Роман Арбитман - Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать
Одна из центральных сцен в романе — посольский прием с участием усопших писателей — выглядит ремейком бала у Сатаны. Разница в том, что именитые коллеги выведены под своими именами и описаны с минимальной степенью дружелюбия. Больше всех повезло однофамильцу автора: создатель поэмы «Москва — Петушки» благоразумно не упомянут вовсе (иначе не избежать всегдашней путаницы, так раздражающей романиста). Довольно снисходителен рассказчик к Андрею Вознесенскому. Приветствуя его, автор лишь заметит, что поэт поддался давлению и заменил удачную строку на менее удачную. Упоминая о Василии Аксенове, Ерофеев с укоризной обронит, что «жены всегда подталкивают мужей эмигрировать» и в аксеновском случае все кончилось «семейной катастрофой». Куда меньше повезет в романе прочим известным мертвецам. Скажем, Мандельштама автор приклеит к Сталину (оба «в вальсе несутся через века славной истории, порождая и убивая друг друга»), Пастернака вынудит признаться в глупости и фальши, Набокову подарит пошлый каламбур, Ахматову заставит хвалиться синяками («вы правда любили, когда вас пороли мужчины?») и сообщит, что она и в подметки не годится Платонову, а самого Платонова сведет с Кафкой — для того, чтобы автор «Чевенгура» нелестно отозвался об авторе «Процесса» («Никакой ты не гений, а просто еврей задроченный»), а Кафка надавал Платонову пощечин.
Хамское отношение к классикам — не единственная бросающаяся в глаза черта «Акимуд». Желая подтвердить репутацию «скандалиста» и «певца минета», автор превращает роман и в разновидность пип-шоу. Характеры? Логика сюжета? Ха, не это главное. «Оптимистический лобок», «она теребила мой член», «мой член слегка крепчает, оказавшись на свободе», «сиськи у нее станут крепче», «направил свой микроскоп на ее молодые сиськи», «достал сиськи и намотал волосы на кулак», «мастурбировала на видеокомпромат», «после ужина она делала ему в ванной минет», «минет — не повод для ревности», «она трахает Че настоящим мужским членом», «жопа мужчины и женщины — единый центр удовольствия», «я регулярно занимаюсь онанизмом. Фактически, с детского сада». И так далее, почти на каждой странице, причем наблюдательный автор прозревает сексуальную символику буквально везде. В романе есть и «либерализм с яйцами», и уподобление дипломатических сношений половому акту, и «орехи, похожие на женские бедра с густой растительностью между ног», и «фаллический кран смесителя», и «скорбные, поставленные раком березы», и прочая «вселенская жопотень».
Под этот унылый эксгибиционизм подведена теоретическая база. «Я понял, почему накрылся классический роман, — глубокомысленно рассуждает повествователь. — Он составлен из самоцензуры. Он скрывал глобальную человеческую неприличность. Он опускал детали, из которых складывалась сущность. Мы не знаем, как яростно на лиловом тропическом закате дрочил Робинзон Крузо… Мы не знаем, кричала ли Анна Каренина при оргазме…» О да, явное упущение. А ведь еще не прояснена роль дупла в пушкинском «Дубровском». А еще мы не знаем всех тонкостей отношений Малыша и Карлсона, Незнайки и Кнопочки, Герасима и Муму. А был ли оргазм у Мастера с Маргаритой? А без Маргариты?
Булгаковский Воланд когда-то полагал, будто москвичей испортил «квартирный вопрос». Трогательная наивность, да и только.
Путеводитель по Атлантиде
Михаил Жванецкий. Женщины. М.: Эксмо
Дорогой Михал Михалыч! В те же дни, когда на прилавках появилась ваша книга «Женщины», какой-то клинический идиот распространил через «Твиттер» слух, будто бы вы погибли в автокатастрофе.
Слух опровергли уже через полчаса, но за эти полчаса вся страна, по которой вы часто дежурите на федеральном телеканале, успела прослезиться. Причем дважды — сперва от горя, потом от радости.
Говорят, что ложное сообщение о смерти — хорошая примета. И это значит, Михал Михалыч, что вы будете жить долго. И по-прежнему будете дежурить по стране. И напишете много новых книг. Ну то есть по-настоящему новых.
Поскольку книга «Женщины», извините, таковой пока не является.
В ней вы пишете о случаях «тяжелого отравления от рассольника баночного Мукачевского завода кожзаменителей» и призываете «нашу могучую промышленность», чтобы та «перестала рыть ходы под нами, а немножко поработала на нас. Чтобы мощные станы Новокраматорского завода выпускали нежные чулочки».
Здесь вы проникновенно, с сочувствием, живописуете борьбу наших женщин с их главным ежедневным врагом, фиксируя каждую победу («видишь очередь — займи, не прогадаешь», «такую очередь отстояла — весь отдел в румынских кроссовках сидит», «в обед занять очередь в четырех местах и всё успеть»).
Здесь же вы обличаете неповоротливые СМИ («из газет разве узнаешь, где что дают?») и критикуете торговлю за перебои с товарами первой необходимости («То хлеба нет, то масла нет, то сахара нет, то мяса нет»). Перечисляете вы и прочий дефицит: «сервизы, туалетная бумага, шоферский инструмент, покрышки жигулевские, крестовины, фары к ноль пятым, сантехника, смеситель югославский — такое богатство».
Все это ностальгическое ретро — не особый прием, а закономерное следствие того, что большинство текстов, включенных в книгу, сочинены лет двадцать и более назад. И если в советские времена едва ли не половину из этих миниатюр невозможно было услышать с телеэкранов или прочесть в книге, то сейчас те же самые тексты у многих вызовут вежливое недоумение. Слишком это похоже на путеводитель по затонувшему граду Китежу или Атлантиде: к каждой второй фразе уже необходим исторический комментарий. Сегодняшнему читателю, особенно молодому, надо объяснять, отчего туалетная бумага пребывает на Полюсе недоступности и чем так замечательны румынские кроссовки и югославская сантехника. И что за страна такая, кстати, — Югославия? И что такое «Клуб кинопутешествий»? И почему езда на «Волге» — символ невероятной крутизны?
Строго говоря, ваши «Женщины», Михал Михалыч, — это вообще не книга. Это, извините за прямоту, цитатник. Такие выходили и при советской власти, только авторы были немножко другие и темы другие: «Маркс и Энгельс о литературе», «Ленин о музыке», «Хрущев о живописи», «Микоян о вкусной и здоровой пище» и пр.
Школьникам, студентам и пропагандистам не надо было ползать по Интернету, разыскивая подходящее к случаю высказывание. Тем более что Интернет тогда еще даже не изобрели.
Не спорю, в чисто прикладном смысле «Женщины» — издание, наверное, тоже небесполезное. Нужен кому-нибудь веселый тост? Нет проблем: «Уважать человека — одно, а любить его — совсем третье». Нужно припечатать тещу? И это можно: «Такой тупой и беспамятной коровы я не встречал даже в Великую Отечественную». Ну а если в пылу ссоры с благоверной все аргументы исчерпаны, а перепалка в разгаре, загляни в книгу — и пожалуйста: «Клизма психованная развесная. Патлы торчат, нос облез, изо рта разит болотом. Зубов сейчас не будет».
Смешно? Гм… Но тут вы не очень виноваты, Михал Михалыч. Даже большие профи не могут удачно шутить все 24 часа в сутки, быть одинаково афористичным семь дней в неделю и вдобавок ни разу не повториться. Однако, в отличие от Маркса с Энгельсом, вы могли бы повлиять на состав цитатника. Вы же видите: всё, что имеет отношение к прекрасному полу, прилежно выбрано из вашего обширного письменного и устного творчества и представлено на равных. Не только отшлифованное и классическое, но и совсем незначительное, проходное, на коленке писанное, на вечеринке читанное, легко выброшенное в урну и извлеченное услужливыми фанатами.
Кстати, среди тех, кто помог вам составить этот цитатник, первой строкой в предисловии упомянут рабочий Александр Сысоев из Нижнего Тагила. Ох уж эти добровольные помощники из Нижнего Тагила…
Михал Михалыч, не берите пример ни с кого. А уж если уральский пролетариат так вам дорог, пусть он лучше поможет вам как-нибудь по-другому. Например, подарит вам то, о чем вы давно мечтали.
Я имею в виду танк, на котором вы сможете поехать куда угодно и грозно спросить из-за брони: «Скоко-скоко?»
Хотя, пожалуй, вам этот танк уже не шибко нужен. На базаре вам и так всё дадут бесплатно. А куда-то в другое место ваш танк сегодня не пропустят.
Апгрейд Перельмана
Александр Иличевский. Математик: Роман. М.: АСТ, Астрель
Еще недавно премия «Русский Букер» была для наших писателей чем-то вроде пожизненной индульгенции, которую кардинал Ришелье выдавал Миледи: всякий текст обладателя букеровского диплома априори считался произведенным во имя и на благо Великой Русской Литературы. Потому-то Александр Иличевский, лауреат 2007 года, годом позже не постеснялся выпустить роман «Мистер Нефть, друг» — как бы интеллектуальный, извилистый, с запутанным нарративом, а на самом деле бессюжетный, мучительно невнятный и нечитаемый опус, где прорывов из царства темного бубнежа в пространство смысла было еще меньше, чем изюма в экономной советской булке с изюмом.
