Дмитрий Жвания - ПУТЬ ХУНВЕЙБИНА
- Вы не понимаете! Здесь совершается огромная историческая ошибка! Сейчас, здесь, мы могли возродить троцкизм в СССР! А вы отказываетесь! Это недопустимо!
Под конец тирады Марта перешла на визг и разрыдалась.
Мы растерялись, никто не ожидал такого взрыва эмоций, такого сумасшествия. В аудитории стало тихо, лишь Марта Филиппс хлюпала носом и сморкалась в одноразовый платок.
Молчание прервал усатый «ковбой». Он что-то сказал по-английски.
- Хау мач? – удивленно переспросил Игорь Рыбачук, который вступил в РПЯ в сентябре, он учился на том же факультете, что и я, но на курс младше, его рекомендовал Саня Гажев.
«Ковбой» повторил. Игорь повернул ко мне свое растерянное лицо: - Они просят, чтобы мы им заплатили 100 рублей за журналы «Спартаковец» и другие их материалы…
У меня были с собой «партийные» деньги, я отсчитал сотню (месячная зарплата инженера!) и протянул «ковбою».
- Сенкью, амиго!
Товарищи потом ругали меня за то, что фактически подарил сотню из общей кассы, но я не хотел унижаться перед бывшим завсегдатаем анонимных обществ. Так мы расстались со спартаковцами. Марта Филиппс жила в Москве года два, в начале 90-х ее нашли мертвой в съемной квартире. Спартаковцы попытались представить ее новой Розой Люксембург, женщиной, которая погибла за интересы рабочего класса от рук его врагов. Но это все патетика. О смерти Марты ходили разные слухи, но я не думаю, что их нужно тиражировать.
Затем спартаковцы прислали в Питер какого-то сумасшедшего немца лет 25. Он врывался на собрания других групп и кричал что-нибудь типа: «Вы не троцкисты! Это мы настоящие троцкисты! А вы фашисты!». Один раз мы сказали ему, что если он ворвется на наше собрание, то вернется в Германию с кривым носом и распухшими яйцами, а то и вовсе без них. Он внял.
С немцем работал один парень, физик по профессии, Алексей Петров. Он переходил из одной организации в другую, мы даже прозвали его «блуждающим членом». Вначале он сотрудничал с РКРП, потом с нами, затем со спартаковцами, после - с Militant, то есть с Биецом и Элизабет, вокруг него собралась питерская группа «Рабочая демократия». Когда Militant начал колоться, он выбрал тенденцию, которая называется Комитет за марксистский интернационал, разошелся с Биецом. Недавно на три части раскололась и группа «Рабочая демократия», и Петров возглавляет один из осколков. В троцкистской среде он известен под псевдонимом Иван Лох. Пятнадцать лет назад это был спортивный парень, любитель бега трусцой. Сейчас Леша – очень полный, заросший бородой и волосами, беззубый мужчина, похожий на экс-хиппи.
Что касается спартаковцев, то вскоре после нашего общения с Мартой и ее друзьями я узнал, что на Западе они пользуются заслуженной репутацией провокаторов. Некоторые даже уверены, что они работают на ЦРУ, создавая отталкивающий образ троцкизма. Во Франции я не раз видел, как они устраивали скандалы на митингах других троцкистских организаций. Они вставали где-то в стороне и начинали обличать организаторов митинга в оппортунизме, предательстве и т.д. Их прогоняют, но они возвращаются вновь и вновь. Также ведут себя английские спартаковцы. Пока не получат на орехи.
Но не думаю, что они сознательные агенты. Скорее спартаковцы довели до крайности сектантский дух троцкизма. Например, в ИКЛ запрещено поддерживать сексуальные связи с людьми, которые не принадлежат Лиге. А недавно спартаковцы раскололись на две секты: на тех, кто считает, что активистам можно иметь детей, и на тех, кто считает, что нельзя.
Еще летом 1990 года в Питере у Казанского я познакомился с американской троцкисткой Мерелин из Объединенного секретариата Четвертого Интернационала. Сейчас я понимаю, что это – самая вменяемая троцкистская тенденция. То, что сектанты ругают их за оппортунизм, – хороший знак. Во всяком случае, они понимают, что живут в мире, из которого давно ушли Ленин, Троцкий, Люксембург, что мало повторять священные заклинания, нужно стараться применить революционный метод к современной действительности. Тогда я не знал, что Мерелин – худая блондинка – та самая троцкистка, с которой спал герой романа «Это я, Эдичка!». Именно она пыталась обратить Лимонова в троцкизм и, как мы видим теперь, неудачно. Говорят, Мерелин стесняется вспоминать об этой своей связи. Но что было – то было…
Мерелин производила приятное впечатление. Она не навязывала свое мнение, не брызгала слюной, а пыталась понять позицию собеседника. Правда, было сразу заметно, что она – из «поколения молодежного бунта». На запястьях – фенечки, на шее – бусы, джинсовая одежда, сигареты сворачивает на машинке. Мерелин записала то, что я говорил на «встрече памяти Троцкого» в Москве, перевела на английский и издала в Америке в журнале Объединенного секретариата.
В ноябре мы с Янеком заявились на конференцию Партии трудящихся, под этим громким названием некоторое время выступала группа интеллектуалов во главе с Борисом Кагарлицким. Это был неплохой пиар-проект, рассчитанный на привлечение внимания крайне левой западной общественности. Расчет себя оправдал. Все «мягкие» троцкисты, которые находились под впечатлением от успеха Партии трудящихся в Бразилии, на импульс среагировали. Конференция проходила в Доме дружбы народов на Фонтанке. Я не помню, о чем говорили собравшиеся. Но наше с Янеком внимание привлек представитель итальянской троцкистской организации «Революционный социализм», парень с внешностью фотомодели, высокий, загорелый, волосы темные, длинные, но не патлы. Но он привлек наше внимание, конечно, не своей внешностью, а тем, что он – итальянец, человек из страны, где действовали «Красные бригады»! В перерыве мы подошли к нему и на ломаном итальянском объяснили, кто мы такие. Сказали, что изучаем опыт «Красных бригад». Итальянец сразу напрягся, засуетился, заявил, что он против терроризма, что он за массовые действия рабочего класса, потом достал из органайзера стикеры с рекламой его организации и подарил их нам, мило улыбнулся на прощание. Мы видели, что он общается с болтунами, которые выдают себя за деятелей независимого рабочего движения, активистов свободных профсоюзов. А итальянец старательно делал вид, что нас не замечает. Мы ушли разочарованные.
В сентябре или в конце августа мы получили письмо из Франции от руководителей Lutte Ouvriere. Правда, письмо было без подписи, а то, что его написали руководители LO, мы должны были догадаться сами. «Главное дело революционерам проходить теоретическое образование и сознательно обоснованными доводами образом делать выбор своей политической преемственности (я привожу буквальный текст письма, который представлял собой плохой перевод на русский), – писали анонимы из LO. – В вашем письме вы подчеркнули ряд выборов, которые вам надо было сделать, чтобы нанести ответов вопросам, которым ответы анархистского движения оказались неудовлетворительными вам. Например, о необходимости основания пролетарской партии и диктатуры пролетариата – два важных понятия, глубоко извращенных сталинизмом». Авторы письма обещали: «Мы охотно передадим все наши тексты и опубликованные работы, которые могут вам оказаться полезными». Также LO руководители заявляли, что «в рамках политической письменной дискуссии, которую нам предлагается завязать с вами, взаимно обогащаемый момент мог бы касаться издания газеты», то есть троцкисты предлагали донести до нас свою точку зрения, «критически при случае, но всегда по-братски».
Авторы письма сообщали, что наша оценка политической ситуации в Советском Союзе соответствует их позиции. Но их все-таки беспокоили вопросы, которые «бурно на уму даже у человека, отдаленного от СССР», а именно: «Перед курсом, объявленным верхами, в какой политике нуждается пролетариат? Как нам сопротивляться восстановлению капитализма, а вместе не следовать за той или другой фракцией бюрократии, которая делала бы вид, что тоже этому сопротивляется? Каким образом, какими доводами и какими словами нам защитить эту политику? Как нам дать победить рабочей демократии и не следовать за политическими течениями, которые под лозунгом-предлогом борьбы за всеобщую свободу захотели бы прежде всего добыть свободу для частных капиталистов эксплуатировать рабочих? Каким образом рабочий класс смог бы успешно использовать условия настоящего кризиса в верхней бюрократии, чтобы укрепить свои позиции?» я специально привел дословно большой кусок из письма, чтобы передать аромат нашего общения с французами. Я так много читал плохие политические переводы на русский и так много общался с иностранцами, что сам чуть не заговорил на коверканном русском языке, время от времени в моей речи проскальзывали обороты, подхваченные из разговоров с французами или англичанами. Надо отдать должное LO: вопросы, которые они подняли в письме, не были праздными, а вытекали из реальной политической и социальной ситуации в Советском Союзе. Я сразу это заметил. Без четкого ответа на эти вопросы нельзя было бороться за интересы советских рабочих.
