Нина Берберова - Дело Кравченко
Мэтр Нордманн: О Николаевском и Зензинове мы еще будем говорить на процессе. Что вы думаете о них?
Эрман: Николаевский собирает документы о СССР. Его материалы совпадают с материалами Кравченко. Возможно, что он их ему и дал. Что до Зензинова, то он, наверное, имел в своих руках рукопись Кравченко до ее напечатания.
Мэтр Нордманн: А что говорил по поводу Кравченко другой меньшевик, Дан?
Эрман: Он писал о Кравченко очень строго и осуждал его.
Мэтр Изар читает письмо Исаака Дон Левина, где тот категорически отрицает какое бы то ни было свое участие в жизни и работе Кравченко.
Владимир Познер и Брюа
После Эрмана дает показания писатель Владимир Познер. Он, по примеру профессоров Баби и Перюса, доказывает, что Кравченко не мог написать своей книги, что ее вообще не мог написать русский.
Мэтр Изар: Это меньшевики, что ли, писали по-американски?
Познер находит в книге типично английские словосочетания, игру слов, цитаты английской литературы, цитаты французские.
Кравченко вскакивает и декламирует по-русски Вольтера — двустишие, включенное в книгу на английском языке. Познер продолжает говорить о литературных реминисценциях, о некоторых выражениях, которые не имеют перевода по-русски, удивляется цитате из Байрона и пр.
Мэтр Изар: Значит, не меньшевики писали, как говорил нам Сим Томас!
Познер: Я думаю, что писал американский журналист.
Мэтр Изар: Это меньшевики дали ему, значит, информацию?
После Познера выходит к барьеру профессор истории Брюа.
Делается поздно, председатель торопит свидетеля (члена компартии).
Брюа говорит, что Кравченко в своей книге исказил действительность: голод бывал и при царе; совхозы существовали всегда (в виде артелей и кооперативов) и нечего об этом столько говорить. Чистки бывали у якобинцев, так же, как и анкеты. Это — чистейшая французская традиция. Он читает якобинские исторические документы, которые являются, по мнению свидетеля, несомненными предшественниками нынешних протоколов советских процессов.
На этом заседание закрывается.
Двенадцатый день
Председатель Дюркгейм и обе стороны согласны в том, что темп процесса должен быть ускорен: он длится уже четыре недели.
Неизвестно, сколько еще свидетелей выступит со стороны истца, но ответчики объявили, что они отказываются от многих из своих свидетелей. Эти лица должны были явиться из СССР, но они не приедут.
Вот их, далеко неполный список: г-жи Тило, Шаро и Чернова, гг. Астахов, Шампенуа, Вислогубов и Кострюк. Из живущих в Париже не явятся: свящ. Гуэс, Катала и Окутюрье. Напротив, гг. Ив Фарж, Жан Кассу, Пьер Кот, Жолио-Кюри и г-жа Марти-Капгра будут выслушаны на будущей неделе.
Манускрипт книги Кравченко его адвокаты обещают представить суду в конце текущей недели.
Заседание начинается в 1 ч. 20 м.
Свидетели ответчиков, которые были твердо обещаны мэтром Нордманном накануне, вновь не явились, и в течение всего дня суд выслушивал показания русских Ди-Пи, выступавших со стороны В. А. Кравченко, который сам отсутствовал по болезни: еще накануне он чувствовал боли в области сердца и был освидетельствован врачом Дворца Правосудия. Кроме того, Кравченко страдает язвой желудка.
Опять Пасечник
По просьбе советского инженера Василенко, свидетель Пасечник вторично вызывается к барьеру.
Начинается очная ставка.
Василенко: Пасечник — военный преступник, коллаборант. Как и другие граждане Днепропетровска, Хохлов и Батичко, он сотрудничал с немцами.
Председатель: В чем вы можете упрекнуть свидетеля?
Василенко: Он работал в городской управе при немцах.
Пасечник: Василенко — депутат верховного совета. От него я ничего и не ожидал услышать другого. Я работал на заводе при немцах простым рабочим, после чего у меня был гнойный плеврит.
Мэтр Гейцман спрашивает Василенко, что сделала советская власть, чтобы американцы выдали этого военного преступника?
Василенко этого не знает.
Мэтр Изар: Что же это, он ничего не знает? И Руденко ничего не знал! Зачем тогда они здесь? Чтобы грязнить свидетелей?
Мэтр Нордманн: Они все бежали от красной армии.
Мэтр Изар: Этих несчастных людей СССР теперь приглашает вернуться. Это — не коллаборанты, а депортированные на работы. На Нюрнбергском процессе сам СССР назвал их таковыми.
Василенко называет имена коллаборантов Днепропетровска. Кое-кого Пасечник знал, а один даже, некто Соколовский, работая с немцами, посадил Пасечника в тюрьму Гестапо.
Адвокаты «Лэттр Франсэз» хотели бы знать, много ли в лагерях Ди-Пи коллаборантов?
Пасечник рассказывает о «чистках», которые устраивались американцами: все коллаборанты выловлены и осуждены.
Библиотека Корниенко
Следующая свидетельница — г-жа Корниенко, женщина лет пятидесяти, очень скромно одетая. Она понимает, но не говорит по-французски. Она была библиотекаршей завода имени Петровского, где работал одно время Кравченко и где директором был Василенко. 16 лет прослужив в заводской библиотеке, она знала всех, знала и Кравченко, в конце 20-х гг. как талантливого молодого инженера, «подававшего надежды». О его статьях в газетах «Ударник» и «Заря» много говорилось. Его портреты печатались на страницах местных газет.
На вопрос об арестах заводской головки, она отвечает:
— Были арестованы (в течение нескольких лет) Бирман, Калашников, Адаменко, Марушин, Иванченко — всего около пятидесяти человек. И это только — самые главные лица.
Мэтр Гейцман: Знала ли свидетельница Василенко?
Г-жа Корниенко рассказывает свое знакомство с директором завода: НКВД вызвало ее однажды и потребовало, чтобы она следила за пятью лицами: за Коробовым, Тупенковым, Зерновым (директоры), Федоровым (председатель комитета партии) и… Василенкой. (Движение в зале.)
— Я знала его, но старалась никогда не говорить с ним о политике, — говорит Корниенко, — чтобы не было о чем доносить, так как я знала, что он думает обо всем так же, как я.
Мэтр Нордманн: Мы имеем перед собой доносчицу!
Мэтр Изар: Не атакуйте ее! Вы атакуйте тем самым советский режим.
Мэтр Нордманн: Я протестую! Это агрессия против союзной страны. (Смех в зале.)
Корниенко: Я должна была ходить к нему на дом, пить у них чай, следить за ним, и доносить. Я это и делала. Я старалась не топить этих людей. Василенко знает, что режим советский — страшный режим. Дядя его жены, Калашников — погиб в ссылке.
Василенко вызывают с места на очную ставку. Он по внешности совершенно спокоен.
— Я ее знаю. Она знала мою жену. Она бывала часто у нас, но потом все реже. Я благодарен ей за то, что она меня не утопила… (внезапно грозно): Но все это ложь!
Корниенко (улыбаясь не без горечи): Я не могла бывать чаще, у меня было таких пять человек. Да и работала я до одиннадцати в библиотеке.
Василенко: Все бы это было верно, если бы я был выходец из буржуазной среды, старой школы. Но я — новой школы.
Корниенко: Мне сказали в НКВД: эти люди дороги партии, но они, как все, могут свихнуться. У нас беспартийные сплошь да рядом следят за партийными.
Председатель поражен, как и публика.
Ропот на скамьях адвокатов «Л. Ф.».
Василенко отпускают и вызывают Романова.
Романов (уже привыкший к атмосфере суда и чувствующий себя увереннее, чем несколько дней тому назад): Вы меня знаете?
Корниенко говорит, что Романова не знает. Он утверждает, что знаком с ней давно. Он спрашивает, не слышала ли она чего-нибудь на заводе о плагиате Кравченко, но свидетельница ничего не слышала об этом.
Эта очная ставка не дает ничего и обоих отпускают.
Женщина-врач Анна Кошинская
Одетая в пестренькое летнее платье, круглолицая, молодая, Анна Кошинская начинает с ответов на вопросы, которые стали уже привычны: предупреждая мэтра Нордманна, мэтр Гейцман задает всем Ди-Пи одни и те же вопросы: где были во время немцев? Когда приехали в Германию? Что делали там? и т. д.
— Когда большевики пришли в Вену… — говорит Кошинская.
— Когда красная армия пришла в Вену, — переводит переводчик трибунала.
— Свидетельница сказала: большевики! — протестует переводчик «Л. Ф.».
— У вас о каждом слове спор, — раздражается председатель (обращаясь к свидетельнице): — Кто вас посадил в лагерь?
Кошинская: Мы сами пришли. (Смех.)
Председатель: Почему вы не вернулись в Россию?
Кошинская: Сталин сказал по радио, что все мы предатели.
Выясняется из вопросов, что Кошинская училась на медицинском факультете в Днепропетровске и знала Зинаиду Горлову.
Горлову немедленно просят подойти в барьеру.
Зинаида Горлова за время своего парижского пребывания сильно переменилась: лицо ее пожелтело и похудело, глаза запали, волосы, небрежно причесанные, висят. Она становится рядом с Кошинской. Женщина-врач рассказывает, как она училась, как студентов-медиков в 1933 году послали убирать урожай в колхозы, какой был голод, сколько было трупов: она ссылается на Малую Советскую Энциклопедию. Анатомические театры были переполнены. Там свидетельница вместе с Горловой работали у профессора Постоевского.
