Яков Рабкин - Что такое государство Израиль?
Антагонизм между сионистами и харедим сохраняется в израильском обществе и поныне. Евреи, осевшие в Канаде, Франции или России, осознав свою удаленность от «еврейских корней», обращаются именно к иудаизму. Они записываются в группы изучения Торы для начинающих, ходят в синагогу. В Израиле подобный шаг равносилен отказу от осознания себя светским евреем и «переходу в стан врага». Такая поляризация общества не имеет аналогов в современном мире.
Идеализация светского самосознания не уничтожила понятия святости – оно просто переместилось в новые, приобретающие сакральные свойства области жизни[204]. Сионизм – отнюдь не единственная область, где находит себе пристанище еврейский идеализм, прежде вдохновлявшийся Торой: наука, литература, борьба за мир и социальную справедливость также становятся «священными». Вот пример отношения к поэзии сестры национального героя Израиля Моше Даяна (1915–1981):
«Любовь моей матери к поэзии была не просто преходящим увлечением; она стала для нее единственным смыслом. Я думаю, болезнью моей матери и многих представителей ее поколения поэтами-декламаторами было то, что стихи не просто любили – им верили… Моя бедная мама воспринимала стихи как способ существования, как образ жизни. Она бесконечно их цитировала и верила в рифмы и в свою записную книжку так, как религиозный человек верит в библейские заповеди и сказания… Натан Альтерман [1910–1970] был для моей матери тем, чем Лев Толстой – для моей бабушки Дворы. Когда мы были детьми, моя мать вырезала из газеты “Давар” каждую его статью»[205].
Отношение к культуре (особенно к «высокой культуре») как к святыне присуще также и нерелигиозным евреям России, Германии, Франции и других стран: оно подобно формированию израильского светского мировоззрения, которое подменяет собой традиционное еврейское самосознание, довольно часто не оставляя от него и следа.
Однажды на свадьбе в поселении около Нетании я разговорился с парой, сидевшей со мной за одним столом. Они являлись сторонниками левых взглядов и, испытывая отвращение к воинственной природе израильского общества, пытались устроиться в Европе, однако позднее вернулись в Израиль. «Таким, как вы [религиозным евреям], легко прижиться, – говорили они мне с легким упреком. – Вы можете поселиться в любой стране. Достаточно найти синагогу, еврейскую школу и кошерную булочную – и вы дома! Для нас же это невозможно. Мы привязаны к этой стране и ее языку; мы здесь в ловушке. Мы стали заложниками наших дедов, которые хотели создать “нового еврея” и тем самым лишили нас всего еврейского».
Их признание – иллюстрация того, что, «как и все революции, сионизм тоже хотел “разрушить до основания”, а затем опустить занавес над всем, что имело несчастье ему предшествовать»[206]. Как и эта пара, многие израильтяне, воспитанные по принципу «разрушим до основания, а затем…», тяготятся своим отчуждением от иудейства, «обвиняя» в этом, с весьма очевидной горечью, своих бабушек и дедушек – первопроходцев сионизма. Тем не менее смелости вновь вернуться к Торе они в себе также не находят.
Эта встреча на свадьбе напомнила мне о замечании, сделанном столетие назад видным знатоком Талмуда раввином Хаимом Соловейчиком (1853–1918): «Сионисты не отрывают евреев от Торы, чтобы построить государство. Им нужно государство, чтобы оторвать евреев от Торы»[207]. Атеисты, основавшие государство, сами прекрасно осознавали данный факт. Даже сейчас, в начале XXI века, они продолжают чинить препятствия молодежным религиозным и несионистским организациям, отказывая им в финансировании из фондов поддержки молодежи. Прежде всего Израилю нужны молодые люди, преданные государству, а не Торе[208].
И. Лейбович, критикуя сионизм, замечает, что появление и существование евреев, лишенных признаков иудейства, – а сегодня они составляют большинство, – явно указывает на разрыв с прошлыми веками. Эти евреи стремятся обрести национальное самосознание, так как у них больше нет никаких конкретных, эмпирически наблюдаемых признаков иудейства. Для Лейбовича «…опасность представляет превращение [национального самосознания] в поклонение перед государством, в жажду власти, в национальное самосознание в понимании Муссолини… Часть людей – пусть и меньшинство, но значительное, – до настоящего времени считавшихся еврейским народом, старается сохранить историческое и религиозное наследие и отвергает национальное самосознание и его символы. Неожиданно становится ясно, что понятие “еврейского национального самосознания” сегодня имеет два различных, более того, противоречащих друг другу значения»[209].
Израильтянин-атеист обычно не воспринимает отсутствие связи с иудейством как недостаток. Модель его жизни не слишком оригинальна: он живет в Израиле, говорит на иврите, служит в Армии обороны Израиля и считает, что прав называться евреем у него куда больше, чем у бородачей в черных кафтанах, встречающихся иногда на улицах.
«Новый еврей» стал полной противоположностью образу, заложенному в Торе. «Все, что требуется от еврея, – это национальные чувства. Тот, кто дает шекель [символический взнос на сионистскую деятельность] и поет “А-тикву” [гимн сионистского движения, ставший официальным гимном государства], свободен от всех заповедей Торы»[210].
Тем не менее раввин Кук все же надеялся, что поселение в Земле Израилевой вернет новых евреев-безбожников в лоно иудейства. Вопреки распространенному мнению, он не слишком хорошо относился к идеологии основателей сионизма и утверждал, что “распространение сионизма повлечет за собой уничтожение веры и религии”»[211].
Ныне, почти столетие спустя, надежды Кука трудно назвать оправданными. Нет ни единого признака того, что земля духовно повлияла на большинство жителей Израиля. Ни иврит, ни Земля Израиля, по всей видимости, сами по себе не наделяют израильтян иудейским самосознанием. Более того, именно в Израиле, судя по многим наблюдениям, лучше, чем где-либо, осуществляется наиболее глубокая «деиудаизация». Президент Еврейского университета Иегуда Магнес (1877–1948), проживший несколько десятилетий в Палестине, с горечью заметил: «Трудно быть евреем. Но еще труднее быть евреем, верным духу Израиля, среди этих новомодных израильтян»[212]. Раввин Адин Штейнзальц, лауреат премии Израиля, мыслитель и выдающийся переводчик Талмуда, считает, что израильтяне утратили собственно еврейские качества. «Появилась нация, лишенная подлинной сердцевины нашего народа. … По своему образу жизни, по своему мышлению она стала гораздо более нееврейской, чем, может быть, какая бы то ни было нееврейская нация».[213]
Подмена традиционного еврейского самосознания израильским ставит вопрос о смысле сохранения еврея, потерявшего связь с иудейством, в качестве члена «национальной» общности. Автор книги по психоистории сионизма подтверждает, что отречение от Бога устраняет единственную характерную черту еврейства[214]. А поскольку новому еврейскому самосознанию необходимо было найти новую общую основу, ею, как в Израиле, так и в других странах, стало вечное беспокойство о безопасности Государства Израиль.
Так, любавичские* хасиды, из всех групп наиболее близкие к русской культуре, заняли по отношению к сионизму непримиримую позицию именно потому, что сионистские идеи увлекали в первую очередь российских евреев. В начале ХХ века раввин Шалом Дов Бер Шнеерсон, пятый любавичский ребе*, чье влияние в России простиралось далеко за пределы хасидского сообщества, обвинял сионистов во внедрении еврейского самосознания, лишенного всякой связи с Торой. Его обличения были направлены в основном против националистических толкований самой Торы, распространяемых сионистами[215].
Вклад российского еврейства
В XIX веке евреи России жили в основном в пределах черты оседлости* под управлением бездушного и продажного бюрократического аппарата. Ограничения и преследования со стороны властей вызывали у большинства из них гнев и нетерпение. Царское правительство неоднократно издавало законы, направленные на вовлечение евреев в жизнь страны, но большинство обременительных и оскорбительных ограничений продолжали действовать. В то же время параллельно русификации появились новые возможности для получения образования: к 1880-му году число евреев среди студентов российских университетов превышало число воспитанников ешив[216]. Однако в 1881 году со смертью царя Александра II от рук террористов закончилась и эпоха либерализма. По Российской империи впервые за многие годы прокатилась волна погромов.
Царский режим держал большинство евреев в черте оседлости, в стороне от манящих центров русской культуры, поэтому секуляризация русских иудеев не сопровождалась массовой ассимиляцией. Отказавшись от приверженности Торе, это отошедшее от религии еврейство выработало «протонациональный характер и национальное сознание»[217], ибо обладали по крайней мере двумя атрибутами «нормальной» нации: общая территория (черта оседлости) и общий язык (идиш). Сионизм был одним из движений национального возрождения, схожим с течениями, возникающими по всей Европе – например, среди финнов, литовцев, поляков и чехов. В конце XIX века, когда евреев России захлестнула волна секуляризации, успеху сионизма также способствовал возникший тогда расовый антисемитизм, трагические последствия которого наложили свой отпечаток на отношение евреев к идее построения нового общества в Палестине. Развивавшийся в такой тяжелой атмосфере сионизм был далек от идеалов, вдохновивших отцов-основателей. Журналисты лондонской газеты «Джуиш Кроникл» («Jewish Chronicle»), с осторожностью приветствовавшие планы колонизации Палестины, писали: «…в Святую землю нас приведет не процветание, а гонение»[218].
