Марк Вишняк - Годы эмиграции
Многие письма шли в ту и другую сторону в зашифрованном виде. В Ревеле отправляемые письма шифровал Погосьян, а получаемые расшифровывал полковник Махин. Что посланное достигало назначения, несмотря на все препоны и ухищрения цензуры и ВЧК, проверялось и подтверждалось многократно и разными путями. Это можно объяснить отчасти тем, что вначале 20-х годов полицейский аппарат коммунистов еще не достиг тех степеней всесторонности и совершенства, которые стали его отличием в последующие годы.
Возможность заниматься литературной и политической работой в эмиграции эсеры получили благодаря соглашению Керенского с министром иностранных дел Чехословакии Бенешем в 1920 году. Результатом соглашения было создание и своеобразной организации, которую члены ее так и называли в своей среде «Sui Generis», a во вне-ничего не говорящим именем «Административный Центр». Подобным названием стремились не подчеркивать политический характер организации. Руководители чехословацкой внешней политики решили поставить политически на партию с.-р. после того, как президент республики Масарик разошелся со своим прежним и старым приятелем Милюковым, разочаровавшись в его политике. Новая внешнеполитическая ставка протекала параллельно с помощью русскому просвещению внутри страны. Тысячи учащихся, вынужденных покинуть Россию, получили возможность продолжить и закончить образование. Созданы были русские высшие учебные заведения, Народный университет, русские издательства, русский архив, переданный Советам после занятия Праги советскими войсками в конце второй мировой войны, и другое. В них активно принимали участие и попавшие в Чехословакию русские эмигранты, в том числе и эсеры.
Благодаря соглашению Керенского с Бенешем, последние получили возможность создать и ряд разнообразных литературно-политических начинаний вне Чехословакии. Эсеры стали выпускать «Информационный бюллетень» в Ревеле, общественный и литературно-политический журнал «Современные Записки» в Париже, газету, потом журнал, «Воля России» в Праге, «Дни» – сначала газета в Берлине, потом в Париже, сменившаяся еженедельником «Дни», а после некоторого перерыва замененные еженедельником «Новая Россия» с другим составом редакции, но, как и все эсеровские газеты и еженедельники того времени, под главным руководством А. Ф. Керенского.
Не без содействия Административного Центра состоялось и благополучно прошло двукратное посещение России эсеровскими посланцами из Ревеля. Эту своеобразную организацию задумал Керенский. Он ее и возглавил. По его плану в ней должны были участвовать не партии или их представители, а отдельные лица, состоявшие и не состоявшие в партийных группировках, не примыкавшие к диктаторам ни справа, подобно кадетам с конца 1917 года, ни к большевикам, подобно многим социалистам. Административный Центр состоял из нескольких десятков лиц: главным образом эсеров, участвовавших и не участвовавших в Совещании членов Учредительного Собрания, меньшевиков Я. Л. Рубинштейна и С. О. Загорского, эн-эса Алданова и военных. Организация проявляла активность, но закончилась плачевно.
В начале 1922 года все документы Административного Центра попали в руки большевиков. Они были выкрадены ночью, всё из того же помещения на 9-bis, Rue Vineuse, неким Коротневым, приглашенным надзирать и обслуживать ютившиеся там эсеровские редакции, склад «Родник» и комнату, в которой поселился Керенский. Внешне привлекательный, капитан Коротнев, бывший студент Киевского политехнического института, офицер военного времени и «корниловец», был рекомендован старым приятелем Керенского, бывшим одно время министром юстиции Временного Правительства, всем нам известным П. Н. Переверзевым. Похитив документы, Коротнев, перед тем как исчезнуть, оставил записку о том, что довершить данное ему поручение убить Керенского он не в силах...
А. Керенский видел в этом свою моральную победу над большевистским агентом, в котором, видимо, боролись два начала или чувства. За время пребывания на Rue Vineuse y Коротнева сложились личные – человеческие отношения с Керенским. И когда по утрам он заглядывал в комнату, где спал А. Ф., он, вероятно, присматривался и примерялся: убить – не убить... В конце концов, решил воздержаться.
Украденные документы были использованы советской властью на первом показательном процессе в Москве – эсеров, членов ЦК партии. Обвинитель Крыленко и главный его свидетель – перекинувшийся к большевикам бывший эсер Семенов – на свой лад толковали документы. Обвиняемые решительно отвергали какую-либо причастность к организации Административного Центра, что было совершенно верно. Со своей стороны, Керенский предложил явиться в суд и дать показания об Административном Центре и о себе. Посланное заказным письмом предложение это осталось, конечно, без ответа.
Деятельность зарубежных организаций социалистов-революционеров проявлялась в обсуждении текущих политических вопросов с целью установления общих взглядов, которые предстояло пропагандировать в аморфной или нейтральной среде и защищать от нападок противников. Местные организации в различных городах и странах старались поддерживать связь между собой и с игравшими руководящую роль организациями в Париже, Праге, Берлине, позднее и Белграде.
Повсюду в партии имелись сторонники разных течений. Но в Париже доминировали правые эсеры – с Авксентьевым, Керенским, Рудневым во главе. А Прага оказалась средоточием левонастроенных элементов, руководимых Черновым при содействии Русанова, Григ. И. Шрейдера, Висе. Гуревича и в первые годы Сухомлина, Сталинского, Слонима, Лебедева и Постникова, позднее отошедших от Чернова. И в противовес журналу «Воля России» отошедшие стали издавать свой партийный орган «Социалист-Революционер».
В партии социалистов-революционеров всегда были нонконформисты. Этому способствовала принципиальная терпимость к мнениям товарищей и решительное отрицание железной дисциплины. К санкциям и угрозам им партия прибегала в качестве редкого исключения, после ряда предостережений и всяческих отсрочек, что вызывало возражения и недовольство со стороны блюстителей более строгой дисциплины. И среди оказавшихся в эмиграции эсеров с самого же начала возникли разногласия – не те, правда, которые разделяли партию в 1917 году, а по другим, ставшим злободневными, вопросам.
Одним из них был вопрос об отношении к диктаторам, точнее – как сформулировать общее всем членам партии отрицательное отношение ко всяким диктатурам и диктаторам. Большинство приехавших эсеров были свидетелями событий, происшедших в Архангельске и Омске, на юге и на западе. Они страстно отстаивали знак равенства между диктатурой большевиков и военной диктатурой генералов и адмирала. Их формула гласила: «Ни Ленин, ни Колчак!»
Правильная по существу, формула эта ограничивалась отрицанием, не предлагая взамен ничего положительного, не отвечая на политически обязывающий вопрос: как быть, что делать? – а обрекая на пассивное ожидание «третьей силы», пребывающей до времени в мечтах. У эсеров в эмиграции, защищавших пассивную или отрицательную формулу, был большой козырь – ее защищали и сидевшие за тюремной решеткой у большевиков члены ЦК партии. Меньшинство же в парижской группе с.-р. возглавляли мои ближайшие единомышленники: Авксентьев, Руднев и Фондаминский – в те годы еще очень активный эсер. Относясь отрицательно ко всякой диктатуре и очень сочувственно к идее «третьей силы», мы не могли согласиться с формулой «ни Ленин, ни Колчак». (Надо, впрочем, прибавить, что и в Советской России были эсеры, которые сочетали «ни– ни» с представлением о «третьей силе». Такое сочетание усвоила Екатеринодарская организация Партии в конце 1919 г., как это следует из письма видного эсера Александра Гельфгота, адресованного мне и Рудневу в Париж 4(17) декабря 1919 г. и сохранившегося в моем архиве.
Позднее Гельфгот стал автором очерка «Корабль смерти», вошедшего в потрясающее собрание статей о ВЧК, первое по времени, составленное заключенными в тюрьме эсерами и опубликованное в 1922 г. в Берлине ЦК партии.)
Помимо высказанных выше соображений, существовало еще одно, которое казалось многим из нас решающим. Мы все на опыте познали, что такое большевистская власть и чего стоит слово и обещание большевиков: они многократно демонстрировали свою бесчестность и то, что интересы их партии и диктатуры для них высший закон. При всех отталкивающих чертах военных диктаторов, случайность их возвышения и присущая им краткотечность властвования давали основание рассчитывать, что, вынужденные идти при известных обстоятельствах на уступки, они могут на них не только согласиться, но и осуществить их. Гарантировать это никто не может, но при необходимости выбирать между двоякого рода отталкивающими перспективами диктатура военная казалась меньшим злом, как не исключавшая полностью возможности эволюции. Твердокаменный же большевизм за годы властвования только укрепился в убеждении, что сама история уполномочила его творить бесчинства и злодеяния.
