Чингиз Гусейнов - Семейные тайны
И уединятся - приедут в тихую обитель, оберегаемую Скучающим Усачом, и Расул им устроит пышную встречу, и домик, белеющий, как сахар, на лесистом горном склоне, и та, ему улыбаясь, и столько надежд связывает Аскер с этой улыбкой: "О, Аскер, каждый великий (I) поэт - немножко актер!" - и у него вдруг новая идея - Сыграть Бабека, борца против халифата! и поэму о нем! и сценарий! и сам - в главной роли, правда, с картонным мечом в руке! Это ж начало начал, и школьники знают.
"Маловато у тебя сведений о Бабеке,- сказал Расул Аскеру, ведь он историк, диплом есть.- Он разгромил восемь армий халифата, шесть халифских маршалов пали от его рук!.. И не седьмой век, а девятый!"
"Неужто есть еще у нас в истории крупные фигуры? - И смотрит вопрошающе, вызывая на откровенность (выведать подробности о Джанибеке?).- Кажется, Белобаранные?.." - Не упустить бы чего, думает Аскер, особенно как услышал (может, установка, идущая сверху?) в устах одного из подхалимов-подпевал Джанибека, что в нашем народе за последние полтыщи лет не было фигуры, равной Джанибеку (бурные продолжительные аплодисменты, все встают…).
"Сначала были не Белобаранные, а Чернобаранные! - И выложил некогда от Асии услышанное; она как учитель (дитя еще), а он - ученик (многоопытный муж!): - Чуть раньше ширваншахи были!.. Идиллия, когда ты прилег в жаркий день под деревом в поле, устав от ходьбы за плугом, а гонцы тебе несут весть, шепчут на ухо: "Ты ширваншах!" Основатель династии Ибрагим Первый! (Трое котировались!) И с чего начать править. Тысячами истязая и истребляя, наводить ужас! И лавировать, извлекая для себя выгоду, ведь зажат между ордами. И царь-хромец, и царь-шут, и царь-змей: вытеснить одних, которые сиднем привыкли сидеть, и насадить других, которым дом - седло, а небо - крыша".
"А как с особой,- шутит с чего-то Аскер, чтоб хоть как-то без умыслу уязвить Расула, страдающего из-за Джанибека (?),- равной твоему шефу?"
Расул улыбнулся: "Был Узун Гасан, Длинный Гасан!"
Аскер хохочет: "И Короткий Джанибек!", радуясь своему бесстрашию (опьянен близостью хрупкого создания).
"Составил "Свод законов", как править. Мать у него… нет-нет, я имею в виду Длинного Гасана, была, Между прочим, очень мудрой женщиной, звали ее Сара-хатун. И послы у него: венецианский, Амброджо Контарини,- все-все пыталась некогда Асия вложить в память Бахадуру,- венгерский, польский, русского князя Московского, Марком звали, и в дар Длинному Гасану сто кречетов! А Афанасий Никитин, возвращаясь домой из Индии, гостит в лагере Длинного Гасана, А потом Се-февиды, поэт-властелин шах Исмаил Первый ("Вот бы о ком еще написать!" - подумал Аскер). И при нем,- подзадоривает Расул Аскера,- дружина из собственного племени, чтоб помог держать народ в повиновении, точь-в-точь как Джанибек (копирует). Он же - поэт!"
"Джанибек?"
"Он тоже! Но я об Исмаиле Первом… Хоть одну строку!" - взмолился Расул, но гости отвлекли.
И Аскер унес с собой невыговоренные строки шаха-поэта: "Он молвит речь, она чужая, что в ней - не смыслит он!" А еще изречение: "Что? Восстанут? Слово против скажут?! Выхвачу меч и ни одного человека в живых не оставлю!"
И долгие (длинные?) размышления, что у нас без этого никак нельзя,- пусть себе правители ломают головы, как с народом собственным ладить, а поэту Аскеру Никбину довольно и малой радости общения с той, которая чутко и послушно внимает ему.
В тот же вечер толковали с Асией о памяти (увы, в реферате Бахадура ни слова не было о памяти исторической), и об Ильдрыме - ни слова (но поговорят).
Расул все же успел сказать Аскеру Никбину (о малой его радости):
"Так что (усмехнулся) это у нас в генах".
"Что?"
"Так тебе и отвечу!.. Нашел простака!"
Не мешало бы, конечно, кое к каким памятникам буйноголовых подвести и спросить: "Что это? Груда гранита или история?" Бабеку памятник будет, как Аскер Никбин его сыграет, и с него скульптор и вылепит, читай Путеводитель Памятников, составленный кем-то, а под рисунками слова Аскера Никбина.
Так вот, об Ильдрыме, чье имя всплыло-таки, причем дважды:
в первый раз, когда Аскер Никбин, пируя с толстогубым в сахарно-белом домике на густом лесистом склоне, где, как ненастоящие, ибо столичным горожанам только кажется, что перевелись, раскинули свои ветви могучие грабы, чинары и дубы, декламировал, импровизируя, подобно далекому предку-ашугу (и придумал ему биографию: хан ослепил (?!) поэта-певца за дерзкие стихи), но, увы, без трехструнного саза, строки еще не оконченной поэмы об Ильдрыме; и во второй, когда Асия, приехав к себе, позвонила Лейле - и тоже об Ильдрыме. Но сначала Асия сказала Лейле о том, как Расул выглядит: измотан, устал, неухожен, одни лишь слова.
"Что за..,- после паузы, брезгливо,- неухоженность?" - недовольно спросила Лейла, и Асия рассказала (именно с ее слов и пошло), что не могли нужную фотографию Расула подобрать для какого-то удостоверения, где надо выглядеть с оптимизмом,- фотограф долго мучился. |
"И что ты предлагаешь? - спросила Лейла.- Чтоб я приехала в его глушь?"
"Но какая красота!" - не унималась Асия, сама не понимая, зачем позвонила.
"И хорошо,- подумала Лейла.- Ни слова об Ильдрыме".
Но снова звонок. Лейла думала, что на сей раз - Расул, а это опять Асия: "Да, главное я тебе забыла сказать!"
Что-нибудь с Ильдрымом! "Тебе что, деньги некуда девать?"
"Ничего, премию получила… Ссора тут у нас".
"С кем?"
"С Ильдрымом!"
"Во сне?" - Надо ж твердо сказать однажды.
"При чем тут сон? - отрезала Асия.- Наяву! Приходит ко мне ночью и говорит: "У вас, сестер, никто замуж по любви не выходил". Я ему возразила, а он: "Кроме нас с тобой". "А Лейла?" - я ему… Ты меня слышишь, Лейла?"
"Надеюсь, он согласился с тобой?" - спросила Лейла.
"Молчал,- ответила Асия.- А я приставала к нему, пока не уломала. Договорились как будто, а он вдруг снова: "Да, никто из твоих сестер замуж по любви не вышел, и неведомо никому это чувство". А спорить уже сил нет, обиделась, отвернулась и уснула". Асия оборвала разговор, повесила трубку, будто Лейла - это Ильдрым.
А Расул зачастил к Джанибеку. И пошли домыслива-ния (его зама): зачастил долго не усидит здесь, а потому лучше с Расулом не сближаться; или хочет создать видимость близости к Джанибеку; и версии насчет жены: Лейла-де неспроста не приезжает к Расулу, вечно один,- наверняка сбежит скоро! выждать, чтоб не погореть, когда придет новый (заменив Расула).
Да, котировались, как в далекой истории, трое (и Расул шел как танк).
Но в нужную минуту у Больших Ушей (чтоб ни один шорох, шепот чтоб ни один не прошел мимо, а был уловлен,- самый-самый вхожий к Самому) оказались губы Шептавшего, ну, и он назвал Джанибека.
А все потому (разве только это? Поговаривали о цитрусовых, лимон - это ясно, миллион, но есть и иные, грейпфрут, к примеру, и его содержимое трудно поддается исчислению), что Шептавший помнил, как с Джанибеком,- о!., тут пошло такое, что шифровальщики голову ломали!., и, как эстафета, передавалось из уст в уста,- и пусть сметливые растолкуют, что сие значит: ВТОРЫЕ, но на ПЕРВЫХ ролях (в ведомстве Джанибека, а такого рода ведомств - раз-два, и обчелся, чертова дюжина), да, помнил Шептавший, как с Джанибеком ели стратов, птичек-невеличек, особо приготовленных в вине, а потом стреляли в горных козлов, они же туры, из пистолетов, которые с виду как пугачи пугачевских времен, и бухают, как пушкис семичастное эхо в горах неделю бьется меж утесов, с одного склона на другой катится, пока не задохнется (и однажды охотились с вертолета).
А потом, как утихнет эхо, засеменят по альпийским лугам яркокрылые птицы: "Цви-цви! Цви-цви!" - поют и вторят им, будто птичьи дозоры на перекличке, быстрые белогрудые птицы: "Гу-гу! Гу-гу!" - и цвигают, и гугают, пока снова не станут бухать". И егерь, и конский лекарь, кому имя коновал, в их свите.
А ныне на широкой поляне-поляночке, что меж гор, неспокойно. Вдруг - чу! выстрел,- новые охотники, и неведомо в кого рикошетом.
И еще хобби у Шептавшего: старинное серебро, пояса, рукоятки, кубки и прочее, даже сабли,- их видимо-невидимо на Кавказе с шамилевских времен (и кое-что еще). Однажды Шептавший в узком кругу о хобби рассказывал, что продлевает жизнь, и Расул приглашен был, слышал.
"Есть стремление к чему-то, и это мобилизует, ни одного лишнего жирка на сердечной мышце, и душевное удовлетворение после суетной и хлопотной службы!"
Один-де коллекционирует шариковые ручки, рыщет по загранице, специальные ящики с бархатной основой, где прячет их, с пикантными подробностями: повернешь язычком вверх и видишь лысую голову государственного мужа, а вниз повернешь, ой-ой, какие формы! - хохочет.- А кто автомашины, в миниатюре и в натуральный рост, смотря по возможностям. Ну, медали или другие знаки отличия дарят, сняв с груди, ибо чем стать игрушкой в руках внука, не понимающего боевое прошлое деда,- пусть лучше в коллекцию, а она описана и взята на учет, ибо здесь и ордена золотые, с саблей и крестом, тех, кто когда-то орудовал на дальних восточных границах.
