Михаил Грабовский - Плутониевая зона
— Вот именно, — согласился Кузнецов.
— Например, у Симонова тоже «идут желтые дожди». А у Гарсиа Лорки «разлетаются по свету синие телеграммы». И конь — красный, а весна — сиреневая. Это же не значит, например, что телеграммы покрашены. Верно я говорю, Николай Михайлович? Это же литературный образ. Так ведь?
Кузнецову Симонов был лично не знаком. Да и с Гарсиа Лоркой он вблизи никогда не сталкивался. Тем не менее он был тронут Вари-ной поддержкой и, вдохновленный, добавил:
— Есть еще у меня в запасе несколько куплетов. Тоже про аэроплан. Но это уж как-нибудь в другой раз. Если случится. Может, на свадьбе какой…
И вдруг загорелся.
— А что? Давай, Танюха, выскакивай побыстрее. Я уж тебя не подведу: спою все, что знаю, на свадьбе.
Таня засмущалась, но успела отпарировать:
— Женихов нет. Ждем…
— Ой-ой! — заметила Лидия, глядя на молчащего Андрея.
— А теперь, — умышленно меняя тему разговора, торжественно произнесла Таня, — очередь выступить Андрею. Объявляю: Андрей Пташников… Басня Крылова «Лиса и Журавль». Просим.
Андрей улыбался, но упорно молчал.
— Ну, — подталкивала она его локтем, — «Ягненок в жаркий день пришел к ручью напиться…»
— Это не оттуда, — произнес Андрей. И снова замолк. Наступила пауза. Лидия закрыла свои учебники.
— Хватит хихикать над мужчинами. Лучше почитали бы в ответ настоящие, хорошие стихи.
— Правда, Варя, почитай, — сразу поддержала Таня, — давно ведь обещала.
Варвара вяло отнекивалась, лежа поперек кровати и опираясь затылком о стену.
К горячим просьбам подруг примкнул и Кузнецов.
— Почитай, Варя. Лично прошу тебя. И от имени нашего парторга. Андрей устроился поудобнее: теперь мы вас послушаем.
Варя колебалась. Посмотрела на морщинистое лицо шефа и сияющее любовью — Андрея.
В комнате установилась выжидательная тишина.
— Ну хорошо, — тихим равнодушным голосом произнесла она, — «Фиалка».
Собралась с дыханием и рассыпалась звуками.
Снежит дружно, снежит нежно.
Над ручейками хрусталит хрупь.
Куда ни взглянешь — повсюду снежно.
И сердце хочет в лесную глубь.
Она произносила строки с каменным лицом. Без выражения. Не растягивала, не придыхала. Просто и безучастно выпускала на волю слова, которые выбрала для своей души и запомнила без усилий на всю жизнь. Монотонные звуки. Ровный ритм. Колокольчики в ночи. Лицо ее оставалось неподвижным. Только губы шевелились и глаза расширились, углубились, вбирая в себя весь окружающий мир.
Мне больно-больно… Мне жалко-жалко…
Зачем мне больно? Чего мне жаль?
Ах, я не знаю. Ах, я — фиалка.
Так тихо-тихо ушла я в шаль.
Николай Михайлович плохо улавливал связь между нежными ладонями, печалью снежных долин и «фиолью». Но ему нравился завораживающий ритм звуков. Он примирял его со всеми в этом мире, успокаивал.
Андрей смотрел на мягкие черты Татьяны. Ему казалось, что поэтические звуки сжигаются и гаснут в огне ее волос.
Варя читала еще, почти без пауз. «Стансы», «Все они говорят об одном».
И вдруг замолчала, как будто надорвалась. Встала с кровати, подошла к окну и тихо произнесла, повернувшись спиной:
— Сегодня я больше не могу. Не буду. Кузнецов тут же поддержал ее:
— Правильно. Хватит на сегодня. Она же устала. И сразу засобирался:
— Ну, что, мне пора и честь знать. А Андрюша еще посидит. И за себя, и за меня… Спасибо за гостеприимство. Варя, а кто сочинитель?
Девушка повернулась к нему мокрыми глазами. Он переспросил:
— А может, ты их сама составила — эти строчки?
— Нет, Николай Михайлович, не сама. Их написал известный поэт Лотарев. Был такой. Северянин. Умер несколько лет назад. В Эстонии. Тихо и безвестно.
— Неплохо писал, я думаю. Известный, говоришь? А я об нем ничего не слышал. Странно.
— Его, Николай Михайлович, давно уже не печатают вовсе. Это у меня от мамы. Старый сборник.
— Это почему же не печатают?
— Кто его знает, почему. Несвоевременный. Путаный. Сложный. Одним словом — не наш.
— Вот так, да? Странное дело. Какой-то непорядок здесь, мне кажется.
И Кузнецов снова засобирался на выход.
— Ну, ладно, я пошел. Всем солдатское «пока». Лидия отозвалась за всех:
— До свидания, Николай Михайлович. Заходите к нам почаще. Будем очень рады вам.
— Да уж как получится.
15
Ольга Константиновна Ширяева была репрессирована 14 июля 1944 года на 5 лет по статье «антисоветская пропаганда».
Далее стандартные перемещения: Лубянка, Бутырка, Краснопресненская пересылка, этап, Нижнетагильский лагерь. В январе 1946 года — Кыштым, женская зона на базе № 10. Определена — уважительно полученной специальности — в лагерное проектно-конструкторское бюро. Использована — на отделочных работах объекта «А», а также для раскраски кабинетов в лабораторном корпусе. Поведение примерное, замечаний лагерного начальства не было. Здоровье нормальное, без жалоб. С января 1948 года Ширяева начала работать бесконвойно. 11 мая получила ответственное задание: «освежить» краской коттедж главного академика. Инструмент — две кисти, клеевая краска четырех тонов, разные тряпки. Остальное всегда при ней: художественная фантазия, декоративный опыт, трудовой энтузиазм, обостренный за четыре года обещаний снизить срок при хорошем поведении…
От предбарачной площади Ольгу отправляли на газике без конвоя. Зачем ей конвой? Куда убегать из этой зоны одинокой женщине?
— Коттеджей там много. Начинать надо с главного, — пояснил ей молоденький лейтенант, упивающийся важностью своей роли.
— Как фамилия хозяина? Или приметы какие-то?
— Не знаю фамилии. Сказали, с бородой. Шофер знает дом. Подвезет. Коля, гони быстрей. Определишь ее и сразу назад. Понял?
Коля нажал на газ, не дожидаясь последних слов. Коттеджи для научных руководителей — деревянные сборные домики — выглядели среди живописных сосен уныло, одноцветно, как расставленные спичечные коробки с одинаковой этикеткой. И этот такой же, только чуть побольше габаритами. Ольга снесла из машины на веранду свой инструмент, огляделась, небрежным взлетным движением руки забросила в угол брезентовую робу. Постучала аккуратно в дверь, в окошко. Ранняя тишина.
«Тем лучше, — подумала Ольга, — нет нужды советоваться с хозяином. А фасад действительно не мешает расцветить. Краски маловато. Ну ладно, на сегодня-то хватит».
Решила начать с торцевой стены на террасе. «Рейки можно через ряд, для контраста. Остальное соображу по ходу дела».
Ласковое солнце бесплатно прогревало побаливающий позвоночник. Сосны вокруг розовели стволами и чуть шелестели верхушками. Никого вокруг! Что еще нужно человеку?
Через полчаса Ольга втянулась в механическую работу. В глаза перестали бросаться расщелины, дырки от вылетевших сучков, небольшие трещинки. Мысли бежали параллельно работе, где-то совсем рядом…
Еще около года, даже если и не сократят. Теперь уж она выдержит, все перенесет, дождется. Беспокоило другое. Ее соседку справа по барачному спальному месту, на втором ярусе, бывшего рентгенолога, после окончания срока заставили подписать трудовой контракт на три года для работы в здешней медсанчасти. Из городской зоны так и не выпустили. А если и с ней так же? Не хочется об этом думать. Но ходили среди заключенных упорные слухи, что из этого таинственного закрытого города вообще никого не выпускают. Попавшие сюда обречены на жизнь или смерть здесь, хоть и в качестве вольнонаемных. Из барачной лагерной зоны выходят, а в городской — остаются. Неужели и такое может быть? Тогда прощай, Москва! А она так мечтала вернуться на знакомые улицы. Вернуться к прежней работе — проектированию больших красивых зданий, кинотеатров, спортзалов. Или белоснежных южных здравниц.
— Значит, одна рейка будет светлая, а вторая — потемнее? — раздался за ее спиной неожиданный, испугавший ее игривый голос. — Получается, как зебра. Или клетка?
Ольга охнула от испуга и оборачиваясь, оторвала кисть от рейки. Мужчина был без бороды. В добрых, интеллигентных очках.
«Это не хозяин, — догадалась она, — сосед, наверное, или командированный гость».
«Хозяин, — по дороге объяснил ей шофер Коля, — большой, решительный, с запущенной бородой. Русский богатырь. Красавец-мужчина».
А этот был плюгавый и нерешительный. Через очки просвечивали мягкость и доброта. Еще — терпение.
— Вы кто? — спросила Ширяева, опустив кисть над ведром. — Испугали до смерти.
— Я — физик. Яков Борисович. Командирован из Москвы. А вы? «Подумаешь, распустил перья… Я — физик!»
— А я архитектор, — ответила она его же тоном. — Ольга Константиновна. Заключенная Тагильского лагеря. В настоящее время проживаю в зоне особого назначения, барак № 8. В данный момент выполняю спецзадание: придаю цветную свежесть однообразному деревянному зодчеству середины двадцатого века.
