Жак Бержье - Секретные агенты против секретного оружия
Приятно то, что дурные вести из России оказались ложными. Один пессимист, скверно знающий немецкий язык, увидел в «Паризер Цейтунг» карту русского фронта и не обратил внимания на то, что линия, проведенная намного восточнее официальной линии фронта, нанесена на карту… карандашом. Очевидно, за истину было принято фантастическое предположение какого-то восторженного тевтона.
Допросы продолжаются, но проходят спокойно, без пыток. Иногда разгорается даже нечто вроде дискуссии.
Сегодняшний допрос был отмечен прибытием некой очень важной шишки, по всей вероятности — Кальтенбруннера.
При его появлении все вскочили. Явно взволнованный Барбье представил нас:
Это Верн. Это полковник Икс, это обершарфюрер Игрек… Криминаль-комиссар Зет… А это молодой Дубль-Be, заслуженный боец русского фронта… Он вместе с нами работает над делом Верна.
Молодой офицер краснеет от смущения. Я принимаю подчеркнуто скромный вид.
— Какая мерзкая морда! — заявляет глядя на меня один из адъютантов великого человека, вошедших вместе с ним. — Людей с такой внешностью следует расстреливать на месте!..
— Не остроумно! — возражает великий человек. — Не следует говорить так о том, кого нам на самом деле придется расстрелять!..
Наступает то самое неловкое молчание, о котором пишут в романах. Гробовое молчание.
Великий человек отрывисто восклицает: «Хайль Гитлер!» и выходит со всей своей армией.
— Отправили бы вы его лучше домой, — говорю я. — А то еще пришибут, как Гейдриха в Чехословакии!..
По непонятным причинам за простой дружеский совет меня награждают очередной трепкой.
28 декабря 1943
Другая важная персона, прибывшая из Берлина, спрашивает, соглашусь ли я работать в немецкой лаборатории, занимающейся радарным обнаружением летящих самолетов.
Отвечаю, что в принципе не одобряю бомбардировок гражданского населения, но над этим предложением подумаю…
Неужели я выйду отсюда не в потусторонний мир, а куда-то в иное место?
Получил продуктовую посылку, в которую вложено шесть носовых платков желтого цвета. На посылке отчетливо видна условная пометка нашей группы, но никакого письма при ней нет.
Обрабатываю платки всевозможными химическими реактивами, какими только располагаю. Применяю тепло, мочу, лимонный сок, йод, витамин С… Никакого результата. Не воображают ли они, что у меня здесь есть лампа ультрафиолетовых лучей?..
Придя в отчаяние, иду советоваться с верными людьми. Они считают, что все очень просто: шесть платков, 6 марс [47], значит — 6 марта. В день шестого марта состоится открытие второго фронта, массовая высадка союзных войск на европейской территории. Все ясно.
Потрясенный глубиной этих умозаключений, я спрашиваю:
— А почему платки желтые?
Минута молчания и категорический ответ:
— Чтобы понял, что ты рогоносец. Впрочем, это очевидно и без платков.
Ответ остроумный, но как быть, если я не женат?
Нас начинают сильно донимать вши.
Один из допрашивавших меня — эсэсовский офицер — непременно хотел, чтобы я назвал себя «посланцем Москвы».
Я вынужден был не согласиться с ним. Он настаивал.
— Скажешь, ты никогда не был в Москве?..
Мне безумно хотелось крикнуть: «Не был. И ты тоже!»
С огромным трудом я удержался от этой реплики. В этих местах юмор ценится не слишком высоко.
31 декабря 1943
По случаю уходящего года генерал Ганеваль делает общий обзор военного положения. Он считает, что война не может окончиться ранее середины 1945 года. Он предлагает не переоценивать крушения Италии. Итальянская стена из макарон это одно, а стена из германской стали — совсем другое.
Самые тяжелые бои еще впереди.
Любопытно видеть, как действуют эти прогнозы на наших товарищей. Далеко не все умеют смотреть правде в лицо. Одни плачут, другие выражают недоверие. Как выдержать еще целых полтора года?! Бедные люди, они не понимают, что Ганеваль — розовый оптимист. В своем анализе он даже не упомянул о секретном оружии!
Среди всеобщего волнения проходят последние минуты 1943 года.
Патриотические гимны нам запрещены, но стихийно возникает песнь концентрационных лагерей:
В лагерях, на торфяных болотах,
За колючей проволокою мы
Умираем молча на работах
От восхода до вечерней тьмы.
О, земля отчаянья и страха!
Ты сломила молодую прыть,
На плечах — истлевшая рубаха,
Злую землю надо рыть и рыть…
Женщины оказались счастливее нас; им разрешили спеть «Марсельезу».
Вечер завершается поэтическим фестивалем. Генерал Ганеваль декламирует на память удивительную поэму Жан-Марка Бернара:
Из глубины могил, из глубины траншей
Мы тянем руки ввысь и злобой слезы душим.
Господь! Когда наш стон достиг твоих ушей,
Пошли покой иссохшим нашим душам…
Когда приходит мой черед, читаю поэму Арагона, превосходно подходящую к обстановке:
Могущество у них, у нас же — мощь числа;
Пускай угас огонь, в куски разбита лира,
Пускай еще темней и безотрадней мгла,
Но пленник сложит песнь, что облетит полмира…
Поистине поэзия — единственная отдушина, единственное прибежище в жестоком, враждебном мире. Существует легенда о том, что здесь, в форте Монлюк, поэт написал два замечательных произведения, которые были озаглавлены «Рука» и «Корабль» [48].
Сам образ — тюрьма, как корабль, движущийся во времени, своеобразен. Людские судьбы плывут где-то на границе четвертого измерения. В одиночке смертника эта мысль становится почти осязаемой.
Вне пределов времени выковывается новый мир, которого я не увижу. В том мире будет множество чудес, вероятнее всего — атомная энергия и многое другое…
И все-таки — это был хороший год!..
3 января 1944
Полная катастрофа.
Посреди допроса появляются двое молодых людей, каждый не старше двадцати пяти. Они подходят к столу и коротко говорят допрашивающим меня немцам:
— Раус!
Окаменев от изумления, вижу, как гестаповцы покорно собирают свои бумажки и улетучиваются.
Молодые люди вежливо предлагают мне присесть. Один из них открывает толстенное досье и заявляет:
— Довольно шуток. Теперь вы имеете дело не с гестапо, а с абвером, службой германской контрразведки.
Вступает второй:
— Вы являетесь агентом № 99021 лондонского штаба. Ваш псевдоним — Поло. Я только что вернулся из Глазго, где организовал подпольную группу того же типа, что ваша. Давайте поговорим серьезно…
9. «Высокий мыс» по-прежнему вздымается среди волн
Не один у него был товарищ —
Миллионы шагали, горя,
Чтобы, местью и дымом пожарищ
Занялась бы иная заря.
Поль Элюар. «Предупреждение».
Разгромленная группа Марко Поло воскресла под новым именем «Высокий мыс» (Промонтуар).
У нее было два руководителя — Октав и подполковник Мишель А., о котором пока в этом рассказе упоминалось лишь вскользь. Профессиональный контрразведчик, человек исключительной осторожности, Мишель был подвижен, как ртуть, и неуловим, словно уэллсовский Человек-Невидимка.
Благодаря таланту конспиратора и обостренному «чувству подполья» он ни разу не попался в лапы врагу, всегда полностью сохраняя активность и боеспособность своей группы.
От Мишеля Октав получил информацию об агентах, оставшихся на свободе. Жаклин Севильяно сообщила ему все о людях, оказавшихся в тюрьме. Соединив полученные сведения, они весьма быстро создали новую «Централь» на ферме в окрестностях Лиона. Там, приняв весьма натуральный облик фермера-джентльмена, Мишель разводил лошадей и рогатый скот. Отсюда же Октав руководил подпольной организацией.
К январю 1944 года группа приступила к активной работе.
Октав одновременно блестяще синтезировал разведывательные данные и руководил действиями боевых групп.
Вскоре он стал одним из лучших руководителей подполья. За исключительные заслуги в борьбе против оружия «фау» Октав получил посмертно звание кавалера ордена Британской империи. Одна из улиц Лиона носит его имя. Как мы увидим из дальнейшего, обстоятельства его трагической гибели не выяснены до сих пор.
При «докторе Ватсоне» в нашем рассказе не было Шерлока Холмса, преподносящего ключ от любой тайны. В этом и заключается разница между романом и подлинной жизнью. Мы делимся с читателем всеми элементами загадки, но далеко не всегда можем сообщить разгадку.
В некоторых случаях разгадки вообще не существует, и навряд ли она будет найдена когда-нибудь.
Итак, Октав продолжал вести обычную разведывательную работу группы, сочетая ее с выполнением оперативных заданий. Особенно большое значение придавалось, конечно, борьбе против оружия «фау». Однако и этого оказалось недостаточно для Лондона. На Октава было возложено создание новой, впервые организуемой специальной службы, которая именовалась «отрядами боевой разведки».
