Георгий Санников - Большая Охота. Разгром УПА
Иван Степанович Буряк в 1941–1943 годах служил в Кремле, был в охране Сталина. В декабре 41-го года принимал участие в ликвидации террориста, действовавшего под видом патруля, сумевшего обстрелять правительственную машину, выехавшую из Спасских ворот.
Прошедшие фронт или партизанские отряды, остававшиеся по заданию в тылу врага, еще молодые, всего на несколько лет старше меня, они держались со мной на равных.
Несколько прочитанных материалов потрясли меня. По некоторым из них я составлял короткие аннотации для архива. Фрагменты особо запомнившихся дел навсегда остались в памяти.
…Февраль 1942 года. Киевский оперный театр. Зал набит старшими и высшими офицерами вермахта. В партере, амфитеатре, ложах и балконах — 1200 мест. Идет совещание. Присутствуют высшие военные чины Германии. Совещание закончено. Начинается концерт. На сцене Борис Романович Гмыря[48], или, как его называют немцы, «Дубинушка». Он поет старинные русские романсы и всегда романсы Шуберта на немецком языке.
Театр сокрушает глухой удар страшной силы, всем кажется, что рухнул потолок. Одновременно с ударом и грохотом гаснет свет. В зале и на сцене — не пробиваемая вспыхнувшими со всех сторон ручными фонариками густая, проникающая в легкие пыль. Из партера слышатся крики ужаса и стоны раненых. Дали аварийный свет. На высоком голубого цвета потолке зияет вместо люстры дыра, пятиметровая в диаметре. Весом в несколько сот килограммов бронзовая с позолотой шикарная люстра оперного театра с рухнувшими вместе с ней тяжелыми цепями, кусками штукатурки и фрагментами потолка лежит в партере, накрыв собой, убив и покалечив 26 немецких офицеров. В зале стоит крик. Раздается властный голос одного из офицеров, призывающий к порядку и спокойствию. Офицеры помогают друг другу выбраться из-под обломков, пытаются приподнять люстру и освободить раненых и вытащить тела убитых. Вновь раздается команда срочно, организованно и без паники покинуть здание, оставив вещи в гардеробе, погрузиться в уже прибывающие машины для немедленной эвакуации из этого района — в подвале театра неразорвавшаяся авиационная бомба! И надо отдать должное немецким офицерам — не было никакой паники, очень быстро и организованно они покинули через все возможные выходы здание театра и доставленным к театру автотранспортом вывезены в безопасное место. Как выяснилось позже, в здание театра упала сброшенная с советского самолета бомба в 150 килограммов, попавшая в середину купола, которая, к счастью для немцев, а может быть, и для театра (когда бы мы еще имели такой театр), не взорвалась. Бомба была сброшена с небольшой высоты, предохранитель — «ветрянка»[49] не успел открутиться, и бомба, пробив потолок и обрушив люстру, ушла глубоко в подвал. Немцы смогли ее обезвредить к утру следующего дня, и через два дня театр функционировал, а население так ничего и не узнало. Немцы под строгую ответственность запретили говорить о случившемся, местное население не должно было знать об этом.
Москве заранее стало известно о намеченном на конкретное число в феврале «2-го года секретном совещании и было принято решение взорвать оперный театр. Организовать диверсию путем минирования здания не удалось и тогда было найдено другое оригинальное и смелое решение. В партизанский отряд, находившийся наиболее близко к Киеву, легким самолетом У-2 (впоследствии ПО-2, «Кукурузник») была доставлена 150 килограммовая бомба. Летчик — киевлянин, закончивший еще до войны киевский аэроклуб, много раз именно на У-2 летал над Киевом, знал все подходы к театру и в любую погоду на низкой высоте смог бы точно положить в цель свой груз. Все были уверены в успехе. Но немцам повезло. Именно в этот день был туман, а облачность ниже 600 метров. «Ветрянка» была установлена именно на эту высоту. Все учли наши разведчики, если бы не погода… Пилот был вынужден снизиться до 200 метров, иначе он не видел цели. Со второго захода он сбросил бомбу. Он принял правильное решение, бомбу положил точно в цель. Самолет не вернулся к партизанам. Судьба этого парня осталась неизвестной.
Тогда же, читая подготавливаемые для сдачи в архив дела, я впервые столкнулся с самым страшным в жизни человека — предательством.
Нечипоренко Сергей[50] — старший оперуполномоченный отдела «О» (церковный) НКГБ УССР, старший сержант госбезопасности[51], в органах по комсомольскому призыву 1939 года. Коммунист. В начале войны по заданию Наркомата госбезопасности участвовал вместе с другими товарищами в подготовке агентурных спецгрупп для работы в подполье. Имел непосредственное отношение к созданию двух таких групп, в каждую из которых входило 6–8 человек надежных людей, в основном из числа проверенной и закрепленной в работе агентуры. Люди с опытом гражданской войны, в том числе радистка, специально подготовленная для связи с Москвой. Сергей вместе с группой чекистов за несколько дней до сдачи немцам Киева уехал на двух машинах в район Дымера взрывать армейские склады. Задание они выполнить успели, взорвали объект перед носом противника, оторвались от немецких танков, на освободившиеся от взрывчатки грузовики погрузили раненых бойцов и двинулись к Киеву. Немцы по дороге разбили грузовики с воздуха, а сам Сергей был ранен немецкой пулей в колено. Транспорта не было, войска отступали пешком, кто как мог. Находившиеся вместе с отступавшими частями Красной Армии медики смогли в тех страшных условиях сделать Сергею операцию, извлечь пулю, спасти ногу. Но двигаться самостоятельно он не мог. В группе были специалисты по изготовлению документов, имелись у них всевозможные чистые бланки, в том числе и бланки паспортов. В одном из сел с действующей церковью, настоятель которой отец Никодим, как и большинство священнослужителей того времени, был агентом органов госбезопасности, сделали короткий привал, изготовили Нечипоренко новые документы на другую фамилию и оставили под видом родственника у о. Никодима. Детально обсудив поставленную перед Нечипоренко задачу — как ему действовать во вражеском тылу — руководитель группы, старший лейтенант госбезопасности[52] Филиппов, начальник родного церковного отдела, на прощание сказал: «Держись, сынок, мы обязательно вернемся, еще погуляем на твоей свадьбе». Стоя перед Филипповым и сглатывая подступивший к горлу комок, чувствуя, что вот-вот разрыдается, Нечипоренко прохрипел: «Все будет в порядке, товарищ майор, клянусь вам как коммунист и чекист, я выполню свою задачу, оправдаю ваше доверие». «Ладно, ладно, Сережа, будем ждать от тебя вестей. К родным своим не ходи, с ними не встречайся, это опасно».
Немцы вошли в село на следующий день после ухода группы, к вечеру появилась крупная тыловая часть. У священника немцы не останавливались, может быть, потому что сама церковь вместе с домом находилась на отшибе от села. Но в церковь, где шли службы, немцы заходили. Через неделю раненый смог самостоятельно передвигаться, а еще через пару дней двинулся в Киев, ночуя по дороге у добрых людей. Немцы ни разу не остановили его, не проверили документы, которые, впрочем, были весьма надежными.
Дороги были забиты немецкими войсками, техникой и передвигающимися в противоположную сторону, на запад, по указанным немцами маршрутам колоннами военнопленных, почти без конвоя. Кто хотел и мог, тот бежал, но таких было немного. Это объяснялось, как думал Сергей, не только моральной подавленностью вчерашних воинов Красной Армии, не только тем, что эта смертельно уставшая масса людей состояла в большей части своей из детей и близких раскулаченных и сосланных в сибирские и северные лагеря крестьян, а отсутствием в этой бесконечной колонне хотя бы нескольких офицеров-командиров.
Через несколько лет, работая в центральном аппарате МГБ Украины, начальник отделения капитан Нечипоренко, имея доступ к секретным документам, узнает, что миллионная армия генерала Кирпоноса, разрезанная на отдельные части немецкими танками, потеряв почти весь командный состав, утратив управление войсками, уже не была более способной к сопротивлению. Всех тех, у кого на рукаве гимнастерки была звезда[53], или след от нее, а также выявленных коммунистов немцы расстреливали на месте. Не щадили и офицеров, если те попадались с оружием или пытались оказать сопротивление. Количество военнопленных от этой миллионной армии потрясает — четыреста тысяч. Он видел немецкую хронику тех лет в кинотеатрах оккупированного Киева. Фальшивки тут не могло быть, места знакомые, и на этом фоне тысячи и тысячи сидящих на земле советских военнопленных…
Сергей наблюдал серые колонны уныло бредущих на запад и не понимал, как это возможно вот так добровольно топать в плен.
Устав от многочасовой ходьбы и уже сильно прихрамывая, — болела разбереженная рана, — он присел у какого-то полуразрушенного и покинутого дома. Вскоре от колонны пленных отделились двое и подошли к нему. Только сейчас он близко увидел их лица — небритые много дней маски с безумными глазами. Один из них прохрипел: «Парень, у тебя не найдется куска хлеба, мы третий день без еды». И только сейчас до Сергея дошел страшный смысл случившегося. «Да эти голодные люди сейчас уже ни на что не способны», — мелькнуло у него в голове. «Вот, возьмите», — и Сергей протянул им вынутую из котомки краюху хлеба и небольшой шматок сала, оставшийся у него от снеди, полученной от отца Никодима. Сам он не ел с утра, но от нервного напряжения чувства голода не было. До Киева оставалось всего несколько километров, а там мать с братом, связи. В голове адреса двух конспиративных квартир, куда он мог попасть в любое время суток по известному ему паролю. В котомке, кроме полотенца и смены белья, все от того же доброго отца Никодима, был принадлежавший ему табельный пистолет ТТ с двумя запасными обоймами и граната. Для себя он решил — если немцы остановят и после проверки документов потребуют показать содержимое котомки, он попытается убежать, применив оружие, или погибнет в бою.
