Ольга Кучкина - Мальчики + девочки =
Поры открываются, пот выходит, и ощущение, что дышишь не через легкие, а через кожу, вот тебе и весь секрет, сказал муж, отодвигая пустую тарелку. Женщина засмеялась и помотала головой, так, чтобы стало понятно, что она не приняла эту версию, хоть и более достоверную, но менее увлекательную, предпочтя поэзию истине.
Про телесный пот не так интересно, как про телесные слезы, поддержала друга и его подругу жена. Муж поднял руки: сдаюсь . Но через секунду добавил: а все равно жена да убоится мужа своего, иными словами, должно поддакивать мужу, а не другу, или своему другу, а не чужому мужу, что и было неназойливо продемонстрировано только что в качестве образца. Филолог по образованию, муж выражался время от времени филологически. Все засмеялись, включая паренька.
Им было хорошо впятером. Может, и правда, банька производит что-то метафизическое, где ни обиды, ни ножа, ни позора.
После водки выпили бутылку вина. Сидели на крыльце, прямо на ступеньках, пели: там вдали за рекой загорались огни, в небе ясном заря догорала, сотня юных бойцов из буденновских войск на разведку в поля поскакала. Местный мальчик не ушел домой, а сидел со всеми, ему явно нравилось, что он во взрослой компании и сам как будто взрослый. Он не знал слов песни и слушал, как поют другие, и внезапно протяжно, в несколько приемов, со всхлипом, втянул в себя воздух, как это делают младенцы или собаки, когда им отчего-то не хватает воздуха. Что ты, Коля, прервав песню, тихо спросила хозяйка. Мальчик сидел на нижней ступеньке. Он не ответил, наклонился, взял упавшую старую ветку, лежавшую возле крылечка, зачем-то сломал, отбросил обломки, встал, сказал: зовите, если что, и пошел к калитке, время от времени поворачиваясь и идя спиной вперед, как будто хотел продлить время, на какое в зрачке сохранялась чужая и в целом непонятная картинка из чужой и в целом непонятной жизни на четыре персоны. Уже у самой калитки крикнул: спасибо! И ушел по улице в горку.
Интересно, как сложится его судьба , вдруг подумала хозяйка. Симпатяга , сказала гостья. Рукастый парень, здорово помог, сказал хозяин. А я не рукастый, не помог, ревниво спросил гость. Ты вне сравнений, откликнулась хозяйка.
Воздух похолодел. Они вернулись в дом и пили чай с тортом. Но изменение компании как-то изменило компанию. Они были еще прежние и уже нет. Женщина переоделась в свое нарядное платье, на ногах у нее очутились туфли на очень высоком каблуке, и походка оказалась другая, тверже. Я не испорчу вам пол, ничего, спрашивала она. Ничего-ничего, любезно отвечала хозяйка. Но когда женщина застучала каблучками, собака, до того дремавшая, неожиданно вскинулась и свирепо зарычала. Женщина не испугалась, а строго, железным голосом приказала: место . И пес, вольный, никого не слушавший, кроме хозяина, даже к хозяйке лишь снисходивший, присел, попятился и завилял хвостом искательно. Хозяйке сделалось неприятно. Не оттого, что зарычал, а что так быстро присел. Друг полуобнял подругу и уложил свою голову в выемку ее груди. А вот мое место, сказал он, и все опять засмеялись, как давеча, когда им было так хорошо друг с другом.
Пора было расставаться. Что-то окончательно переменилось.
Автомобильчик, потерявший в темноте свой цвет, заурчал, включил два ослепительных глаза, выехал с участка и тотчас исчез из виду.
Укладываясь спать, жена с сожалением подумала, что всю жизнь за одним мужем, и никакой тебе свежести чувств, и так уж будет до конца. И тут же, испуганно прикусив губу, попросила невесть кого: пусть так до конца. Вслух же полюбопытствовала: тебе понравилась его новая любовь? Ммм, промычал муж утвердительно. И мне, согласилась жена, а кто она и где взял, не знаешь? Знаю, ответил муж, он влез в мебельный бизнес, а она из таможни, идет скандальный процесс, в процессе и встретились. Но там же таможня против мебельщиков, проявила осведомленность жена, включавшая по вечерам ящик. Я и говорю, повторил муж, что они встретились в процессе следствия, она против него, она, между прочим, подполковник таможенной службы. У него ведь тоже, кажется, был чин, попыталась вспомнить обомлевшая жена. А как же, подполковник КГБ, пробормотал муж. Действующий , спросила жена. Они всегда действующие, отвечал, уже засыпая, муж.
ЧИП
Альцгеймер, возвращаясь из публичного места, где люди добровольно и даже радостно приняли как должное то, что их можно тусовать в виде карт, сел в свою иномарку и увидел через стекло Тарабрину, сидевшую в своей иномарке, классом повыше. Гораздо повыше. Альцгеймер заметил Тарабрину еще среди публики, но причин сближаться не было, и тогда он лишь кивнул приветливо, а она кивнула в ответ, худая дылда с прямой спиной, маленькой змеиной головкой, всегда задранной вверх, и плавными движениями рук, какими вроде бы помавала, отчего от нее веяло хладнокровным высокомерием. Сейчас оба опустили стекла и стали переговариваться. Тарабрина сказала, что ждет мальчишку-сценариста, который попросил посмотреть его сценарий сериала и весь вечер увивался вокруг, да вдруг куда-то пропал, и она в раздумье, ехать или еще постоять, пока явится. Она произнесла это без досады и нетерпения, а свысока и с прохладцей по обыкновению, и Альцгеймер в который раз с завистью подумал, что у новых поколений есть эта замечательная манера жить и держаться спокойно, без надрыва и суеты, какая была свойственна его поколению и, собственно, отравляла жизнь.
Если Тарабрина принадлежала к новым людям, то мальчишка-сценарист – к новейшим. Альцгеймер заметил на вечере и его, по давней привычке наблюдать и замечать. Мальчишка, хорошенький, длинноволосый, темноглазый, вот именно что суетился, отбегал, прибегал, стараясь, видно, охватить как можно больше известного народу для пользы своего дела. Но, может, разница поколений и ни при чем. А причем разница или подобие натур. Будь то в одном поколении или в разных.
Альцгеймер много лет жил под русским псевдонимом, поскольку писал под русским псевдонимом и так же ощущал себя. И лишь в последнее «демократическое» время раскрылся, все больше ощущая себя Альцгеймером. Через признание национальности обреталось высвобождение из чего-то, что прежде либо не казалось столь сковывающим, либо не хватало храбрости признать оковы.
Как вы думаете, должна я его ждать, небрежно спросила Тарабрина через опущенное стекло.
Окружность заасфальтированного пятачка, на котором они стояли среди деревьев, залитая мягким желтым светом, растворялась в сепии тьмы, где изредка проблескивали такие же мягкие огни, прочерчивая сверкающие линии на металле ближних машин. Огни появлялись и исчезали, в их неверном свете появлялись и исчезали люди, расходившиеся с тусовки, в нарядных платьях и костюмах, драгоценности обнаруживали себя таинственными бликами. Было лето, тепло и хорошо. Промелькнул мальчишка-сценарист. Бросил в открытое окно: я сейчас, сейчас! И опять исчез.
Не должны , ответил Альцгеймер, любуясь перемежающейся пятнистостью позднего городского пейзажа.
Тарабрина предложила: перебирайтесь в мою машину.
Альцгеймер, секунду поколебавшись, автоматом захлопнул свою и перебрался в ее.
Обычно он не был склонен к автоматизму. Обычное его состояние – вздрюченность, нервы и опаска. Так сложилось, что все по мелочам, ничего крупного, состоявшегося, на что можно опереться и больше уж не беспокоиться, кислый вкус неудачи при никому не нужной щепетильности портил настроение, желудок и зубы. Тарабрина нравилась ему издали, и он не собирался сокращать расстояние. Он – одно, она – другое. Дитя успеха – вот она кто, если в двух словах. Не говоря о том, что ему шестьдесят, ей сорок. Ее предложение грозило неясным развлечением, о котором он неожиданно, с нахальным смешком, подумал: а почему бы нет? Характерная независимость и внешняя ни в чем таком незаинтересованность не предполагали в поступке красотки ничего, о чем потом можно было бы сожалеть. Уже в ее машине он сказал: вы нужны ему для того, чтобы войти в круг, не более, сценарий тут ни при чем. – Так оно и есть, безмятежно согласилась женщина, трогая автомобиль с места.
Проехав короткий отрезок дороги, она внезапно предложила Альцгеймеру пройтись, чтобы освежить голову. Хотя было очевидно, что историей с красивым мальчишкой она ничуть не озабочена и эта история уже вылетела из этой головы, объявленной несвежей. Они двинулись прогулочным шагом, шоколадная тьма с расплывающимися пятнами сливочных фонарей сопровождала их в последовавшей местности. Теперь это была рабочая окраина города, наступившая так быстро, что можно было не поверить в ее реальность. Тарабрина вела, Альцгеймер подчинялся, но кажется, что и Тарабрина слегка заплутала. Как ни странно, здесь тоже шла своя негромкая ночная жизнь, люди ходили, стояли, сидели в кафе, в котором их можно было разглядеть через ряд широких ярко освещенных окон и открытую веранду. Тарабрина поднялась по ступенькам веранды, Альцгеймер сопровождал ее на полкорпуса сзади. Они вошли в помещение, больше напоминавшее столовую самообслуживания, впрочем аккуратное и полное аккуратной публики, даже и с детьми. Альцгеймер вдруг почувствовал, что проголодался, на фуршете он почти не подходил к столам, и не стал сопротивляться, когда Тарабрина взяла его за руку и повела к высокой стойке, за которой веселая компания, то ли семейная, то ли просто дружеская, принимала от официантки множество блюд с дымящейся жареной картошкой и еще какие-то мелкие салатики в мелких плошках, которые та метала на стол. Простота меню слегка покоробила Альцгеймера. Может, нам найти заведение получше, пробормотал он. Но Тарабрина уже брала ломтик жареного картофеля с чужого блюда и аппетитно жевала, так что и Альцгеймеру захотелось, а им уже и несли свое – когда только она успела заказать. Альцгеймер приступил к поеданию вкусной картошки, беря ее прямо руками с тарелки и запихивая пальцами в рот. Они поулыбались дружески друг другу, поглядывая и по сторонам тоже.
