Андрей Платонов - «…Я прожил жизнь» (письма, 1920–1950 годы)
Но ты так всегда позоришь меня за это, что я начинаю еще пуще верить в свою правоту.
Кончим об этом. Я не сумел просто сделать из жизни то, о чем мечтал в ранние годы. Перенесу то, что вышло из-под моих неумелых рук.
Теперь о будничном – и конец.
Валентине дал 12 р[ублей], она, кажется, уезжает. Мои не приедут[299]. (А сколько было ссоры! А вот всё и рассеялось, осталась боль да пустота.)
Опиши мне Крым. У тебя очень хороший стиль в письме из Симферополя, несмотря на то что ты писала его наспех. Вот так и пиши. Какое ощущение оставило море, какие горы, небо, воздух и весь инвентарь тамошней природы. Наверное, очень интересно и необъяснимо.
Я отсюда ничего себе не могу вообразить. Что вы едите?
Как Тотик встретил море? Как ты проводишь время (я спрашиваю это, чтобы вообразить тебя в Крыму).
И всё остальное. Мне всё будет любопытно. Ты знаешь, я нечаянно открыл принцип беспроводной передачи энергии. Но только принцип. До осуществления – далеко. Будет время – напишу статью в научный журнал[300]. Маша, это захватывающая задача, – страсть к научной истине не только не умерла во мне, а усилилась за счет художественного созерцания.
Я не гармоничен и уродлив – но так и дойду до гроба без всякой измены себе.
Завтра ответ в Совкино о службе. Денег еще не получил. Получу – вышлю, они мне не нужны. Не дадут службы, поищу еще где-нибудь. Не найду – подыскиваю вам комнату и – в провинцию. Чем хуже, тем скорее будет легче.
Пиши мне всё, Машенька. На деле я никогда не был и не буду твоим врагом. А был только на словах.
Будьте живы и здоровы, поправляйтесь, берегите и не обижайте друг друга (Тотка, стервец, слушай маму!) и помните своего старика.
Андрея Платонова.
Впервые: Волга, 1975. С. 172–173 (фрагменты; с датировкой: 1936 г.). Печатается по: Архив. С. 483–485. Публикация Н. Корниенко.
{125} М. А. Платоновой.
5 июля 1927 г. Москва.
Машенька!
Посылаю тебе книжку – простой бандеролью[301].
Это так. К пятнице[302] типография сделает книжки в переплете, тогда вышлю тебе форменно – с личной надписью.
Отчего ты не хочешь писать мне? Разве ты так занята? Напиши, пожалуйста, откровенно. И мое самочувствие, и мои дела ниже нуля.
Привет. Целую жену и сына. Андрей.
Впервые: Архив. С. 486. Публикация Н. Корниенко. Печатается по автографу: ИМЛИ, ф. 629, оп. 3, ед. хр. 9, л. 7.
{126} М. А. Платоновой.
9-11 июля 1927 г. Москва.
[303] Долги все отдал. У меня ничего нового. Книга вышла. Либретто – ответ на днях. 15-го июля лишают службы. Возможно, что я подпишу с «Мол[одой] гв[ардией]» договор на роман в 15 листов[304] по 150 р[ублей] за лист. Тогда служба не нужна.
Положение с войной напряженное[305]. Но это неважно.
То, что я напишу дальше, тебя удивит. Да, я накануне лучшей жизни. Литературные дела идут на подъем. Меня хвалят всюду. Был в «Новом мире» – блестящая оценка[306]. Либретто – тоже. «Епиф[анские] шлюзы» – также[307].
Зачем я это пишу? Вот зачем. Оказалось, что это мне не нужно. Что-то круто и болезненно во мне изменилось, как ты уехала. Тоска совсем нестерпимая, действительно предсмертная. Всё как-то потухло и затмилось.
Страсть к смерти обуяла меня до радости. Я решил окончательно рассчитаться с жизнью. Я всё обдумал. Тотик и ты? Но ведь ты же в пять минут при желании найдешь себе мужа, попечителя, друга – и полюбишь его. Ты не пострадаешь ничуть, оттого что я погибну. Выйдет наоборот. Счастью со мной не бывать. Я болен и неустойчив. А с другим – счастье возможно.
Всюду одно растление и разврат. Пол, литература (душевное разложение), общество, вся история, мрак будущего, внутренняя тревога – всё, всё, везде, вся земля томится, трепещет и мучается. Самое тело мое есть орган страдания. Я не могу писать – ну кому это нужно, милая Маша? Что за утешение, дорогой единственный мой друг!
Нежный мой далекий неповторимый цветок. Существо, в котором светилась вся моя надежда!
Грусть моя, мое единственное вдохновение, ты была у начала моей жизни, мой конец совпадает с воспоминанием о тебе. Пучина бессознательного тушит во мне контроль сознания. Как страшен и радостен миг полного освобождения, забвения в прахе немого вещества.
Молятся о плавающих, путешествующих, страдающих. Никто не молится за умирающих, за мертвых[308].
Помолись о мне, моя любимая, Мне не перенесть ни жизни, ни любви[309].
И это так тянет – сильнее всего, сильнее самого сильного – твоего тела.
Я сделаю всё, чтобы было удобно тебе. Воскресенье я лежал, думал о тебе. Как хорошо еще бы и в последний раз хоть увидеть тебя. Никого нет совершенно у меня. Ненависть к себе у меня предельная. Я бы изорвал свое тело – и я изорву его.
Что хочешь сделаю для тебя в эти дни. Приеду на день на два в Крым. Еще что-нибудь. Что хочешь. Деньги все переведу тебе. Я их только и жду. Но я же не нужен тебе. Твоя горькая правда поможет мне.
Не утешай, не обманывай, а толкни меня – мне будет легче.
Пиши мне свое последнее письмо. Буду ждать и считать версты поезда. Буду помнить. Унесу тебя в себе навсегда, даже в мертвом теле своем запечатлею твой образ. Касаясь камня, я обниму тебя. Я навсегда оценю тебя так, как не сумел оценить при жизни, болея и мучаясь ненужными вещами.
Живи, мой лунный свет и моя великая ночь. Напиши мне быстрое письмо.
Твой Андрей.
Напиши мне всю свою жизнь, но так, как надо, – правдиво и беспощадно.
Я тоже напишу. И тогда кончено.
Скажи, кто ты? Познакомимся и обручимся искренно и без всякой пользы. Это наша свадьба. Как жаль, что ее не было.
Я плачу о тебе, моя далекая подруга. Я стал пошлым и глупым.
Печатается по первой публикации. Архив. С. 487–488. Публикация Н. Корниенко.
{127} Н. И. Замошкину.
12 июля 1927 г. Москва.
Глубокоуважаемый тов. Замошкин!
Я получил Вашу открытку[310] о моей повести. Если Вам нужны короткие рассказы, то я прошу Вас самостоятельно пустить отрывок из моей повести как самостоятельный рассказ[311]. Это легко сделать.
Если этого никак нельзя сделать, то Вы назначьте мне день и час, когда я могу явиться к Вам за рукописью.
Но я бы просил удовлетворить мою первую просьбу. С тов. приветом.
Андрей Платонов.
12/VII.
Впервые: Волга. 1989. № 8. С. 163. Публикация Е. Литвин. Печатается по автографу: РГАЛИ, ф. 2569, оп. 1, ед. хр. 335, л. 2. Почтовая карточка.
{128} М. А. Платоновой.
14 июля 1927 г. Москва.
Маша!
Получил два твоих письма. В воскресенье в Крыму был шторм[312]. Я беспокоился и послал тебе телеграмму с оплаченным ответом, но пока нет от тебя ответа.
Мое письмо к тебе было простое, а не противоречивое. Я очень далек от зависти, обиды, которую кто-то будто бы мне нанес здесь, и т. д. Это всё неверно. Хвалят меня не по кабакам, а в таких местах, как Совкино. Председатель Шведчиков[313] прочитал мою книгу (ему дал ее Бляхин[314]) и говорил со мной.
Затем хорошо отзываются сценаристы (Берроуз и Пушас[315] ты их не знаешь). Воронский, «Нов[ый] мир», писательская орда из «Мол[одой] гвардии» и т. д.[316]. В кино мне говорят, что я смогу стать большим сценаристом, и как только приедет из Л[енин]града Эйзенштейн[317], то меня познакомят с ним. Воронский назвал вещь первым образцом беспримесной пролетарской литературы. – Никакого комханжества[318] и комлакейства нет, вещь очень резкая, твердая и даже несколько излишне спрессована, – сказал он. К сожалению, он власть потерял. Завтра – [в] пятницу – иду к нему в «Круг»[319]. Вчера подписал договор с «Мол[одой] гв[ардией]» на 900 р[ублей][320]: во вторник что-нибудь получу.
Во вторник же выезжаю к тебе с поездом в 8 ч[асов] 25 [минут] вечера. Наверно, в четверг тебя увижу. Я буду рад и счастлив, если ты встретишь меня в Симферополе.
Милая моя, зачем ты меня не хочешь понять?
Я не под настроением пишу тебе письма, и в них нет загадок. Мое отчаяние в жизни имеет прочные, а не временные причины. Есть в жизни живущие и есть обреченные.
Я обреченный. Кто меня мог так обидеть? Маша, мне нужна ты, а не женщина вообще. И если тело, то тоже твое – […] я, наверно, очень сжился с тобой в половом отношении. Но это всё же второстепенное по сравнению с тем, что я без тебя никак не могу писать – теряю вдохновение, выражаясь вульгарно. Да, ты права, что надо писать для себя. Халтурить я совсем не могу. Но мое горе и мое счастье в том, что я пишу для себя и для тебя. И потом, писать могу, когда ты рядом живешь. Душа должна быть верна себе и спокойна, а в такой тревоге, в какой я живу без тебя, она бесплодна.
Ты говоришь, где меня хвалят. Муся, ведь это чепуха. Хотя мне говорил Молотов, очень скупой на похвалы ко мне человек (в педагогических целях), что над «Епиф[анскими] шлюзами» плачут. Это глупость, конечно.
