Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 1
Председатель. – Когда это было?
Хвостов. – За неделю или полторы, – в начале масленицы в 1916 г. Одним словом, путем этого доклада удалось его убедить, и он прямо позволил – одного назначить в Иркутск, а другого в Ростов… Я просил назначить только подальше!… Ибо, если я их оставлю, они все равно будут поперек дороги… А места даны хорошие: я думал, что они будут безвредны. А там, месяца через 3-4, и с ним, Распутиным, расправлюсь! Все это было так и сделано. Таким образом я сейчас же Шадурского переместил в товарищи министра; Коробкова, как человека сурового, – в директора департамента общих дел,[*] а Плеве, на которого я не мог рассчитывать, – сенатором; а на место Плеве – Пильца, заведомого врага Распутина, который мне помогал в Ставке, подготовлял почву против Распутина; я надеялся, что, благодаря тому, что я беру Пильца, мне легче будет… Потом я взял Климовича – техника сыскного дела, так как я на себя не брал ответственности за охрану царской семьи. Мне нужен был человек, который бы был враждебен Штюрмеру (в это время Штюрмер был председателем Совета Министров). Я знал, что Климович враждебен Штюрмеру: я слышал, как он возмущался назначением Штюрмера. Мне нужно было подобрать такую компанию. Я думал, что раз мне удастся устранить Белецкого и Комиссарова – потом я примусь за Штюрмера: он уже останется один, без департамента полиции, без помощи, которую ему Белецкий мог оказать, и что, таким путем, мне удастся и со Штюрмером покончить… Но тут они мне инсценировали дело Ржевского… Я не могу скрыть, что с моей стороны были некоторые попущения…
Соколов. – Вы говорили о кружке Распутина и сказали, что одни секретари обделывали имущественные дела, а другие имели политический характер. Мне бы хотелось, чтобы вы дали сведения, какова же политическая сущность этого кружка: чего он добивался во внешней политике и во внутренней? Какими признаками это можно характеризовать?
Хвостов. – Пожелания на их знамени были отличны от тех, которые были в действительности… Их знаменем была поддержка царского дома, – поддержка несколько однобокая: в лице Александры Федоровны… – Это было политическое знамя. Под этим знаменем каждый воровал и крал, сколько мог…
Соколов. – Это не политическое знамя, а чисто корыстное…
Хвостов. – Их знаменем была поддержка единства России не в лице слабовольного человека, каким они считали, с точки зрения Распутина, императора, а в лице будущей Екатерины II – Александры Федоровны…
Соколов. – А помимо отдельных слов Распутина, хорошо рекомендовавшего императрицу и отрицательно характеризовавшего императора, проявлялся ли политический характер в каких-нибудь словах и выражениях Распутина? Проявлялись ли в нем германофильские тенденции?
Хвостов. – Этого мне не удалось узнать… Я считаю, что он был не сознательным шпионом.
Соколов. – Независимо от шпионства можно отстаивать программу, что надо прекратить войну в интересах России, в интересах династии…
Хвостов. – Распутин настолько знал мое мнение, что, когда я пытался его наводить на эту тему, чтобы быть более осведомленным, он каждый раз произносил какие-то туманные пророчества…
Соколов. – Выходит, что они своим вождем считали молодую императрицу. Каковы были ее воззрения, какова ее программа?
Хвостов. – Она была со мной в высшей степени осторожна и производила впечатление очень умной и блестящей… Но до того момента, пока не касались вопроса религиозного…
Соколов. – Последнее меня не интересует… Вы говорите, что она умная и образованная: она говорила с вами, как с министром внутренних дел, касалась тем политических, государственных?
Председатель. – Для характеристики будьте любезны и религиозного вопроса, коснуться…
Хвостов. – Относительно религиозного вопроса, мне кажется, у нее был какой-то гипноз или странность – с этим Распутиным…
Председатель. – Что же? Вся религиозность сводилась к Распутину?
Хвостов. – Религиозность была захвачена Распутиным – это был «пророк», который явился с неба, который говорит… Это было беспрекословное повиновение. Мне кажется, она была под полным гипнозом.
Председатель. – Что же тут подразумевалось: сверхъестественное происхождение Распутина?
Хвостов. – Она намекала, что ждала, когда я из неверующего обращусь в верующего, но этого мне не говорила.
Председатель. – В разговорах с вами она избегала вопросов политических и вопросов войны. А что вам было известно через других лиц об ее отношении к этим вопросам?
Хвостов. – Это меня интересовало. И через Вырубову я пытался узнать и сам подымал вопрос: почему то-то и то-то распоряжение было?… Там принимали часто гр. Палена (это был председатель евангелических обществ). У меня было заготовлено несколько проектов о лишении приходов их чисто немецкого характера (чтобы чисто немецкий кастовый характер духовных консисторий уничтожить), я подозревал, что она мешает проведению этого… Я пробовал это говорить… И, когда говорил, что она немцев поддерживает, то Вырубова и другие говорили, что она так самолюбива, что не будет поддерживать Вильгельма, и желает сохранить престол для своего сына; что все делается для сына, которого бог дал при помощи распутинских пророчеств… Что-то мистическое было в ее любви, помимо любви матери к сыну… И, казалось, она не поступилась бы своими интересами и интересами России ради торжества Вильгельма, который далек и с которым у гессенских свои счеты. Так что, как я ни пробовал найти отголосок немецких симпатий, – я их не нашел.
Соколов. – Это относительно внешней политики, а по внутренней имелась какая-нибудь программа?
Хвостов. – По внутренней – ограждение самодержавия.
Соколов. – Усиление царской власти или предоставление прав обществу?
Хвостов. – Никаких прав обществу, но безусловное и определенное ограждение своих интересов. На этом я строил подозрение, что это немецкие шпионы, что они давят на Распутина и втолковывают ему разные действия и назначения, которые возбуждают общество, т.-е. действуют провокаторским путем, чтобы сеять пропасть между обществом и царем. Это отчасти было предметом моего доклада, что мы не знаем, кто влияет на Распутина: враги или нет… С другой стороны, я должен сказать, что месяца за 2-3 до посещения бывшим императором Государственной Думы (значит еще в декабре) был такой листок: – «Сидит Распутин совершенно пьяный. Приехал опохмелиться. Утром ему было очень скучно, и он позвал своих сыщиков к себе – чай пить. А тем очень приятно: вместо того, чтобы сидеть на лестнице, лучше у него посидеть; для него же это компания своя… Вот они сидят, пьют чай, у него голова болит: кто-то из этих господ спрашивает его: «Что ты, Григорий Ефимович, грустный? Что задумался?…» Он говорит: «Сказано мне подумать, как быть с Государственной Думой. Я совершенно не знаю, а как ты думаешь?»… Тот говорит: «Мне нельзя думать об этом, а то мне от начальства влетит?»… Распутин говорит: «А знаешь что? Я его пошлю самого в Думу: пускай поедет, откроет, и никто ничего не посмеет сделать»… После этого мне было смешно, когда несколько либеральных членов Государственного Совета приписывали себе влияние в Ставке на то, что состоялось это посещение Государственной Думы… Вот в чем был трагизм положения! Его воля была подавлена. Я утверждаю, что воля его была иногда подавлена также гипнотически. Удавалось только на минуту вывести из гипноза… Я собрал все доводы, чтобы поколебать это положение: получил все назначения, но тогда он пошел к ней, а она сказала Распутину, и когда я приехал, – все было известно… Потом наступило говение… Я слышал от лица, которое было при этом говении, что царь позвал его, Распутина, вместе причащаться и говеть, и в день причастия они обнялись, и государь сказал: «Мы никогда с тобой не расстанемся, и ты ничего не думай». Распутин говорит: «Мне нужно уехать и я приехал проститься!»… Царь сказал: «Мы не расстанемся с тобою – ни за что на свете!»… Тогда-то он вынул бумажку: мою отставку…
Соколов. – Кто вам это сообщал?
Хвостов. – Мне говорили, что это было рассказано со слов духовника Васильева.
Соколов. – У Распутина они находились под известным религиозным влиянием. Вероятно, около них был и кружок культурных, образованных людей, с которыми они совещались? Не можете ли вы характеризовать этот кружок?
Хвостов. – Там часто бывал гр. Пален… Я сказал Вырубовой: «Как же вы говорите, что императрица не за немцев, а Пален там всегда торчит?…» (Пален был мой враг.) На это Вырубова сказала, что Пален там просто бывает… Воейков держался Распутиным, и Андроников был его осведомителем по разным политическим делам. (Я проверял потом: Андроников действовал через некоторых командиров.)… Воейков, когда с ним приходилось говорить о Распутине, разводил руками и говорил, что он ничего не может поделать, что он бессилен… Так как с ним был хорош Пильц, то я напускал Пильца, с которым я был в хороших отношениях, и он точил Воейкова и осведомлял меня, что Воейков говорит по этому поводу: он заявлял, что он его убедил, что он понимает, но дальше этого не пошло. Может быть, Воейков боялся сказать… По крайней мере, Кауфман Туркестанский, с которым я в хороших отношениях, тоже имел разговор и потерпел фиаско… Но меня интересовал с точки зрения немецкого влияния Фредерикс: мне кажется, он выжил из ума окончательно (например, в Ставке, он раз чуть в окно не вышел вместо двери)…
