Марк Вишняк - Годы эмиграции
Правда, об этом можно уже говорить почти как об историческом прошлом, соглашался оратор. Тем не менее во имя не только нашего национального достоинства и выстраданного Россией за последнее пятилетие, но и в интересах самих европейских народов и общемировой солидарности, необходимо раз навсегда покончить с политикой, исходившей из ложного представления, будто после большевистского переворота и вообще революции, Россия больше не существует как великая держава. Да, теперь все чувствуют, что Россия – одно из основных звеньев европейского равновесия и спокойствия в центральной и Малой Азии.
А. Керенский подтвердил сказанное Милюковым: после Брест-Литовска помощь русским антибольшевистским партиям против Германии не была оказана в той форме, в какой она была нужна. А за Брест-Литовск правительства Запада признали ответственным весь русский народ, всю российскую революцию. Западноевропейские державы не захотели понять, что между российской великой революцией и реакционным октябрьским переворотом большевиков не было преемственности. Наоборот, это было столкновение двух противоположных сил. Однако, как ни мрачно было «наше ближайшее прошлое», оно не мешало оратору провидеть «более светлое будущее» и в русском общественном мнении, возвращавшемся после многочисленных ошибок, заблуждений, недоразумений к убеждению, что «только на путях мартовской революции, совершенного народовластия, самодеятельности населения, при полном уважении к свободе личности человека, можно восстановить, возродить Россию». И в сознании правительственных и общественных кругов Запада тоже «всё более созревает убеждение, что возврата к прошлому в России нет, что искусственными мерами, вплоть до переворотов, нельзя добиться возрождения и восстановления ее международного (значения».
Действительность не замедлила показать, что оба предвидения были мнимыми, – подсказаны благочестивым пожеланием.
А. Керенский затронул и больной вопрос об интервенции. В 1918 году он и не ставился, так как сами союзники обращались с просьбой о помощи и продолжении совместной борьбы против внешнего неприятеля. Керенский при этом сообщил документированный, мало кому известный, факт об обращении военного комиссара Троцкого весной и летом 1918 года к союзным державам с настоянием о присылке ими войск для продолжения борьбы с общим неприятелем. В это время фактически не было никакого различия в отношении к интервенции между партиями антибольшевиков и большевиками, изобличавшими интервентов в своей пропаганде. Больше того: большевики доказывали представителям союзников в Москве, что именно с ними союзники должны идти в ногу. «Летом 1918 года, когда здесь, за границей, я ставил для участия японцев ряд ограничительных условий, – говорил Керенский, – в Москве Троцкий соглашался на это участие на всяких условиях» (Джордж Кеннан в «Россия и Запад под Лениным и Сталиным» утверждает как раз обратное, ссылаясь при этом на документы из архива Фрэнсиса, американского посла в советской России. Возмущенный дипломатией Англии и, особенно, Франции во время первой мировой войны, Кеннан не щадит и руководителей внешней политики США. Беспомощности, непоследовательности и разнобою во внешней политике великих демократий Запада Кеннан противополагает дипломатическое искусство большевиков – Ленина и, особенно, Чичерина с Литвиновым, которыми восхищается.
Однако, и Кеннан приводит потрясающие по лживости заверения, которые делал Троцкий для выигрыша времени «неофициальным агентам» союзников – американцу Роббинсу, англичанину Локарту и французу Садулю. Более чем вероятно, что обе версии, Керенского и Кеннана, обоснованы: Троцкий соглашался на интервенцию японцев в Сибири, не ставя тому никаких ограничительных условий, и одновременно заверял представителей союзников, что, если последние обещают предотвратить интервенцию японцев, советское правительство может воздержаться от ратификации Брест-Литовского договора и попытаться продолжить военные действия против немцев. (Ср. у Кеннана, цит. соч. стр. 55–56 и 59)).
В заключение Керенский высказался от имени эсеров против «всяких новых попыток интервенции» – вооруженной или экономической, угрожающей российскому государству кабалой. Это только гальванизировало бы умирающую большевистскую власть и бросило бы в ряды красной армии всех, в ком не заснули еще честь и достоинство русского гражданина... Мы должны стремиться к постепенному умиротворению! Мы должны стремиться к тому, чтобы в конце концов этот огромный гипноз крови исчез!
Заключительное заседание 21 января занято было личными заявлениями и предложениями согласительной комиссии Совещания. По поручению своей группы и комиссии Винавер огласил красноречивое обращение по поводу рассеянных по всему миру русских граждан-беженцев. «Собрание не имеет права разойтись, не сказав непосредственно слова, которое заверило бы наших соотечественников, что сердцем мы с ними. Все народы должны почувствовать, что нельзя становиться в положение постороннего зрителя, который иногда протянет руку просящему милостыню, а что надо смотреть на них, как на участников в борьбе с общим злом, что это есть союзники в борьбе с тиранией. ...Мы вправе требовать уважения к русским гражданам, а не только сострадания... Полтора миллиона русских граждан, жертвы мировой катастрофы и гражданской войны, спасаясь от нравственных мук и бессудных казней, покинули родную землю... В изгнание ушли целые массы народные, ушла часть русской интеллигенции, ушли многие из тех, в ком кроются творческие силы, надежда возрождения русской культуры и русской государственности... Дать им моральную опору, позаботиться об их существовании есть долг всего культурного человечества, долг, диктуемый не только сердечным сочувствием к страдающему, но и государственным разумом. Правительства и народы, предвидящие роль освобожденной России в судьбе человечества, не могут отказаться от этой задачи. К правительствам и народам мира и обращаемся мы, избранники русского народа, с призывом: все, кто желает видеть Россию возрожденной на новых началах, все, кто ценит богатства, внесенные русским народом в общую культурную сокровищницу, все, кому дорого умножение этих богатств, помните о русских беженцах, устраивайте организации помощи, принимайте правительственные меры, облегчайте тяжесть их изгнания. Русский народ этого вам не забудет».
Встреченное общим сочувствием, это обращение сопровождалось другим декларацией, оглашённой Минором от имени эсеров, членов Совещания. В ней выражалась «потребность обратиться к братским социалистическим партиям всего мира». Долголетним пребыванием – дважды – на каторге О. С. Минор на деле доказал преданность революционным и социалистическим своим убеждениям.
Тем убедительнее звучало его напоминание о том, что русскую революцию взорвал изнутри большевизм и с октября 1917 года Россия бьется в судорогах и конвульсиях, вырождаясь в строй, «вынувший из социализма самую душу его свободу – и оставивший только государственно-коммунистическую каторгу».
Декларация «категорически предостерегала социалистов Запада против смешения русской революции с той преходящей специфической болезнью, которой она сейчас поражена, с русским большевизмом... Под пышной вывеской борьбы за мировую революцию, он идет на беспринципные сделки с героями милитаристической и националистической реакции самых отсталых стран Востока – с Энверами (в Турции) и им подобными... Он обращает в советской России все выборы в сплошную комедию... Он омрачил светлый лик социализма невиданной бюрократической коррупцией и жестокостью ... К перерождению, к эволюции большевизм неспособен. Он способен лишь свое разлагающее влияние перенести с территории России на еще более обширную международную арену. Он это уже делает, деморализуя и раскалывая мировое синдикальное и социалистическое движения.
Доселе мы боялись говорить всю горькую и убийственную правду о большевизме. Мы боялись сыграть этим в руку реакции, не замечая, что именно большевизм везде, где он имеет силу, чтобы дать себя почувствовать, прежде всего в России, дает пищу реакции и толкает в ее объятия народные массы. Большевизм порой казался вам революционным фактором, и многие из вас сами были не прочь из утилитарных соображений прямо или косвенно поддержать большевистскую легенду, поддержать красный миф о большевистском рае».
«Еще меньше можем мы понять, – продолжал оратор, – как многие из социалистов с легким сердцем оправдывают методы большевизма в России, отвергая их для себя. Под этим кроется сознаваемое или несознаваемое глубочайшее презрение к русскому народу, оскорбительный взгляд на него, как на народ рабов, для которого кнут – коммунизм – есть вполне подходящий, естественный, национальный тип социализма. Такого отношения к рабочему народу России, опровергаемого фактами бесчисленных рабочих и крестьянских восстаний, мы, русские социалисты, не ожидали встретить среди наших европейских собратьев, и мы заявляем, что такого извращения взаимных отношений в интернациональной социалистической семье мы не можем оставить без самого категорического протеста... Поймите нас теперь, когда большевизм успел внести в социалистическую жизнь Запада всего какую-нибудь тысячную долю того разложения, которое внесено им в России, иначе понимание придет к вам слишком поздно: поздно не только для нас, но и для вас».
