Анатолий Елкин - Атомные уходят по тревоге
Пассажир в вагоне никогда не привыкнет к своему купе. Он знает: это кратковременное жилище. На день-два. От силы — на неделю. Самый длинный путь в стране — от Москвы до Владивостока — поезд проходит за восемь суток. Попутчики помогают скоротать время. Ожидание рассчитано по часам. Минуты обозначены расписанием. Сроки известны заранее.
Для подводника его каюта — дом. Каюта, так похожая на купе экспресса дальнего следования, не изменится ни завтра, ни послезавтра, ни через год. Все знакомо до мелочей — от узора на полированной поверхности столика до выключателя. В купе поезда можно часами смотреть в окно: картины чередуются мгновенно, как кадры занимательной кинохроники. Поля сменяются скалами. Скалы — лесом. Могучие реки — тихими осенними перелесками, еще спящими на заре озерами. Заглядывает в окно и палящее в золотой короне солнце, и звенящие в холодной ночи звезды.
В каюте подводника нет окна. Там, где его с непривычки ищет новичок, — полочка для книг, полировка с прикнопленной фотографией, схваченный цепкими зажимами графин с водой.
Сухопутные любители морской романтики, попадая на лодку, удивлены. «Айвазовский», — боцман суммирует в этом слове все зрительно-морское, — здесь не проходит». Даже по стенам кают-компании разбрелись в тихом раздумье орловские или подмосковные березки.
Человек живет здесь не день, два, неделю. Каюта принимает его надолго. И еще неизвестно, где более дом — на берегу или здесь. Роли купе и квартиры в городе меняются. Купе-каюте, по выражению того же боцмана, «принадлежит контрольный пакет акций» над психикой и настроением подводника. В море он дома. На берегу — гость.
И пока — в кажущиеся сейчас уже далекими времена — плавание составляло от силы месяц, проблема каюты-дома, дома-корабля занимала морскую науку менее всего. В лучшем случае думали об элементарных удобствах быта. Теперь слово «быт» трансформировалось. Лодкам потребовались профессии психологов, художников, человековедов. Пока все эти профессии совмещают командир и замполит. Но им приходится думать еще о тысячах иных, не менее, если не более, важных вещей. Хотя проблема психологического состояния экипажа в длительном походе без всплытия — проблема, относящаяся и к боеспособности корабля.
И люди ищут, думают, экспериментируют.
Березки в кают-компании — не случайность. В многомесячном плавании человек тоскует, больше по березам, чем по морю в бурю. Даже если оно написано кистью Айвазовского.
У Жильцова в каюте несколько любимых книг. Блок, Светлов, Уилсон на английском. В изголовье койки — карточка жены.
Про моряков когда-то пустили сплетню об их легкомысленной неверности. Любви настоящего моряка можно позавидовать. Походы и разлуки концентрируют чувство. У человека есть достаточно времени, чтобы продумать и взвесить все «за» и «против». Проверить и себя и ту, что осталась на берегу. Кто-то подсчитал: число разводов у моряков — наименьшее среди других профессий.
Каюта — она и кабинет, и библиотека, и спальня, и гостиная. Все в ней — и счастье победы, бессонные ночи, раздумья, тоска, отчаянные решения, идеи завтрашних походов. Сюда не донесется шум улицы. Не прогрохочет машина. Только скрежет льда или тихий шелест подводных вихрей проникает сквозь сталь.
Гидроакустики — те богаче музыкой моря: и дельфиний писк, и ход косяков пикши, и гул винтов — их владетельный мир. Каюта лишена и этих мелодий шумящего где-то далеко наверху огромного мира.
Тишина здесь — и благо и проклятие.
Чем душевно богаче человек, тем больше незримых волн уходит сквозь толщу океана в тот далекий, с пением птиц и облаками в небе, мир. Связь эта двусторонняя: от берега в каюту идут иные волны. Передачи на этих волнах не могут засечь никакие пеленгаторы мира.
Часть океана, часть его души и часть блистающего под солнцем мира — маленькая каюта подводника.
Человек все дальше уходит в глубины. Еще неизвестные нам чудища удивленно следят за появлением в их суверенных державах гигантских стальных дельфинов. Каюта подводника становится каютой гидронавта. Время провожания и встречи — как прыжок в неизвестность. И кто знает, созвездия каких наук зажжет будущее в маленьком купе мощной субмарины, атакующей черные дали океана.
— А вы знаете, как первый командир Жильцова учил, в самостоятельный поход готовил? Сам наблюдал…
В кают-компании стало тихо. Историю первого старпома, а потом и командира первой атомной знали лишь по глухим и туманным сведениям.
— Первая атомная… — Петелин вздохнул, и все заулыбались: словно молодость адмирал вспомнил. — Первая атомная. Понимаете, какая ответственность лежала на командире. Можно сказать, всю судьбу атомного флота, темпы его развития в руках своих держал. Случись что на первенце — всю серию приостановят. Пока не выяснят, что к чему и как все это получилось.
Так вот у первого командира был свой взгляд на вещи. Он считал, что лучший способ научить человека плавать — это бросить его в воду. И в самой критической ситуации иногда так спокойно, не повышая голоса, вдруг бросал Жильцову: «Лев Михайлович. Представь, что сейчас война. Меня убили. Меня нет. Действуй!» И сколько ни вглядывайся в его лицо — ни черта не поймешь: доволен он или взбешен. Завершит лодка маневр, снова возьмет командир бразды правления в свои руки. А когда-нибудь вечерком пригласит к себе: «Пойдем, раз беремся в твоих сегодняшних художествах».
Сам видел — подолгу сидели.
— Доставалось Жильцову?
— При чем здесь «доставалось», «не доставалось». Они общее большое дело делали. Учеба шла, а не разнос или курение фимиама. Сам не подозревал, как скоро все это пригодится.
— Я слышал, в тот поход (он упомянул один из дальних походов) лодку должен был вести командир.
— Да. Преглупейший случай. Из тех фортелей, что ни с того, ни с сего выкидывает иногда жизнь. Уже все было готово, а тут, за неделю до похода, — на тебе — у командира острый приступ аппендицита. Его, конечно, — в госпиталь. Как быть?
Командование решило — вести лодку Жильцову…
Отлично, надо сказать, задание выполнил.
Дверь в кают-компанию открылась. Вошел Жильцов. Все захохотали.
— Чего смеетесь, черти?
— Да вот, тебе косточки перемывали, — улыбнулся Петелин. — Как говорят, легок на помине.
— Ну и как?
— Что как?
— Насчет косточек.
— Ничего. Четыре с плюсом вроде бы поставили.
— И на этом спасибо, — пробурчал Жильцов. — Могли и двойку вкатить… Стоит на минуту выйти, на́ тебе — уже заговор за спиной… А вы знаете, что делали в старом флоте с бунтовщиками?.. Вешали на реях.
— Ну у тебя, слава богу, рей нет.
— Ничего, — сердито пообещал Жильцов. — На перископе повешу… Или высажу на полюсе и оставлю… Тогда посмотрим, как вы запоете.
— Что же, — вздохнул Петелин. — Придется, как это ни прискорбно, бунт отставить… Так сказать, до лучших времен.
Внезапно появившиеся командир лодки и командир электромеханической боевой части Рюрик Тимофеев посоветовались вполголоса и шагнули к адмиралу.
— Неприятность, Александр Иванович.
— Что такое?
— Греется подшипник одного из насосов.
— Перед походом проверяли?
— Конечно. Насос совсем новый. Прямо с завода. Поставлен во время ремонта лодки.
— Может быть, потому и греется? Не обкатался еще?
— Рисковать здесь нельзя, товарищ адмирал. — Тимофеев говорил, как бросался в холодную воду. — Мы виноваты, мы и исправим.
— Почему же вы виноваты?
— В нашем хозяйстве накладка. Обязаны все были предусмотреть.
— Все в жизни предусмотреть невозможно. Что же вы предлагаете?
— Перебрать подшипник.
— Но это же значит остановить корабль, сорвать задание! Или возможно переключение на другую схему?
— Мы уже советовались. Переключение сделаем, ход корабля сохраним.
— Смело, — улыбнулся Петелин. — Но почему бы и не попробовать? Море смелых любит.
— Кого предлагаете в ремонтную группу? — спросил Жильцов.
— Вьюхин, Ильинов, Воробьев, Метельников, Резник. Во главе дела поставим Анатолия Шурыгина.
— Действуйте.
— А Шурыгин подходит? — спросил Жильцова Петелин, когда Тимофеев отошел. — Он же, я слышал, у вас ас теории.
— Не только… Может быть, в будущем он и будет академиком. Даже наверняка будет, думаю. Но гаечным ключом он орудует не хуже, чем логарифмической линейкой. Уж это-то я видел…
Перед ужином динамик загудел, и из него донесся голос Тимофеева:
— Товарищ командир! Докладывает инженер-механик. Все в порядке.
— Как в порядке?
— Насос опробован и работает отлично.
Петелин взглянул на часы и недоверчиво буркнул:
— Проверьте, Лев Михайлович, вроде получается, что наши рекорд поставили. В пять раз перекрыли заводские нормы. Не путают ли они там чего?
