Чингиз Гусейнов - Семейные тайны
И, чтоб задобрить Джанибека, Расул сказал:
- Помнишь, Джанибек, ты однажды во сне увидал бога?
Джанибек решил, что Расул разыгрывает его. И неделю не подходил к телефону.
"А вы передали, что я звонил?" - недоумевал Расул, ругая себя за оплошность с богом.
Помощник, фамилия чудная: Цезарев, басом,- нет - дискантом: "А как же?" Дескать, смеет ли не докладывать, когда звонит сам Расул?
Асию б сюда, в Расулову глушь. Еще недавно о па-пяти с нею толковали, выискивая созвучия, вроде садов, ставших пустынями, и слой за слоем засыпано-спрятано, и скачут кочевники (это когда Расула на ковер вызвали, к Джанибеку).
- Память? Память бывает, это я у Бахадура вычитала, ассоциативная, увидела я, к примеру, Джанибека, и вспомнила Узун Гасана, Длинного Гасана из династии Белобаранных, некогда славен был. Далее память буферная, которая обновляется текущими воздействиями извне, генетическая наша память еще сильна, а сильнее ее память родовая, долговременная память, увы, не в чести, а нарушенная память - предел мечтаний для кое-кого из тех, кто нами повелевает, далее распределенная, кому что помнить: Джанибеку - о тех, кто над ним, тебе…- на миг умолкла,- о Джанибеке.
- С чего это ты взяла? - возразил Расул.
- Ладно, о Лейле, тут ты не станешь, надеюсь, возражать. Промолчал.
- …память шаблонная, положено - не положено, банкет - банкетная, ' если ^ "а" - аовая, если "б" - бэовая и так далее,- запуталась,- эйдетическая память, хотя бы здесь точно и ясно!
- А это что?
- Фотографическая! Как глянул на плакат - отпечаталось!
И снова о Джанибеке - у него такая память. Толстогубова пленил: раз услышал его стихи - и уже шпарит наизусть (перед встречей - учил).
- Ты не сказала про историческую (удел мечтателей)…- Обидно, если мертвый груз.
Расул один в доме-особняке, уже осень, двор осыпан крупными желтыми листьями, они горят в закатные часы, и на безлистных гранатовых деревьях, как игрушечные, висят алые, лакированные будто, спелые гранаты. И Зевающий Усач, оберегающий покой Расула. И неудачи с жилым домом, на который были большие надежды. Роют котлован - прорываются какие-то подземные воды, шумят источники. А может,- осенило,- водопад родников?! Забросили стройку, благоустроили родник, назвав "Родником Расула"; а как уедет, сбежит отсюда, назовут "Слезами Расула" (?); почти как инициалы: С. Р.
В первое время, когда в свои приезды к Джанибеку Расулу предоставляли слово, да-с, это он умеет, зал замирал. Молчание гробовое: "А ну, что ты скажешь?" Он сразу в бой, и его риторические вопросы, как бесценные слитки, ложатся целиком в газетный отчет (а прежде - в резолюцию, которая словно покойник: шумят, пока не вынесли, а как вынесут - забудут): "Это что же получается, а?" Или: "Вот вам еще парадокс!" - сыплет этими парадоксами-перекосами. Однажды и о "лимоне"" Толстогубое, гость Аскера Никбина, по его епархии приехал,; тот, кого жена-корреспондент ласково Тушей зовет, вот она, сидит в зале, худая, хрупкая, с грустными, как у лани, глазами, обыгрывал потом это слово "лимон" в одном из своих выступлений в огромном спортивном зале, так из него выжимал, давя, сок, эдак, и зерна вылетали изнутри и - в телеаппаратуру, щелк-щелк.
И после Расула - Девяностолетний Старец (да, да, отец шефа Нисы, которой еще нет, не встретилась Расулу, вернее, она есть: только что приехала сюда, устроилась в общежитии, чиста, целомудренна, но уже заприметили ее).
Старец сидел в зале на специально вынесенном стуле между трибуной и первым рядом, а как дали слово, к нему два рослых парня подскочили, под руки и на трибуну, а старец вдруг помолодел лицом и звонко бросил в зал, где плотно сидели ряд за рядом и ни одного пустующего места, фразу, как фугаску, и полетели осколки:
"Вы думаете, они искренне аплодируют? Здесь же половина взяточников!" (??)
И - взрыв аплодисментов.
Никто такого не ожидал, а тут еще Шептавший (да, да, и он был здесь) теребит Расула, узнать хочет, с чего вдруг такой шквал?! Не успел Расул сказать, как вытянулось недоуменно лицо Шептавшего, а он передал услышанное Толстогубову, и у того тяжелые щеки вдруг повисли и стали пунцовыми, и Джанибек растерялся - дойдет еще до Самого!! за такое, мало ли что в ведомстве?? по головке не погладят! "Что возьмешь со старика? Ну да, .старый камышолог, порвал с родичами-буржуями, революцию делал, как не пригласить? К тому же ему всюду разбои мерещатся!.."
Аплодисменты на каждую мысль: и за здравие, и за упокой.
И женщина из учетного отсека (с функциями контроля), выступавшая до Расула, говорила б о нем (кто ж не тщеславен?), а не о Джанибеке: "Мы, женщины,- и голос прерывается, грудь колесом, дышит учащенно, астма замучила,любим вас, дорогой (Расул Мехтиевич), не только как главу нашего КамышПрома, под чьим мудрым руководством" и т. д., "но и как мужчину!".
И снова взрыв.
И будут хлопать, пока не установится единый ритм. И улыбка усиливает энергию зала. Иначе нет смысла. Кое-кто и не хлопает, ладонь касается ладони, а хлопка нет, но это неважно, когда ритмичный гул охватил зал, и волны несут свой челн, убаюкивая.
Такая цепочка кандальная (? опечатка: может, скандальная?) пошла потом из-за "искренних аплодисментов", даже до бывшего шефа Расула, который благословил его поездку на кукушке в пункт А, - Расул вырвался в командировку лишь бланк, а на самом деле - за свой счет), именно тогда и решилось с побегом (выскочил из ловушки А и, минуя Б, оказался в Ц), заглянул заодно к бывшему шефу, может, задание какое, совет на дорогу в дальние края, а тот сразу:
"Ай да молодцы! Ну этот, ползала! Надо же придумать!" - лицо еще улыбается, а дыхание нервное, и вспышки в глазах, распустились! Расул промолчал и был доволен, помнит, выдержкой, как и тогда, когда старец бросил в зал.
А старец, будто судьба испытывала Расула, оказался вдруг рядом и вопрошающе глянул на него, силясь вспомнить, где они прежде встречались, как не мог вспомнить и только что отошедшую от Расула женщину, это Айша была,
А ведь пришлась и Джанибеку по душе его крылатая фраза (пусть зал трепещет!): раньше о старике и думать никто не думал, а тут вдруг как некролог, так и его имя в ряду других, кто подписал, никто не помнил, что он Азад Шафаг (Азад имя, а Шафаг - псевдоним,- Лучезарный, говорят, из аранцев он) и шел в списке или первым по имени, ибо на "а", или последним - по псевдониму.
"Да, да, вспомнил!" - обратился он к Расулу, хотя тот ни о чем его не спрашивал. "Это ж Айша, внучка знаменитого Кудрата, моего старого боевого друга!.. Ох, память!.."
В тот же вечер и говорили Расул с Асией о памяти,- душа у Расула, как и у старика, жаждала выговориться, а не с кем: Лейла еще не приехала, Асия, наезжая из деревни в город, живет в их квартире.
Об Ильдрыме - ни слова. Расул наблюдал за нею эти странности: говорить об Ильдрыме как о живом. Сначала они с Лейлой воспринимали это спокойно: ну да, жив, как можно забыть? И здесь - разгадка ее верности Ильдрыму. А потом стали тревожиться, и Лейла с Айшой обсуждали эти "отклонения" (Айша) Асии, особенно как стала говорить, что к. ней по ночам Ильдрым приходит (когда она в городе). Обсуждай - не обсуждай, смысла нет: кто посмеет предложить Асие выйти снова замуж?! Лейлы (после разговора с Айшой) хватило лишь на то, чтобы упрекнуть Асию (в свой приезд с Расулом, когда телеграммы на ярких бланках): "Ты совсем перестала о себе думать! Что за вид? Что за пальто на тебе?! Поедем с нами, купим тебе…"
"Шубу?" - перебила ее Асия.
"Хотя бы!"
"Зачем она мне, у нас же холодов, как у вас, нет", а в глазах - презрение, что подачку ей всучить хотят.
Расул был доволен: об Ильдрыме ни слова. Асият словно учительница, это у нее получается, не спеша рассказывала Расулу о памяти, и он опасался, что всплывет имя Ильдрыма,- не всплыло!
Но всплывет, о чем - в свое время, а теперь об Аскере Никбине, который (пока Асия и Расул вели тихие родственные беседы) угощал вечером после торжеств (и нелепой выходки старца, выжившего из ума: бросить в зал такое!..) Толстогубова в духане, что открыли недавно под Девичьей Твердыней, где тягуче пела зурна, а упитанные крепкие ребята несли на подносах завернутые в лаваш люля-кебабы (потом пили даже за старца-правдолюбца, который, как фугаску, бросил в зал свои крылатые слова). И, ухаживая, неравнодушный к блондинкам, за хрупким созданием, она же корреспондент, ведь формально ничья! загорается мыслью уединиться с гостями, договориться с Расулом!! в его пункт А, где и пастбища, и озера, и лани ("Вы взглядом с ланью схожи",- говорит он гостье, не представляя ее с этим Тушей, тяжелые щеки всегда потные, какие-то болезни у Толстогубова, от которых он лечился в специальном санатории, уже не раз говорили, что вот-вот, но здоров, тьфу-тьфу, завистники слухи распускают).
И уединятся - приедут в тихую обитель, оберегаемую Скучающим Усачом, и Расул им устроит пышную встречу, и домик, белеющий, как сахар, на лесистом горном склоне, и та, ему улыбаясь, и столько надежд связывает Аскер с этой улыбкой: "О, Аскер, каждый великий (I) поэт - немножко актер!" - и у него вдруг новая идея - Сыграть Бабека, борца против халифата! и поэму о нем! и сценарий! и сам - в главной роли, правда, с картонным мечом в руке! Это ж начало начал, и школьники знают.
