Александр Ляховский - Тайны афганской войны
— маскированное применение тактических воздушных десантов на всю глубину операции во взаимодействии с обходящими отрядами и бронегруппами;
— блокирование населенных пунктов советскими подразделениями и их прочесывание афганскими войсками под прикрытием авиации, огня артиллерии и орудий наших бронегрупп;
— уничтожение противника путем сплошного прочесывания долин, ущелий (с предварительным захватом господствующих высот) с разных направлений и т. д.
В последующем многие из этих способов действий были взяты на вооружение, но вырабатывались и новые, неизвестные противнику. Это часто вводило его в заблуждение, было для него внезапным и в итоге обеспечивало успех.
Чего не успел сделать Андропов?
Вскоре после своего избрания на пост Генерального секретаря ООН в январе 1982 года Перес де Куэльяр назначил своим заместителем Диего Кордовеса, который в апреле вылетел в Кабул, затем в Исламабад с целью подготовки почвы для проведения первого из 12 раундов переговоров, который состоялся в Женеве в июне.
За этим последовала работа Кордовеса по подготовке соглашений. Начиная с 1982 года он провел 41 дискуссию и большое число встреч, о которых не сообщалось, с афганскими, американскими, пакистанскими, советскими представителями и представителями ООН, участвовавшими в том или другом этапе Женевского диалога.
На основе результатов июньского раунда переговоров с Пакистаном Кордовес подготовил черновой вариант соглашения, в котором указал, что войска СССР будут выведены из ДРА в соответствии с определенной на переговорах датой. Москва ответила положительно только в декабре, примерно через три недели после прихода к власти Андропова. На похоронах Брежнева Ю. В. Андропов имел частную беседу с Зия-уль-Хаком, в ходе которой проинформировал его о «новой гибкой политике советской стороны и понимании необходимости быстрейшего разрешения кризиса». От Пакистана же требовалось отказаться от помощи мятежникам.
Ряд интервью с руководителями Пакистана в конце 1982 года показал растущие разногласия между Исламабадом и Вашингтоном касательно предложений ООН. Зия-уль-Хак заявил 31 октября в Исламабаде, что Пакистан решил поддержать Кордовеса «вопреки совету наших ближайших друзей… Мы хотим справедливого решения по своей инициативе, потому что мы знаем, что политическое давление может идти вместе с военным давлением». В ноябре Якуб Хан (министр иностранных дел Пакистана) сказал: «Мы можем повернуть часы истории к 1979 году…»
Если СССР согласится полностью вывести войска из Афганистана в короткие сроки, заявил Якуб Хан, Исламабад и Вашингтон окажут им содействие при выходе и обеспечат постепенное прекращение гражданской войны.
Именно Юрий Владимирович Андропов раньше других наших политиков понял свою ошибку и бесперспективность участия Советского Союза в афганской войне.
Как писала газета «Тайме» 3 марта 1983 г., Андропов реально готовил пути для возможных дипломатических шагов в Афганистане, впервые официально признав в печати то, о чем раньше говорили шепотом: что «наши ребята в Афганистане гибнут от пуль повстанцев и что силы сопротивления настолько мощны и опытны в ведении боевых действий в горах, что в состоянии эффективно действовать против советской пехоты и танков».
Хорошо информированный журналист Селиг Харрисон в статье «Анатомия афганских переговоров», к примеру, констатировал: «В Исламабаде Кордовес неожиданно нашел союзника в лице посла США в Пакистане Спайерса, который был уверен в том, что Советский Союз стремится найти пути прекращения конфликта».
…Перед апрельским раундом Кордовес и де Куэльяр имели встречу с Андроповым, который уверил их, что готов предпринять «определенные шаги», но сомневается, что Пакистан и США поддержат предложение ООН. Подчеркивая важность второго раздела соглашения, касающегося невмешательства, он сказал де Куэльяру, что благодарен Кордовесу за то, что тот «понимает всю важность для нас этой проблемы». Их часовая беседа 28 марта 1983 года была посвящена исключительно афганской проблеме, заявил позднее Кордовес: «Он закончил свою речь, подняв руку и загибая при этом пальцы, перечисляя причины, по которым Советский Союз стремится как можно быстрее решить афганский вопрос. Конфликт отрицательно сказался не только на отношениях с Западом, но и с социалистическими и арабскими странами, и странами третьего мира. И в конечном итоге, сказал он, это сказалось на внутренней нашей жизни, нашей политике и экономике».[5]
По западным источникам информации, 19 мая 1983 года советский посол в Пакистане Смирнов официально подтвердил стремление СССР и Кабула «назначить сроки вывода контингента советских войск».
Но после госпитализации Юрия Владимировича Андропова, в августе 1983 года, как утверждают тот же Харрисон, другие журналисты, советские дипломаты стали проявлять мало интереса к поддержке предложений ООН. Кордовес передал свой проект в Москву и Вашингтон, но не получил ответа. Официально Госдепартамент США упоминал только о «диалоге в ООН». А между тем советско-американские отношения ухудшились, особенно после того, как был сбит корейский авиалайнер в сентябре 1983 года.
…Сейчас можно только сожалеть о том, что США не хотели тогда поверить в искренность заверений Андропова. Советский представитель в ООН Евстафьев, между прочим, заявил (информация западных журналистов), что Андропов в 1983 году был готов представить 8-месячную программу вывода войск. Если бы Якуб Хан заключил двустороннее соглашение с Кабулом, то эта программа была бы прямо вписана в него.
Не изменяя присяге
Во времена Юрия Андропова наши солдаты и офицеры воевали в Афганистане уже лучше. Сказывался опыт боевых действий трех лет, учет ранее допущенных ошибок. И все-таки война эта не стала, да и не могла стать легче для советских воинов. Вот как, к примеру, вспоминает 1983 год в ДРА офицер С. Казакпаев:
— Я сейчас капитан и учусь в академии; через год мне будет тридцать…
А тогда я был лейтенантом, мне едва исполнилось 22, и воевал я на той самой войне, участие наших войск в которой объявили ошибочным, а кое-кто и преступным.
В восемьдесят третьем, когда я там воевал, когда дышал жгучим афганским воздухом и, глотая слезы, прощался с павшими товарищами, были иные критерии: мы не рассуждали особо, зачем мы здесь, мы выполняли приказ Родины и искренне считали себя интернационалистами. Душманы были для нас не «обманутыми дехканами», а врагами, жаждущими тебя убить. И — преступниками, предателями, достойными праведного суда, а то и высшей меры, мы считали тех из бывших наших, кто переметывался, порой с оружием, на их сторону. Вывод войск, перестройка, время, милосердие, «рост сознания народа» и депутатские съезды уравняли их с нами. И бывших «интернационалистов» — наркоманов или «не пожелавших умереть в 20 лет», выживших в душманском стане или на западных харчах и марихуане, встречают в Союзе так же, как всех тех, кто выходил по знаменитому термезскому мосту.
На те два года, когда я воевал в чужой стране, в 1983–1984 годах, были убиты и скончались от ран и болезней 3789 наших ребят, из них 515 офицеров. Я был ничем не лучше их, не неуязвимее и мог бы разделить их участь. И беду павших раньше. Повезло. Но мне суждено было запомнить, запечатлеть в памяти навечно облик моей смерти — в том бою, когда глаза ее смотрели на меня в упор, я даже видел, как душман убивает меня… И по сей день каждая мелочь, каждое мгновение той ночи живет во мне, словно случилось это час назад.
…Наш ротный, старший лейтенант Олег Бодров, который месяц назад заболел брюшным тифом, казалось, сгинул в местном полевом госпитале, и я исполнял его обязанности, командовал ротой.
С 22.00 мы ждали караван из Пакистана. По данным разведки, он должен был появиться сегодня ночью на дороге в ущелье, которое мы и оседлали. Ночь выдалась густой, безлунной, и местность слабо просматривалась; помогало ориентироваться только то, что мы уже были в этом месте два месяца назад и точно так же под звездами караулили караван. Я обошел солдат и в установленный на каждом автомате и пулемете прибор НСПУ осмотрел сектора обстрела и панораму местности каждого из подчиненных. Некоторым поменял позиции.
Завершив дела, сел возле радиста рядового Промова и рядового Хайдарова, выполнявшего обязанности переводчика и одновременно посыльного (так было заведено при Бодрове, и нарушать традицию я не стал).
— Хайдаров, накорми чем-нибудь, — попросил я.
Солдат вскрыл банку. Холодная гречка с мясом вязла во рту, но я все же утолил голод. Прилег, глядя на звезды. И вроде задремал, потому что очнулся от того, что кто-то тормошил меня:
— Товарищ лейтенант, едут!
В долине, там, где горы сливались с пустыней, были видны огни движущихся в нашу сторону машин. Фары то пропадали, когда машина ныряла в складки местности, то вспыхивали вновь.
