тяжелой бедой: если лодка намотает их на винты, нам грозит потеря хода. Во вражеских водах это почти равносильно гибели.
Чтобы избежать неприятной встречи с сетями, пришлось энергично маневрировать, работая машинами враздрай, то есть одной машиной вперед, а другой — назад. Это обеспечивает быстрый и крутой, с малой циркуляцией поворот.
Потом все было спокойно. Мы отошли подальше от берега, чтобы пополнить аппараты новыми взамен израсходованных торпедами и подзарядить аккумуляторные батареи. Победа, пусть и не очень крупная, всех очень воодушевила. Ведь это первый боевой успех лодки в новом году!
Следующие два дня прошли однообразно. Над сушей лютует мороз. Фиорды курятся, и над водой висит непроницаемый туман. Делать там нечего — все равно ничего не увидишь. Да и немцы вряд ли рискнут плавать в фиордах при почти полном отсутствии видимости. И мы ходим вдоль берега по непривычно тихому, временами совсем штилевому морю.
Около мыса Нордкина произвели очередное погружение и двинулись в Санд-фиорд — туман уже рассеялся, и там можно было рассчитывать на какую-нибудь добычу. Но едва мы прошли несколько миль, как на нас
[110]
набросился какой-то катер. Чем-то мы себя обнаружила. Громыхнул взрыв, за ним другой, третий… Вахтенные напряженно замерли у механизмов. Те, кто отдыхали, повскакали со своих мест. Две последние бомбы — шестая и седьмая — рванули совсем рядом. Посылалась пробковая крошка, которой вместе с краской покрывают переборки и подволок — лодочный потолок. Лодку подбросило вверх.
— Электроуправление рулями вышло из строя! — раздался голос боцмана Завьялова.
— Перейти на ручное управление горизонтальными рулями, — тут же среагировал командир.
Инженер-механик Лямин и старшина трюмных Табачков виртуозно манипулируют маховиками клапанов, принимая дополнительный балласт. Лодка уходит на глубину.
Видимо, катер больше не обнаруживал каких-либо признаков, говорящих о нашем присутствии, или же у него иссяк боезапас. Во всяком случае, бомбежка прекратилась. А мы поспешили к выходу из негостеприимного фиорда.
Наконец днем 23 января близ Нордкина вахтенный командир Питерский, подняв перископ, возбужденно доложил:
— Большой транспорт в охранении двух сторожевиков!
Началась атака. С двенадцати кабельтовых пошел четырехторпедный залп. Через полторы минуты все мы явственно услышали два сильных взрыва.
— Привсплывай, командир, посмотрим на нашу работу, — сказал я Малышеву. Но едва тот поднял перископ и сквозь мерцающие линзы увидел неподвижную восьмитысячетонную махину, накренившуюся, окутанную паром, как два страшных взрыва сотрясли лодку.
Погас свет, посыпались пробковая крошка, кусочки краски и стекло разбившихся лампочек. Казалось, неодолимая сила раздирает лодку на части. Горизонтальные рули заклинило. И все мы вдруг почувствовали себя как в скоростном лифте во время спуска — лодка потеряла плавучесть и на восьмидесятипятиметровой глубине ткнулась в грунт. Впечатление было таким, словно получено прямое попадание в районе центрального поста. Вдобавок ко всему прозвучал тревожный доклад:
[111]
— В дизельном вода!
Не скрою, в эти долгие и страшные мгновения у меня мелькнула мысль: «Ну все, конец». Да и у меня ли одного? Никому из нас еще не приходилось испытывать бомбежки такой силы и точности. Но воля и стойкость людей имели достаточную закалку. Никто не поддался панике. Говорить о том, что никто не покинул своих мест, — излишне. Ведь с лодки «никуда не убежишь, не спрячешься от общей гибели, если она подстережет подводный корабль. Паника, гипноз ужаса могут проявиться здесь в потере самообладания — в беспорядочных, неправильных действиях или в полной пассивности, в неспособности выполнить приказ командира.
Но, повторяю, ничего этого не произошло. Дизелисты загерметизировали отсек, чтобы вода, если ее поступление примет угрожающие размеры, не распространилась по всему кораблю и не лишила его возможности всплыть. Они быстро нашли повреждение во фланце водяной магистрали и устранила его. Вода перестала поступать внутрь лодки.
Когда лодка коснулась грунта, положение уже не казалось мне таким безнадежным. Размер опасности был не столь велик, как почудилось вначале. Решение пришло тут же: остаться на грунте и затаиться. Это пока самый резонный выход. Для того чтобы подвсплыть с грунта, пришлось бы турбонасосом откачивать воду из уравнительной цистерны. Вражеские акустики сказали бы нам за это спасибо. Лучше замолчать, замереть.
Отдаю приказание, чтобы выключили все приборы и механизмы, вплоть до гирокомпаса.
А бомбы продолжают рваться близко. Неужели потек соляр и мы показываем врагу свое место радужными пятнами на поверхности?! После таких взрывов это не исключено. Если будет так продолжаться, придется искать какой-то другой выход. Торопливо обдумываю возможные варианты дальнейших действий.
Питерский тем временем, стоя за прокладочным столиком, вынимает из коробка спички — по одной после каждого взрыва.
К счастью, после пятнадцатой спички взрывы стали оползать в сторону. Что это, случайность?
— Штурман, здесь есть течение? — спрашиваю Питерского.
[112]
— Согласно лоции — узла полтора-два, — докладывает тот.
Обстановка проясняется. Значит, действительно из какой-то топливной цистерны просачивается соляр, но, пока он поднимается на поверхность, течение относит его в сторону. А противник этого не учитывает и бомбит прямо по пятнам. Что ж, нам это на руку. На душе становится легче.
Наблюдаю за людьми. Держатся они прекрасно. Подтянут, спокоен рулевой Камкин. На лице — выражение полнейшей готовности выполнить любой приказ. А ведь он совсем молодой подводник — призвали его на флот уже с началом войны. Правда, за плечами у него мореходное училище, и он умеет делать много больше того, что входит в круг обязанностей обычного рулевого. Камкин помогает штурману в ведении прокладки, определяет место корабля навигационным путем и по светилам. Забегая вперед, скажу, что вскоре он стал штурманом лодки, получил лейтенантское звание. А сейчас он держит свой экзамен на подводника, и держит вполне успешно.
