Николай Федоренко - Японские записи
Продолжая повествование, Охара берет с лакового подноса миниатюрную фарфоровую рюмку, которая сделана в виде двух усеченных конусов, соединенных узкими, почти острыми основаниями, наливает в нее тосо из теси – небольшого графина, похожего на фарфоровую вазочку для цветов, – и передает ее мне. Затем Охара наполняет тосо свою рюмку и предлагает мне откушать вместе с ним целебный нектар, имеющий столь поучительное историческое прошлое. Вкус тосо весьма своеобразный: букет травянистых растений и грибной запах сырой земли.
– Обычай применения таких лечебных трав претерпел в моей стране некоторую трансформацию. Врачи, как известно, излечивают лишь того, кто не умирает, или всех, кто остается в живых. Поэтому, не отвергая опыта древнего медика Суня, японцы стали добавлять некоторые травы в новогоднее сакэ для «укрепления здоровья». В литературных источниках, в частности в путевом дневнике «Тоса никки», написанном Ки-но Цураюки в 939 году, отмечается, между прочим, что в те дни тосо употреблялось только в качестве травяного лекарства, а не как новогоднее сакэ. К напитку тосо нам подают закуску осэти, состоящую из набора различных приготовлений, помещенных в дзюбако – складных лаковых коробках.
Наблюдая за своим японским собеседником, всматриваясь и вслушиваясь в его речь, я пытаюсь лучше понять его, усвоить логику его мысли, проникнуть в скрытую за внешней маской психологию этого человека. Но приподнять маску, чтобы увидеть подлинное лицо японца, чрезвычайно нелегко.
Впечатление Охара производит противоречивое: редкое сочетание рассудочности, острого, кажется, очень проницательного ума с какой-то детской непосредственностью, наивностью, временами доверчивой чувствительностью. Окружив себя книгами, рукописями, картинами, керамикой и бронзой, он трудится теперь над главами нового исследования, трудится упорно, самозабвенно, яростно.
– Из всех приятных вещей в жизни, – уверенно и с нескрываемым удовольствием говорит Охара сэнсэй, – только работа не оставляет какого-то осадка. Наука и искусство – существеннейшая сфера человеческой жизни и деятельности; без них человек не способен был бы возвыситься над всем окружающим его миром.
Иногда окружающие человека предметы способны довольно метко охарактеризовать его интересы, мысли, увлечения. «По вещам узнают их хозяина», – гласит японская поговорка. Едва ли не самое существенное в признании академика Охара, подумалось мне, нашло свое выражение, притом высокопоэтическим способом, в одном из увиденных мною изделий. Среди предметов старины и художественного мастерства возвышался срез выдержанного бамбука воскового оттенка, необычайно большого размера, с учащенными у самого основания кольцеобразными соединениями, коленцами. На его гладкой, будто отполированной, поверхности искусным резцом выгравированы стилизованные иероглифические знаки: «Если хочешь обеспечить будущий год, сей просо. Если рассчитываешь на десятилетие, насаждай деревья. Если же твои планы охватывают целое столетие, воспитывай людей».
И я подумал о том давнем времени, когда в славянской стране Дубровник царило правило, по которому все молодые люди, если они хотели жениться, высаживали семь десятков оливковых деревьев. Люди думали не только о масличных деревьях, плодоносящих обильно и долго. Они думали о будущем, о новых поколениях людей, которые смогут воспользоваться благами оливы.
И передо мной все отчетливее возникает облик японского ученого. Я вижу, как часто он проводит ночи и дни среди своих книг, в компании великих умов древности. Здесь он забывает многое, не знает унылых будней, не печалится о многотрудности своего пути, перестает страшиться самой смерти. А жизнь ученого в Японии всегда не была усеяна розами. Недаром японцы говорят: «Кто с мотыгой дружит, тот не тужит, кто книги носит, тот у других просит».
Наша беседа постепенно приобретает более веселый характер. То ли потому, что подействовало тосо, с его горьковатым привкусом и запахом травяных растений, то ли оттого, что атмосфера собеседования стала более непосредственной и несколько изменился сюжет нашего разговора.
– В переносном смысле, – с улыбкой произнес Охара и вновь удивил меня поразительной последовательностью своего повествования, – слово «тора» (тигр) применяется в значении «пьяный», «подвыпивший», «во хмелю», а выражение «тора-ни нару» – «превратиться в тигра» – означает «напиться пьяным».
Охара вновь наполняет наши конические микрорюмки, осторожно, чтобы не расплескать, поднимает свой бокал, символически чокается со мной, а затем медленно, с явным удовольствием потягивает праздничное сакэ.
– Любопытно, – совсем весело говорит академик, и мне самому делается радостно и смешно, – что степень опьянения характеризуется, так сказать, тремя калибрами тигра: «котора» – «малый тигр», первая степень опьянения, «тютора» – «средний тигр», который соответствует второй степени опьянения, и, наконец, «отора» – «большой тигр» – состояние крайнего опьянения… В фольклорной интерпретации это звучит так: «Сперва человек пьет сакэ, потом сакэ пьет сакэ, под конец сакэ пьет человека».
Условные, символические образы и сравнения Охара все более возвращают меня к той тревожной мысли, которая невольно мелькнула в моем сознании при появлении японки с подносом. И я испытываю на себе справедливость японской пословицы: «Сидеть, как на циновке из иголок»…
– Не пора ли заблудшему «тигру» убираться в свое логово, пока он окончательно не утратил способность передвигаться при помощи своих конечностей? – позволил я себе усомниться в желательности моего дальнейшего присутствия.
– Со дэс нэ! Ваши опасения не оправданы. Современная цивилизация достаточно позаботилась о средствах передвижения, в том числе и для «тигров», притом любого масштаба и «степени блаженства». К тому же, по наиболее достоверным сведениям, японский травяной напиток не производит заметного впечатления на наших северных соседей, которые обладают могучим, богатырским здоровьем и иммунитетом… Не то что японцы, которые и от бамбуковой росы пьянеют…
– «Металл проверяется на огне, человек – на вине», – ответил я известной японской поговоркой.
– «Вино начинается с церемоний, а кончается дракой», – в свою очередь заметил в том же ключе Охара сэнсэй.
– «Вино, – ответил я в том же тоне, – молчит до тех пор, пока закупорено в бутылке!» «Сакэ можно пить, но нельзя, чтобы оно тебя пило!»
– «Чрево твое – в тебе самом», – не унимается мой хозяин.
– «Кто не пьет, тот равновесия не теряет!»
– «Цветок хорош полураскрытый, опьянение хорошо легкое»…
– «Даже свое тело сердцу не доверяй», – пытаюсь я сохранить свои позиции.
– «Страдаешь или блаженствуешь – больше одной жизни не проживешь…» «Вино исцеляет от недугов».
– «Вино лучше ста лекарств, но причина тысячи болезней!» – продолжаю мобилизовать остатки своих резервов из японского фольклора.
– А помните строки Исикава Такубоку – одного из лучших наших поэтов недавнего прошлого?
Крестьяне отказались от сакэ…
А от чего откажутся они,
Когда им станет хуже?
Мне пришлось склониться…
Луна давно уже спряталась за шатровыми очертаниями крыши синтоистского храма. Вытянувшиеся черные ночные тени заслонили зеркальную гладь залива за нашим окном, «накрыла ночь все долины, горы». Где-то совсем поблизости бронзой прозвучал поздний гонг. Приглушенные звуки деревянных пластин в руках неусыпной стражи пунктуально отсчитывают шаги времени. Приближается новогодний час.
– Если у гостя возникают неблагоприятные ассоциации насчет тосо, то не согласится ли он в таком случае разделить с нами скромную трапезу? Быть может, нам удастся исправить свою опрометчивость и оставить о нашем доме лучшее впечатление. Японский народный обычай повелевает к новогоднему угощению приступить в двенадцать часов ночи тридцать первого декабря, а не первого января, поскольку в старину заход солнца означал конец суток и начало нового дня. По древней японской традиции, «тоси отоко», или «счастливый человек года», которым может оказаться глава семьи, старший сын или вообще старший мужчина в доме, обычно должен готовить в новогодний праздник еду для всей семьи на три дня. Честь «тоси отоко» в этом году выпала на мою долю. И я предвижу, что в моей семье всем не избежать трехдневного поста или же перейти на самообслуживание. Во всяком случае, мною приготовлены мои любимые блюда – бататы и сасими (блюдо из сырой рыбы)… Как принято среди японцев говорить: «Живешь у горы – ешь то, что дает гора; живешь у моря – ешь то, что дает море!»
– Сочту за честь и особое благо, несмотря на все угрозы «тоси отоко», – «лунная ночь и вареный рис всегда кстати». Мудрость японцев не находится в противоречии и с моим мироощущением: «Кто близок к киновари – пурпурный; кто близок к туши – черен», – вырвалось у меня внезапно.
