Ладислас Фараго - Игра лисиц. Секретные операции абвера в США и Великобритании
У посла были превосходные источники информации о тенденциях и планах британской внешней политики. Пользуясь исключительной популярностью в высшем английском обществе, он был радушно принимаем в Форин Офис, и ему полностью доверяли постоянный заместитель министра сэр Роберт Ванситтарт и восходящая звезда министерства, начальник центральноевропейского департамента Ральф Уигрем.
Он был в близких отношениях не только со все растущими прогерманскими кругами фешенебельных кварталов Мэйфер и Бельгравиа, но и с такими явно антинацистски настроенными деятелями, как Уинстон Черчилль, сэр Арчибальд Синклер, граф Солсбери и даже Эрнест Бевин. Особенно тесные связи он поддерживал с королевской семьей. Королева Мария называла его «мой любимый иностранец» и часто приглашала на завтраки в Аскот – знак внимания, которого удостаивались лишь немногие избранные.
Самое близкое знакомство у него сложилось с принцем Уэльским, которого он запросто называл Дэвид, а тот его – Лео. К тому времени приятельские отношения двух холостяков особенно укрепились. Это был период сложной и деликатной ситуации из-за связи принца с разведенной американкой миссис Симпсон, вызывавшей недовольство как его семьи, так и оппозиции правительству Болдуина. В тяжелых обстоятельствах принц нашел сочувствие у посла фон Хеша, ставшего его наперсником и «самым лучшим из моих друзей», как он однажды охарактеризовал германского дипломата.
Для фон Хеша принц был не только личным другом и партнером по игре в теннис и гольф. Он был его надежным источником информации и гарантией, что посла не уберут с его поста, несмотря на открыто выраженные либеральные убеждения. Определенные слухи о его отрицательном отношении к нацизму доходили до Берлина, и в МИДе всерьез подумывали о замене верхушки лондонского представительства. Но позиции посла оставались прочными не в последнюю очередь из-за его близкой дружбы с принцем Уэльским и стали несокрушимыми, когда волею судеб его друг стал королем Великобритании, как раз во время Рейнского кризиса.
Именно тогда, 20 января 1936 года, после смерти короля Георга V принц унаследовал трон с именем Эдуард VIII. На следующий день посол фон Хеш отправил длинную телеграмму заместителю министра иностранных дел фон Бюлову, где обрисовал значение перемен со всем красноречием, отражавшим глубину его чувств.
«Георг V, – писал он, – останется жить в памяти британского народа в первую очередь как монарх, стоявший во главе империи в годы мировой войны, а также как мудрый и великодушный правитель, пользующийся любовью своего народа.
Король Эдуард VIII, – продолжал посол, – в некоторых отношениях подобен своему отцу, но во многих других отличается от него». Вероятно, главным было его иное отношение к Третьему рейху. В то время как покойный король был «определенно критически настроен в отношении Германии… король Эдуард питает теплые чувства к Германии. Я убедился во время частых и длительных бесед с ним, что его симпатия имеет глубокие корни и достаточно сильна, чтобы противостоять часто выражаемым враждебным намерениям».
Еще 15 января, «за день до того, как [принц] был вызван к умирающему отцу, – сообщал посол, – было очередное свидетельство его теплых чувств». Принц сказал послу о своем «твердом намерении» приехать летом [в Берлин] на Олимпийские игры. Он просил фон Хеша проследить, чтобы делегация немецких ветеранов, которая ожидалась в Лондоне 19-го, смогла бы выделить в своем напряженном расписании хотя бы пару часов для аудиенции у принца, чтобы он смог «побеседовать с каждым из делегатов».
«Во всяком случае, – заканчивал телеграмму посол, – мы можем твердо рассчитывать, что британский трон займет правитель, вполне понимающий Германию и стремящийся установить хорошие отношения между Германией и Великобританией».
Отношение нового английского короля к фашистской Германии было еще более благожелательным, чем Хеш посмел сообщить в своем дипломатичном послании. Человек, ставший герцогом Уиндзорским, был если не явным поклонником Гитлера, то ярым пронацистом, убежденным, что гитлеровская Германия является главным оплотом мира в Европе, который он страстно хотел сохранить. Но из секретных германских документов следует, что в частных беседах с влиятельными немецкими политиками он демонстрировал свое понимание и сочувствие к их более умеренным устремлениям.
Например, 11 апреля 1935 года, как докладывал посол фон Хеш, в одной из бесед с ним принц зашел так далеко, что не оставил ни малейших сомнений в своих симпатиях к рейху. Он резко критиковал Форин Офис за «недостаточное понимание позиции и устремлений Германии» и заверил посла, что, в отличие от Даунинг-стрит, полностью одобряет введение воинской повинности, провозглашенной Гитлером за несколько недель до этого. Взгляды принца, по мнению посла, «слово в слово соответствуют» убеждениям фюрера, и в заключение беседы он заверил фон Хеша, что не только согласен с «возрождением Германии», но и будет «способствовать» этому. Близкий родственник английской королевской семьи принц Кобургский, прозванный «нацистским герцогом» за свою близость к Гитлеру, сообщал, что Эдуард открыто выражал свои симпатии к Третьему рейху в ходе трех бесед с ним. Эти встречи состоялись в январе 1936 года через день после похорон его отца, и в промежутках между выполнением своих официальных обязанностей он смог изложить свои взгляды герцогу, выполнявшему секретное поручение Гитлера выяснить позицию нового короля. То, что герцог сообщил об убеждениях Эдуарда VIII, было прикосновением к тайному заговору Тюдоров[36].
Когда герцог поднял вопрос о желательности встречи между Гитлером и премьер-министром Болдуином в целях развития англо-германских отношений, Эдуард VIII воскликнул: «Я сам хочу поговорить с господином Гитлером и готов сделать это здесь или в Германии. Пожалуйста, передайте это ему».
По словам «нацистского герцога», король понимал, что в рамках британской политической системы это будет нелегко осуществить, и просил герцога держать в секрете их беседу, поскольку его «решение содействовать сближению Германии и Англии встретит множество препятствий, если общественность слишком рано узнает об этом».
В полдень 7 марта, когда Гитлер заявлял рейхстагу, что «у нас нет территориальных претензий в Европе», 35-тысячные экспедиционные силы рейхсвера вошли в «их будущие мирные казармы в западных провинциях рейха». Это была суббота, день накануне одного из многих уик-эндов, которые Гитлер испортил своими внезапными атаками.
Для французов это был «страшный шок». Но, как и говорил Канарис Гитлеру, французское командование ни на дюйм не двинуло свои войска в сторону Рейнской области без одобрения со стороны Лондона. В понедельник Иден прибыл в Париж, но лишь для консультаций со своими французскими партнерами перед выступлением в Лиге Наций, вместо принятия решительных действий.
Еще через два дня, 11 марта Фланден прибыл в Лондон на чрезвычайное заседание в Сент-Джеймском дворце[37]. Критические замечания мистера Черчилля, изложенные в «Надвигающемся шторме», не полностью отражали эти суматошные и решительные дни.
Пока выдвигались войска, в Берлине тоже была суматоха. Все антенны МИДа и абвера были нацелены на поиск любой зарубежной реакции. Как атташе, так и агенты Канариса сидели на телефонах и телеграфе, чтобы вовремя дать нужную информацию. На Вильгельмштрассе Гитлер в компании с Бломбергом и фон Нейратом с замиранием сердца ждал откликов на его акцию.
Новости из Парижа были серьезными, но не безнадежными. Оба атташе из Лондона и Парижа сообщали, что ответная реакция есть дело дней, но не часов. На ситуацию нал ожил ся и кризис в британском правительстве, вызванный расколом между политическими и военными руководителями страны.
В Англии руководство военного министерства и Адмиралтейства требовало немедленных действий, тогда как политиканы под руководством Болдуина, по-видимому, панически боялись войны. Позиция британских генералов и адмиралов была очевидна для германских атташе капитана Васснера и полковника Гайера, курсировавших между посольством и Уайтхоллом, отчаянно пытаясь смягчить обстановку.
В понедельник утром капитан Васснер прибыл в Адмиралтейство в надежде встретиться с адмиралом Уильямом Джеймсом, заместителем начальника штаба ВМФ, и выяснить, не планирует ли флотское руководство объявить мобилизацию. Ему ответили, что сэр Уильям слишком занят и не может его принять. Его направили к контр-адмиралу Дж. Трупу, начальнику военно-морской разведки, которого он нашел мрачным и озабоченным. Результатом его переговоров стала телеграмма в штаб германского ВМФ, отражающая его мнение, что экспедиционные силы Великобритании готовы принять участие в совместных действиях с французами в Рейнской области.
