Александр Поляков - Без права выбора
— Располагайтесь, — вяло улыбнулся Полонский. — Вам, очевидно, сказали, чем мы будем заниматься?
— Да, — полушепотом ответила девушка.
— Тогда сразу и начнем. Вы не возражаете?
— Нет.
Федор, хмыкнув, вышел из комнаты. Казак с изуродованным лицом храпел на топчане, прикрыв голову грязным полотенцем.
Девушка присела с краю скамьи, подобрав ноги. Ее тонкие светлые бровки смущенно вздрагивали.
— Здешняя? — спросил Левшин.
— Да… А вы из Морозовской?
— Оттуда. Инспектора окрстатбюро. Выявляем голодающих. Вот его фамилия Полонский, моя — Левшин. Так что будем знакомы.
— Оля Доброхотова.
— Много у вас голодающих? — спросил Полонский.
— У нас не так, а на других хуторах много. Вот они обещали муку раздать. Офицер этот и еще какие-то с ним.
— Раз обещали — раздадут, — сказал Левшин, косясь на полуоткрытую дверь. — А вы что, в делопроизводителях у них?
— Да нет, я сама по себе… Люди попросили.
— Голодающие, что ли?
— Да. Которые в Красной Армии были. А еще инвалиды — с той войны.
— Много их у вас?
— С десяток сыщется. Аникин, Бородин, Гордеев, Долинник, Макаров…
— Понятно… — протянул Левшин, быстро взглянув на Полонского. — Помочь голодающим — первое дело. Значит, с кого начнем?
— Может, с Аникина? У него шесть ртов, мал мала меньше.
— Я согласный. Пиши, Саша: Аникин…
* * *Прошла неделя. Морозовская спокойно спала. Только в здании ЧК все окна были освещены.
У ворот спешились. Лошади, вздрагивая крупом, тяжело поводили боками.
— Жди здесь, — сказал Полонский казаку с изуродованным лицом, и тот молча кивнул головой.
Из темноты в полосу света выступил приземистый человек в кожаной тужурке, с маузером, негромко спросил:
— Вы к кому?
— К Мышанскому. По срочному делу.
— Документы! — дежурный чекист раскрыл удостоверение Полонского, поднес к глазам. — Ясно. А с лошадьми кто?
— Человек Беленкова. Он должен ждать меня здесь.
— Ясно. Проходи, товарищ.
Увидев Полонского, председатель окружного ЧК быстро встал из-за стола.
— Ты откуда? Где Левшин?
— Только что из банды Беленкова. Левшин там.
— Что произошло?
— Понимаете, напоролись на бандитов, — волнуясь и торопясь, начал рассказывать Полонский. — Думали — все, конец. Неожиданно помогли лепешки из аровской муки. Беленков решил нашими руками организовать голодный бунт…
— Погоди, погоди, брат. Сядь, выпей воды. Давай все по порядку. Подробно.
— Ой, чуть не забыл, — спохватился Полонский. — Я не один. Со мной человек Беленкова.
— Где он?
— Там, внизу. Я предупредил дежурного. Но его брать нельзя.
— Почему? Ты что — в своем уме?
— Если он не вернется на хутор, Беленков уйдет в степь, а Левшин будет убит.
Председатель окружного ЧК шагнул к Полонскому, уперся ему в глаза тяжелым взглядом:
— Зачем же ты приволок его к нам? Ты понимаешь, чем рисковал?
— Да. Но у меня не было иного выхода. Там, в логове, мы с Левшиным целую неделю потихоньку его агитировали, а по дороге я убедил его окончательно.
— Твое счастье. А если б он тебя кокнул?
— Его перехватила бы группа Макарова. Нам удалось установить с ним связь.
— Каким образом?
— Через одну девушку. Есть там такая — Оля Доброхотова.
— А, знаю. Хорошая комсомолка.
Мышанский подошел к телефонному аппарату, крутнул ручку, сказал в телефонную трубку:
— Дежурный! На улице человек Беленкова. Холодно, пусть отогреется… Нет, он добровольно. Нужный, понял? Сделаешь — ко мне. — Он задумчиво поскреб подбородок, взглянул исподлобья на Полонского. — Садись, садись. В ногах правды нет. Давай все по порядку. Потом — в медчасть. Что-то вид у тебя неважный.
* * *Через три дня из Морозовской выехал обоз — двадцать подвод, накрытых брезентом. В станице знали — везут муку голодающим.
Недалеко от хутора, в балке, обоз поджидали бандиты Беленкова.
Полонский сидел на первой подводе. В ранних сумерках снежно белела степь.
Возница, немолодой казак с рыжими усами, негромко выводил приятным, как бы слегка прихваченным легким морозцем баритоном:
В железной темнице,
В неволюшке большой,
Вскормленный, вспоенный
Орелик молодой.
Давай, брат, с тобой
Из неволи улетим…
Прислушиваясь к знакомым словам песни, Полонский думал о Семене Левшине. В последние дни парень как-то сразу изменился. Причину этого было нетрудно понять — как только в комнату входила Оля Доброхотова, взгляд у него становился растерянным, что девушка краснела. Чувствовалось, что и ей нравится Левшин. Где они сейчас? Удалось ли Семену вырваться на волю?
Незадолго до отъезда Полонского в Морозовскую они остались в комнате одни. Левшин крепко сжал руку товарища:
— Там наши сообразят, что делать. Ты будь в надежде — я отсюда уйду. Глухов на активе верно говорил: в банде — шатание. Этот Григорий, поуродованный, на Беленкова волком смотрит. Он в свое время у полковника в работниках маялся, теперь ему Беленков бандитский обрез силком в руки сунул. И еще есть такие. Их в банде только страх держит. Ну, я им насчет этого разъясню.
— Ты смотри — осторожней.
— Мне, Сашка, умирать сейчас неохота…
…Туда, брат, туда,
Где синеют моря,
Туда, брат, туда,
Где Дона плещут берега,
Туда, где гуляет
Лишь ветер да я… —
неторопливо плыли в снежный сумрак и растворялись в нем странно знакомые слова песни.
Да это же пушкинский «Узник», вспомнил Полонский. Только в каком-то донском варианте. «Давай, брат, с тобой из неволи улетим», — повторил он про себя и тронул за плечо возницу:
— Скоро балка.
— Знаю.
Через полчаса из темноты вывернулся, загораживая дорогу всадник.
— Стой! — крикнул он, подняв руку. — Кто такие?
— Свои. Муку везем. Зови Беленкова!
Сунув руку в карман, Полонский соскочил с подводы. Он узнал по голосу Федора, и в висках у него вдруг гулко отозвались удары сердца. Он медленно, будто разминая затекшие ноги, стал приближаться к бандиту.
— Давай сюда! — закричал Федор, взмахивая рукою. Он вгляделся в фигуру Полонского, захохотал: — Привез муку, христосик? Зря старался. Дружок твой, сволочь, сбежал.
Полонский оглянулся. В темноте замаячили силуэты всадников. Банда на рысях окружала обоз.
— Сам ты сволочь! — громко, с чувством огромного облегчения крикнул Полонский. И, выбросив руку из кармана, выстрелил бандиту в лицо.
В то же мгновение со всех подвод слетел брезент, и на дорогу, щелкая затворами, стали выскакивать красноармейцы 5-го Донского полка ВЧК.
— Бросай оружие!
Это крикнул председатель Дончека Зявкин — он специально прибыл из Ростова для поимки Беленкова. Полонский побежал к нему, размахивая кольтом.
— Порядок, — сказал Зявкин. — Конец осиному гнезду!
Через несколько минут банда была обезоружена. Только семь или восемь человек, которые не могли ждать пощады, повернули назад. Но наперерез им со стороны хутора вырвался небольшой отряд Макарова. Схватка была короткой. Почти все бандиты легли под клинками, ускакал только Беленков — за ним пошла погоня.
В степи, под хутором Юдином, в последний раз встретились Беленков и Левшин. Лошадь под Левшиным убило, и он, прихрамывая, бежал по снегу. Оля ускакала вперед, пытаясь нагнать Беленкова. Но под ним был сильный, с примесью арабской крови жеребец, захваченный на конном заводе, и он уходил в степь. «Господи, помоги», — шептала девушка, не чувствуя, что плачет. Она выстрелила и промахнулась. Беленков обернулся, оскалив зубы, придержал жеребца. Он понял, что Левшин не выстрелит — между ними была девушка. Беленков вскинул руку, прицелился — и у Оли вдруг удивленно и беспомощно приподнялись тонкие бровки, она, неслышно ахнув, надломилась в седле, как перебитый ударом железного прута стебелек, и охватила руками потную лошадиную шею.
— Стой! — отчаянно закричал Левшин. — Стой, гад!
Он не услышал второго выстрела — словно с размаху налетел грудью на что-то твердое и острое, и землю под его ногами сильно рвануло назад.
Он думал, что бежит, но уже не бежал, а падал, раскинув руки. Земля вдруг приблизилась к самым глазам — крохотный клочок поля с остатками бурой прошлогодней травы в снегу, выросший до размеров целой вселенной. Не успев понять, что с ним произошло, он упал лицом в снег. Снег был холоден и влажен, но он не почувствовал этого. В уши ему бился какой-то тонкий звон, поглотивший все другие звуки. Ему показалось, что он глядит в черную неподвижную воду. Это было неправдоподобно, как во сне, — черная вода посреди белого снежного поля, но он не удивился. Чувство пронзительной жалости к чему-то, о чем он не мог вспомнить, на мгновение поднялось к горлу и погасло. Он потянулся всем телом, глубоко вздохнул, и черная вода беззвучно сомкнулась над ним…
