Дмитрий Жвания - ПУТЬ ХУНВЕЙБИНА
Он долго сокрушался:
- Вот черт! Мне так нравилась эта безрукавка! Как ты думаешь, товарищ Жвания, ее можно незаметно зашить?
- Думаю, можно.
Я не понимал, чего так убивается из-за старой безрукавки, тем более из которой он давно вырос, поэтому и порвал, перелезая.
Но мама Янека аккуратно вшила обратно вырванный клок, и Янек ходил в этой безрукавке еще года два.
Вторая «экспедиция» прошла менее успешно. Я ее организовал, чтобы потренировать личный состав перед более сложными «экспедициями» на крупные заводы. Охранники увидели, что по цехам ходят какие-то странные типы. Сами задерживать нас не решились, а спустили на нас собак. Я услышал лай, повернулся – на меня летит здоровая черная псина! В последний момент я успел вскочить на какой-то верстак. Из другого цеха под конвоем лающих собак привели Саню Гажева и Игоря Рыбачука. Словом, задержали нас всех. Привели в помещение охраны, начальник охраны прочел текст декларации, посмотрел на нас с удивлением и начал звонить в милицию. Милиционеры, видимо, не изъявили желания приезжать за нами. Начальник охраны переписал наши документы и отпустил нас.
Мы продолжали продавать газеты у проходных заводов, пробовали это в поземном переходе, который ведет на ЛОМО. За утро уходило 3-4 экземпляра. То же самое у проходных других заводов. Что произошло? Ведь еще меньше чем год назад за одно утро улетало по 100-150 экземпляров! Я недоумевал, мы все недоумевали.
В ноябре наконец вышел первый номер нашей новой газеты, по предложению французских товарищей мы назвали ее «Рабочая борьба». Это был лист А-4, с двух сторон которого были напечатаны тексты. Кстати, макеты мне помогли сделать в одном ныне весьма известном информационном агентстве по просьбе человека, который сейчас занимает весьма высокий пост в федеральной газете «Известия», а до недавнего времени занимал высокий пост на НТВ. Это я о Пете Годлевском…
В принципе газета понравилась нашим новым французским друзьям. В передовой статье я по троцкистской схеме объяснял, почему победил сталинизм. На второй полосе была напечатана Декларация РПЯ №1 и свод принципов РПЯ - «На чем мы стоим». Вот «На чем мы стоим» Пьер не одобрил. Мы заявляли, что «принимаем прямое действие во всех его формах», в частности, саботаж, а высшим проявления прямого действия считаем всеобщую стачку. Пьер сказал, что мы еще «не до конца расстались со своим анархистским прошлым». Я заказал тираж 3 тысячи экземпляров и явно погорячился. Тогдашняя динамика продаж обещала, что последний экземпляр продастся в лучшем случае через год, при условии, что мы будем выходить на распространение каждый божий день.
Видя, что ставка исключительно на пролетариат не оправдывает себя, мы параллельно занимались пропагандой среди студентов. И на этом поприще у нас появился хороший шанс. Студенческий комитет института Герцена, в который входили либеральные студенты, активисты «Народного фронта» передали в наше распоряжение книжный киоск в первом корпусе института, где располагалась столовая. Но кроме газет «Рабочая борьба» и «Черное знамя», а также журнала «Спартаковец», который мог скорее отвратить от троцкизма, нежели привлечь, продавать было нечего. С расформированной кафедры научного коммунизма я притащил в киоск огромный портрет: Маркс сидит, а Энгельс стоит за плечом соратника. Получился отличный задник. Книжные полки я закрыл красным знаменем с эмблемой IV Интернационала и плакатом, на котором Троцкий запечатлен за чтением газеты Militant – плакат мне подарила Элизабет.
Каждый из нас обязан был дежурить в киоске в неделю не менее 8 часов – торговля не шла! Мы хранили в киоске все наши вещи: газеты, палки для флагов, сами флаги, то есть приспособили его под склад. Проводили в киоске собрания, благо наша группа была немногочисленной и все с трудом, но помещались.
Полки для книг были широкими, приблизительно такими, как полки в плацкартном вагоне, и на них можно было спать. В октябре в Ленинград приехал Биец для презентации первого номера газеты «Рабочая демократия». Элизабет, которая курировала деятельность группы Биеца, попросила меня взять его на ночлег. Мы просидели с Сергеем всю ночь на коммунальной кухне, не выспались. Я с легкостью переносил недосып, а вот Биеца с непривычки «рубило». И я ему предложил поспать в киоске. Он согласился. Я запер Биеца в киоске и ушел на лекции, а потом отправился в читальные залы библиотеки. О запертом Биеце забыл! Бедный, он просидел в конуре часов восемь, все его встречи сорвались, а мочевой пузырь едва не лопнул. Элизабет расценила мои действия как саботаж, направленный против группы «Рабочая демократия». Я уверял, что это не так. Элизабет не верила мне, и лишь Сергей заявил, что благодаря мне он хорошо выспался.
29 ноября 1990 года мы, РПЯ, приняли Декларацию №2. Называлась она «Политический кризис и раскол в правящий касте». Мы разослали ее по всей нашей адресной базе. Текст вновь подготовил я. Мы утверждали, что «налицо кризис верхов, коррумпированная олигархия раскололась на два основных лагеря, которые борются между собой, но политически необходимы друг другу»:
«Первые – это лагерь реставраторов капитализма. Так называемые реформаторы, которые раньше были верными шавками сталинской системы – Ельцин, Афанасьев, Попов и Ко – ныне воспевают западный капитализм, рассуждают о скорейшем перенимании его опыта и конструктивном диалоге с империализмом». Мы доказывали, что предлагаемый реставраторами путь – «денационализация собственности на средства производства, приватизация промышленности, реставрация частной собственности и рыночных отношений» - выгоден прежде всего «той части бюрократии, которая, пользуясь своим привилегированным положением, за счет теневых манипуляций награбила огромное состояние. Она готова пожертвовать частью политического могущества ради того, чтобы легализовать свое воровство. Отсюда ее наглая болтовня о пользе легализации частной собственности и рыночных отношений». Нас не устраивало, что «бюрократы-реформаторы сегодня открыто братаются со спекулянтами и мафиози, возводят их преступную деятельность в ранг закона». Мы понимали, что «реставрация капитализма – это коренная социальная ломка, которая чревата непредсказуемыми последствиями», поэтому провести ее можно лишь, «опираясь на чрезвычайные меры и диктатуру»: «Сказки о «шведском рае» обернутся для советских трудящихся массовым обнищанием и диктатурой по типу фашистской диктатуры Пиночета.
«Реформаторы это понимают, - предупреждали мы. – Они уже заняли многие ключевые посты в структуре государственной власти. Набрав очки за счет популистской демагогии, сегодня они ратуют за военно-полицейский режим». В пример мы приводили Анатолия Собчака, который был тогда председателем Ленсовета и который, «являясь инициатором создания в Ленинграде свободной экономической зоны, требует ввести в стране режим чрезвычайного правления». «Кому это нравится, пусть лижут пятки реставраторам капитализма», - заявляли мы.
Не менее жесткой критике удостоились те, кто «не может совместить свое привилегированное положение с реставрацией капитализма»: «На словах эти преступники, забрызганные кровью пролетариев, борются за социализм, на деле – они желают далее паразитировать на завоеваниях Октябрьской революции: национализированной собственности и плановом хозяйстве».
Подводя итог, мы призывали бороться «за власть демократических рабочих советов», «выступить единым рабочим фронтом против новейшей опасности установления диктатуры, как просталинской, так и пробуржуазной; радикализовать методы борьбы за установление режима пролетарской демократии».
По сути, написано все верно. Но каким языком! Скажу честно: я получал творческое эстетическое удовольствие от этого языка. Ведь Brigatte Rosse писали также!
Как я еще успевал учиться и учиться неплохо, сейчас ума не приложу. Но успевал. На спецкурсе по новейшей истории я сделал доклад о «Красных бригадах», меня похвалил профессор Егоров и предложил на эту тему писать диплом. Я, естественно, согласился.
Не знаю почему, но в конце 1990 года я почти перестал обращать внимание на то, как я одет. Я срезал косу, перестал носить куртку с молниями. Ходил в джинсах, которые мама купила мне в Биробиджане по дороге из геологической экспедиции, они были на два размера больше, чем нужно – мама продолжала покупать мне вещи «на вырост», в бежевом плаще, который тоже мне купила мама и тоже в Биробиджане, в ботинках «прощай молодость», на голове – серая махеровая шапка. Если бы я был чернокожим, то выглядел бы, наверное, точь-в-точь как студент из Африки.
Именно в таком прикиде я отправился во Францию по приглашению Пьера. И Франция изменила меня.
Глава 4
