Татьяна Москвина - Люблю и ненавижу
Но этого не может быть, волнуетесь вы, человек так упорно работает, так заботливо подбирает лица в свои фильмы, так вдумывается в действительность и так к ней внимателен, как же он не любит жизнь – а секрет в том, что под «жизнью» отцы понимают обычно их тайное божество, природу-Фортуну, которой следует подчиняться без рассуждений, с благоговением и благодарностью. Это божество – не для Киры Муратовой. Ее дух-руководитель, честный, строгий, критический и насмешливый, скорее сродни отчасти тому, что мучил А.П.Чехова. Но он, этот дух, нисколько не озабочен проблемами выживания и достижения общественного положения, «патриаршеством». Его питомцы не переменяют по десять раз жен или мужей, не играют в теннис с президентами (как правило, вообще ни во что не играют), не хвастаются перед друзьями купленными дачами, они вообще несильно укоренены в жизни, сопровожденной горестями и болезнями. Их любят, но не почитают.
Почитают всегда – «детей природы» (к их наивысшим образцам Томас Манн относил И.В. Гете и Л.Н. Толстого), осуществляющих длительную жизнь, сопровожденную атрибутами победоносного воплощения. И пусть их величие бывает, что отзывается величием языческих истуканов, пусть их жизненный аппетит иной раз выходит за рамки приличий, а категории «доброты» или «порядочности» нередко бесполезными цветами увядают у их подножия, зримое воплощение идеи «долгой счастливой жизни» завораживает и подчиняет себе людей.
Божество, которому поклоняются патриархи нашего кино, явлено в их картинах многоразличными женскими образами (трудно сомневаться в половой принадлежности природы-Фортуны, на то существует давнишняя культурная традиция). Здесь у каждого «отца» есть своя специализация. Андрей Кончаловский увлечен разнообразной молодой свежестью, Петр Тодоровский привержен жаркому цветению женщин среднего возраста, Владимир Наумов, как пушкинский рыцарь бедный, всегда был поклонником одного лишь, но идеального, по его мнению, женского лица (Натальи Белохвостиковой), Игорю Масленникову близки женщины страдающие, несчастные, а у верного своей натурфилософии Эльдара Рязанова вообще нет отрицательных женских образов (за редчайшими эпизодическими исключениями). При этом изобилии женственности, кино патриархов вовсе не сосредоточено на любовных историях – скорее, речь идет о сожительствах, союзах, желаниях и притяжениях, о том, кому достанется девочка-юность и мама-жизнь, о нарушениях покоя и его восстановлении, о репродукции наиболее желанных ритмов рассказа.
«Жизнь забавами полна» – утверждает Петр Тодоровский в названии своего последнего фильма, сразу устанавливая добродушное отношение к сему многосмысленному предмету. По главной улице провинциального городка, расположенного невдалеке от Москвы, прогуливается супружеская пара – двое некрасивых немолодых людей, от которых веет таким благополучием, сочностью и аппетитом семейного счастья, что тональность повествования как-то увлекает помимо его художественности. Семейное счастье, конечно, подвергнется испытаниям, и коммуналка, где обитают герои, услышит и крики страдания, и вопли ревности, но на окнах при этом будет красоваться вкусная кустистая герань, а персонажи не забудут про завтрак, обед и ужин. Героиня Ирины Розановой в поисках личного счастья облекается в дурацкое платьице, и формы ее вопиют при этом к небесам. Камера нежно обшарит все имеющиеся в картине грудки и попки, и самым лучшим аккомпанементом тут было бы изумленно – одобрительное южное «Вахх!». Люди считают счастьем ровно то, что считали счастьем и десять, и тридцать, и сто лет назад. Все беды сосредоточены в ужасной Москве, откуда веет катастрофами и катаклизмами, и героиня Розановой напрасно искала там счастья. Там счастья нет. Там социальная напряженность и случайные пули, там обижают инвалида (Лариса Удовиченко), там гибнет жених Розановой в исполнении Владимира Симонова. Провинциальный мир для вящего самосохранения должен замкнуться, отринуть соблазны, стать герметичным. Никаких попыток переменить участь, осуществить наивные мечты, добиться желаемого – и у тебя есть шанс выжить и быть счастливым. Есть муж – живи с мужем, а не бегай по ночам и не воображай, как уедешь в Австралию. Поглядывает на тебя сосед – будь благосклонна к соседу, а не мчись за семь верст киселя хлебать. Счастье герметично, статично, фатально. Его нельзя добиться, выстрадать, заслужить. Счастье – гомеостаз, равновесие, и нарушающий гомеостаз лишается счастья, но становится героем, про которого можно что-то рассказать. Петр Тодоровский логичен, и то, что кажется в его картинах случайностью, всегда закономерно. Все его герои, нарушающие гомеостаз, получают действие, путь-дорогу, но их мечты никогда не сбудутся и желаемого они не добьются. Пройдется Муравин (Олег Борисов) «по главной улице с оркестром» и вернется в семью, так и оставшись безымянным композитором. Пострадает Нетужилин (Николай Бурляев) в «военно-полевом романе» и отправится домой, к любящей жене. Подобных коллизий в фильмах Тодоровского много. Поэтому и кажущаяся искусственной и случайной гибель жениха Розановой в картине «Жизнь забавами полна» строго закономерна – в поиске, в дороге, в страсти человек может как угодно лететь и петь, но для счастья извольте приземлиться. Бегающая туда-сюда героиня должна быть остановлена грубой рукой порядка. Счастье – это покой. «Счастье» и «поиск» – антонимы. Выбирать – погубить значит жизнь молодую. Привел ход судьбы к жизни втроем – живи втроем и не шевелись («Любовь втроем»)… Понятно, что в гомеостатическом мире бунтуют, как правило, молодые и юные герои – они что-то предпринимают, мечутся, выкрикивают или просто от невыносимости вечной статики кривляются и устраивают глупые розыгрыши. Исход понятен – иногда плачевный исход («Какая чудная игра!»). Косность мира, выявленная Петром Тодоровским, была бы нестерпимой, внеси он в нее беспокойный дух критики. Но режиссер этим духом не обременен нисколько, он любит свой старый игрушечный мир, устроенный точно и строго, он любит его старинной любовью, требующей воспевания – и Тодоровский поет, не вызывая никаких сомнений в своем праве выражать исключительную приверженность природе-Фортуне.
Из всех патриархов нашего кино Игоря Масленникова я считаю режиссером, наиболее нежно, внимательно и трогательно относящимся к той силе, что природе-Фортуне противостоит – ее принято называть Душой Мира, Психеей. Вечно влюбленная и вечно несчастная странница, которую морочит и пытает вредная мать-Венера, мифическая Психея в земном искусстве породила массу отражений, целый мир странных женщин и мужчин, устремленных к незнаемому Амуру и нездешнему небу. Жизнерадостному и полнокровному Масленникову, явному любимцу природы-Фортуны, душеньку-Психею искренне жаль. Мир устраивают мужчины, часто придурковатые, а нередко и грубые, в соответствии со своими аппетитами. Этого никак уж не переделаешь – а оттого не грех по-мужски, великодушно, вздохнуть над судьбой жертв такого устройства. К Елене Кореневой («Ярославна, королева Франции») и Елене Сафоновой («Зимняя вишня», разумею первый фильм, не сериал), душенькам из мира Масленникова, с их тонкими чарующими лицами, прибавилась Юлия Маврина, уже почти вовсе бестелесная героиня «Писем к Эльзе». Она, конечно, куда менее реалистична – больше символична.
Нынешняя Психея, добрая девочка с улыбчивым кукольным личиком, живет в искусственном мире, что создал для нее богатый папик с лицом благородного шулера (Аристарх Ливанов). После его смерти, когда дом оккупируют голодные мещане во главе с бывшей домработницей (забавная Зинаида Кириенко), Психея пускается в странствия, то становясь постельной утешительницей целого корабля моряков, то оказываясь в семье рубахи-парня, шофера, не так давно произошедшего от обезьяны. Места в мире для нее нет – только в доме для душевнобольных, где она и обитала до встречи с папиком и где живет постоянно ее корреспондентка и подруга Эльза, Алла Демидова, принесшая в маленький эпизод со своим участием дух античной трагедии. Пессимистический сценарий Аркадия Высоцкого Масленников рассказал в своей обычной спокойной повествовательной манере, особенно стараясь не окарикатурить обидчиков Душеньки. Все, в общем, хорошие, просто цветы должны расти в саду, куколки лежать в ящичках, если нет спектакля, бабочки – покоиться в коллекциях, а странные бестелесные девочки – жить под надзором санитаров. Очень, очень жаль, но ничего не поделаешь. Для процветания Психеи требуются особенные оранжерейные условия, а в современном мире с ней возиться никто не будет. Да и к чему эти хлопоты? Прежние Психеи, воплощенные в искусстве, как можно предположить, обладали особенным, всепокоряющим обаянием, поскольку душевное обаяние – самое сильное, оно сильнее и природной красоты, и кристаллов духа. Страдания и гибель этих Психей поражали современников. Наверное, так было в творчестве Веры Комиссаржевской, ближе к нашим временам – так пронзала сердце Джульетта Мазина. Душенька из «Писем к Эльзе» особенно не пронзает – слабенькая, милая, чуть-чуть безумная, хорошенькая, она ничего не поняла из того, что с нею произошло и не погибла, а вернулась на исходные позиции. Опять победил природный гомеостаз, отводящий всем враждебным для себя явлениям строгое статичное место. (Да ведь и зимняя вишня, как помнится, вернется к старому любовнику!) Никаких рыданий на пустом берегу (это я отсылаю к финалу «Дороги» Феллини), улыбок сквозь слезы, резких художественных жестов, всяких там старорежимных «катарсисов»… Но, право, в этих гладких, ровных водах гомеостаза, смыкающихся над головой несчастных героев при эпическом спокойствии режиссеров, есть нечто ужасное. Начинает хотеться чего-то совершенно идиотического и банального – чтобы пришел бодрый, здоровый герой, выгнал из дома мещан, посадил за растление моряков, набил морду шоферу, вызволил из психушки Психею…но этого героя зовут то Вик Мэллой, то Перри Мейсон, то Арчи Гудвин, то Стив Карелла, и он тут совершенно не при чем…
