Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ
.. В лодке плыву я по огромному озеру… Хочется пить… Перегнувшись через борт, погружаю губы в воду, но они прилипают к ней, как к раскаленному листу железа…
…Пожарные в медных касках водой из длинных шлангов поливают шкаф, в котором я стою… Внезапно шкаф загорается и струи воды, льющейся на него, превращаются в пар… А из моего рта вылетают языки пламени и клубы дыма…
Галлюцинации сменялись потерей сознания и тяжелым, утомляющим сном. Теперь энкаведисты, почему-то, спать мне не мешали…
В одну из ночей стойки Кравцов вытащил меня, полусонного, из шкафа. В комнате было десятка полтора молодых парней в форме НКВД. Возглавлял их какой-то тип из начальства, толстый и важный, в больших роговых очках, с выхоленным лицом советского барина и бородкой лопаточкой. В руках он небрежно вертел школьную указку.
Кравцов поставил меня на середину комнаты, но я… не упал — мои ноги как бы вросли в доски пола.
Поглаживая бородку-лопаточку и указывая на меня своей школьной палочкой, толстяк заговорил напыщенным тоном партийного лектора:
— Товарищи! Прошу обратить серьезное внимание на этого подследственного. С нашей научной точки зрения, и особенно для вас, как для будущих теломехаников, он довольно интересный подопытный субъект. Это, так сказать, индивидуум средней сопротивляемости и силы воли. Поэтому и срок стойки определен для него также средний. Он почти созрел для признаний и через 10–12 часов будет совершенно обезволен… Кстати, взгляните на его ноги. Они похожи на ноги слона, не правда-ли?
Все уставились глазами на мои ноги. Я, опустив голову, смотрел тоже и не узнавал своих несчастных конечностей. Они были толсты, как два бревна. Чудовищными карнизами повисло мясо над туфлями. От давления распухшего тела все швы туфель полопались, а брюки внизу разорвались в нескольких местах.
— Данный подопытный субъект, — продолжал толстяк, — может довольно долго простоять так, без поддержки. Это явление вызвано тем, что тяжесть его тела переместилась в ноги. Чтобы он упал, надо его толкнуть.
— Неужели, товарищ профессор? — вырвалось у одного из парней в форме.
— Смотрите сами, — сказал названный профессором и ткнул меня в грудь указкой. Не сгибая колен, я бревном повалился на пол. Вокруг раздались возгласы удивления.
Все это вызвало у меня приступ злости. Мне хотелось ругать этих "студентов" НКВД и их "профессора" самыми последними словами, но мой язык с трудом поворачивался во рту. Даже на ругань у меня нехватало сил! Я хрипло выдавил из себя лишь одну, оскорбительную для энкаведистов, тюремную кличку:
— Лягавые! "Профессор" живо повернулся ко мне.
— Вот видите, товарищи. Он еще не совсем обезволен и даже способен ругаться. Что должен, в таком случае, сделать теломеханик? Точно рассчитав время, в течение ближайших часов стойкой обезволить подопытного. Это главное, товарищи. Помните, что стойка — один из самых эффективных методов воздействия на человеческий организм! Например, у Зиновьева и Каменева московские теломеханики вырвали стойкой все признания необходимые для судебного процесса. Тухачевский выдержал целый ряд методов физического воздействия, но после стойки признался в таких преступлениях, которые ему и не снились…
Толстяк шагнул к шкафу, стоявшему рядом с моим.
— А теперь, товарищи, перейдем к следующему экспонату. Откройте этот шкаф, товарищ Кравцов! Так… Здесь вы видите девушку 18-и лет, физически крепкую и с отличным здоровьем. Она стоит четвертые сутки, но даже румянец не совсем сошел с ее щек. Пройдет много времени, прежде чем она будет приведена в обезволенное состояние. Вообще, самое выносливое животное в мире — это женщина в тюрьме. Она вроде кошки. Вот на допросе кажется, что женщина совсем умерла. Но стоит теломеханику перетащить ее на другое место, как она оживает…
— Кто эта девушка? В чем ее обвиняют? — спросил один из слушателей.
— Какая-то колхозница. Определенного обвинения ей не предъявлялось. В шкаф она поставлена исключительно с опытной целью. Для того, чтобы теломеханики могли наглядно изучать постепенный процесс умирания на стойке молодого и здорового организма женщины…
Слова "профессора" прервал плачущий женский голос. Из шкафа высунулась растрепанная фигура женщины с лицом залитым слезами. Она тихо и отчаянно простонала сквозь слезы:
— Отпустите меня! Я не хочу умирать!.. Не хочу…
Молодые энкаведисты переглянулись. На лицах некоторых промелькнуло что-то вроде сострадания. "Профессор" нахмурился и сделал знак Кравцову. Теломеханик равнодушно, как вещь, втолкнул девушку в шкаф и закрыл дверь. Приглушенное рыдание еще раз донеслось оттуда. В словах толстяка, обращенных к его слушателям, зазвучала угроза:
— Чувству жалости нет места в деятельности теломеханика. Запомните это раз и навсегда. В моей практике бывали случаи, когда самих теломехаников жалость приводила на стойку… Для вас должно быть абсолютно безразлично, кто подвергается вашей обработке: колхозник или член политбюро ЦК партии, иностранный шпион или рабочий-стахановец, женщина или ребенок. Ваша единственная цель — методами физического воздействия сломить силы и волю подопытного. И больше ничего… Вы меня поняли?
— Поняли, товарищ профессор, — раздались голоса.
— Тогда займемся самым главным экспонатом. Он интересен тем, что представляет собой, так сказать, классический пример стойки в шкафу с гвоздями. Наблюдение над ним очень важно для вашей дальнейшей учебы в телемеханическом институте. Этот подопытный обладает большой силой воли и почти фанатической верой в Бога. Только на тринадцатые сутки стойки он признался, что по заданию одной белогвардейской организации перешел из Турции границу СССР… Впрочем, для чистой теломеханики данные его биографии значения не имеют…
По знаку толстяка Кравцов открыл третий шкаф и извлек оттуда окровавленное подобие человека: кости, обтянутые воскового цвета кожей и одетые в разорванные на неровные полосы лохмотья. Его землисто-синее лицо, голый, без единого волоса, череп и тонкие руки скелета были покрыты множеством царапин, в которых бурыми мазками засохла кровь.
Мое внезапно обостренное ужасом зрение мгновенно схватило эти жуткие детали и проникло вглубь только что открытого шкафа. Его стенки внутри были утыканы сотнями длинных тонких гвоздей…
— Товарищ профессор, — обратился к толстяку молодой мордастый энкаведист. — Скажите, сколько времени этот подопытник находится в шкафу?
— Ровно 25 суток, — последовал ответ.
— Как долго он сможет еще стоять? — спросил другой "студент".
— Не больше двух суток.
— А потом?
— Умрет. По нашей терминологии это будет смерть от разрыва сердца. Коллегия НКВД приговорила его к смерти в шкафу. Специально для эксперимента.
Кости, обтянутые кожей, лежа на полу, чуть шевелились и вздрагивали. Толстяк потрогал их указкой и снова заговорил тоном лектора:
— Предлагаемый вашему вниманию экспонат еще жив, но разложение его организма уже началось. У него вылезли все волосы, выпадают зубы, с пальцев рук и ног отваливаются ногти. Он ослеп и боли уже не ощущает. Его нервы притупились окончательно. Вот я нажму на какое-либо, наиболее чувствительное место этого тела, например, на глаз и оно никак не будет реагировать.
Он ткнул указкой в глаз мученика и здесь произошло то, чего не ожидали ни "лектор", ни его слушатели. Человек, судорожным усилием, на локтях приподнялся с пола. Глядя вверх незрячими глазами, он дрожащим, но громким голосом воскликнул:
— Господи! Пошли им мои мучения!.. Голова человека качнулась в воздухе и опять припала к полу. На мгновение все растерялись. Энкаведисты смущенно переглядывались. Бородка-лопаточка толстяка дрожала. Потоптавшись на месте, он сердито бросил Кравцову:
— Заприте этого крикуна в шкаф… А про того, — указал он на меня, — вы, что же, забыли?
— Виноват, товарищ профессор. Я думал, что он вам еще нужен для лекции, — пролепетал теломеханик.
— Лекция окончена! Пойдемте, товарищи! — обернулся толстяк к энкаведистам.
Они поспешно ушли. Кравцов запер в шкаф умирающего "от разрыва сердца" человека, а затем и меня…
Короткий отдых на полу немного поддержал мои совершенно ослабевшие силы, как бы влил струю бодрости в мой измученный стойкой организм. Но этой зарядки хватило не надолго. Опять возвратились ко мне боль и усталость, галлюцинации и тяжелая дремота.
Вечером, в перерыв? между галлюцинациями, передо мною замаячили потная лысина Островерхова и лошадиная челюсть человека в белом халате. Через открытое круглое окошко шкафа они рассматривали мое лицо. Издалека, как бы из тумана, до меня донесся похожий на ржанье голос:
— Надо прекратить стойку, товарищ следователь. Он больше не выдержит.
