Юрий Скоп - Избранное
— Иван! Але! Ты меня слышишь?! — кричал Кряквин и услышал, как в мембране певуче зазуммерили отбойные гудки…
Кряквин, недоумевая, посмотрел на трубку, потер ее белой пластмассой лоб и осторожно уложил в гнездо аппарата…
Вера Владимировна задумчиво шла коридором восьмого этажа, направляясь к гостиничному лифту, когда навстречу ей, совершенно неожиданно, появился Николай… Посвистывая, он нес двумя пальцами поблескивающий целлофаном сигаретный блок. Весь в белом, высокий, красивый.
Она остановилась. Николай, приблизившись, остановился тоже.
— Здравствуй, — сказал он и улыбнулся.
— Здравствуй, — сказала она с серьезным лицом и поправила на переносье очки.
— Сколько лет, сколько зим… — сказал Николай, явно не зная, о чем говорить.
— Не считала, — сказала Вера Владимировна.
— Да-а… — протянул Николай, постукивая себя по ноге сигаретным блоком.
— Да, — сказала Вера Владимировна.
— Выглядишь ты прекрасно! — с излишней приподнятостью произнес Николай.
— А уж как ты-то!.. — в тон ему сыронизировала Гринина.
— Понимаешь… Завтра в Париж улетаю… Ну, тут дела разные…
— Рапорт принят. Вольно, — сказала Вера Владимировна. Она ощутила в себе какое-то странное преимущество над этим, безразлично существующим для нее человеком.
— А ты что тут делаешь? — глуповато спросил Николай.
— Отвечать обязательно?
— Да нет, конечно… Это я так, к слову… «Сам не знаю, о чем…» — пропел он, стараясь замять неловкость.
— Я понимаю… Поешь ты хорошо.
— Да ладно тебе язвить. Я ведь и вправду рад тебя видеть.
— А вот мне как-то все равно… Правда, я в курсе твоих творческих успехов. Читала в «Экране» о съемках в Полярске…
— Пишут… — шевельнул плечом Николай.
— Ты там случайно с директором комбината не встречался? — суховато и как бы между прочим поинтересовалась Вера Владимировна.
— С Михеевым?
— А что, там уже другой человек?
— Сейчас другой…
— Кто?
— Кряквин. Он вообще-то там главный инженер, но сейчас… замещает Михеева.
— В связи с отпуском, что ли?
— Да нет… Болеет Михеев. У него месяца три назад здесь, в Москве, инфаркт получился…
— Вот как? — Вера Владимировна, чтобы хоть как-то замаскировать охватившее ее жаркое волнение, нагнула голову, вынула из сумки, висящей на плече, носовой платок и закашлялась.
— Ты что, простыла? — участливо спросил Николай.
— Слегка… Ты не знаешь, где он сейчас находится?
— Кто?
— Михеев.
— Где-то здесь, под Москвой… А тебе это очень важно?
— Он мой автор.
— А-а… Тогда я тебе могу помочь.
— Удивительно…
— Я серьезно…
— Помоги.
— Здесь… — Николай постучал каблуком по ковровой дорожке, — в четыреста двадцать первом номере, на четвертом этаже… находится Кряквин. Он все знает про Михеева…
— Мам…
— Что?
— Понимаешь… я должен уехать.
— Валяй, — отмахнулась она. — Я привыкла… Вот посижу еще маленько и сама поеду домой.
— Ага… — кивнул Кряквин, надевая пиджак. — А если хочешь, то ночуй. Я коридорную предупрежу… Понимаешь, очень мне надо в одно место… Нехороший сейчас был звонок. Аж у самого вот здесь закололо…
— Рановато, — усмехнулась мать. — Хотя… черт его знает. Вы же нынче все сумасшедшие. Завтра-то хоть позвонишь?
— Обязательно.
— Тогда иди. — Она поманила его к себе пальцем.
Кряквин, здоровый, рослый, подошел к ней, сухонькой, маленькой. Наклонил голову. Она поцеловала его в лоб, закрыв прохладными, узкими ладонями уши.
— А теперь ступай, ступай… с богом.
Кряквин хлопнул дверью и уже зашагал по коридору, когда услышал:
— Простите, ваша фамилия не Кряквин?
Он обернулся. Спрашивала, подходя к нему, довольно-таки приятная женщина в искристых очках.
— Кряквин.
— А я… Вера Владимировна Гринина.
— Во-он как…
— Вы не скажете мне, где сейчас находится Михеев Иван Андреевич?
— Я еду к нему сейчас. А что?
— Возьмите меня с собой…
— Вас?
— Да. Это крайне необходимо.
— Пожалуйста. Пошли ловить такси.
Дальний берег пруда прихватило клубливым, белесо шевелящимся туманом. Низ его плотно лепился к черной и гладкой воде, неровно подрезая не доходящий до берега лунный мосток. Пахло сырью, тиной и нагревшимися за день лодками.
Редкие свечи фонарей, расставленных по пруду, горели желтым подрагивающим светом. Было тихо и волгло.
Иван Андреевич сидел, нахохлившись, в лодке, зачаленной цепью к дощатому мокрому пирсу, на средней ее банке, держа на коленях портфель, и смотрел перед собой, на просвеченную фонарным окружьем воду. Локти его упирались в колени, а ладони поддерживали и грели лицо.
Между локтями, на коже портфеля, неясно поблескивал перламутровой ручкой крохотный, меньше ладони, браунинг…
Браунинг этот с единственным и совсем уж малюсеньким патроном в стволе передал Ивану Андреевичу весной сорок пятого неожиданно выживший в госпитале лейтенант-танкист. Его машину в упор расстреляли на западной окраине Заксендорфа мальчишки-фаустники…
Танкист разбудил тогда Ивана Андреевича посреди ночи и, протянув ему через промежуток между койками браунинг, горячо зашептал… Половину слов Иван Андреевич не расслышал: к нему накануне только-только вернулся слух, но в правом ухе все еще сипело и переливалось что-то от того, черного с красным, разрыва перед ним, когда он бежал под бомбежкой по летному полю к своему истребителю, на котором лишь завтра… завтра должен был стартовать в свой первый в жизни боевой вылет… да так и не полетел…
«Возьми… возьми… — горячо шептал танкист, — уже не надо… выжил… бери… отдашь еще… нибудь…»
И все эти долгие годы после войны, так неудачно и сразу окончившейся для Ивана Андреевича, он протаскал, испросив разрешения, этот изящный, поставленный на предохранитель, сувенир. И вот сегодня, с полчаса назад, вспомнил о нем. Но — не сразу… Вначале, после ухода Ксении, Иван Андреевич долго сидел на веранде, вслушиваясь, как булькают в лужице под водостоком редкие капли… В душе все сильней и тревожнее саднило от понимания несправедливости и нелепости обвинения, которое только что обрушила на него жена. Он попытался взять себя в руки и спокойно разобраться во всем, но неожиданно подумал о Вере Владимировне. Ведь она-то тогда… тоже, не поняв его искренности, обвинила его… «В чем дело? В чем?..» Он решительно встал и позвонил Грининой. Телефон не ответил… Он тут же набрал номер Кряквина… Мир, оказывается, замкнулся сегодня для Ивана Андреевича на этих двух людях. Больше ему не с кем было сегодня поговорить… Это открытие наполнило его такой невыносимой тоской и отчаянием, что Иван Андреевич заметался по пустому коттеджу. Он впервые разговаривал сам с собой вслух и впервые же вслух ругался, костеря себя всяко, за мгновенную слабость, которую допустил в разговоре с Алексеем. Это вырвавшееся из него слово «очень» теперь мучило его.
Так он неожиданно вспомнил о браунинге. Так он быстро собрался, аккуратно упрятав в портфель чашку Веры Владимировны. Так он явился сюда, в тишину и туман.
Умереть Ивану Андреевичу было бы нестрашно. Он знал это точно. Жизнь, которую он прожил, прошла в общем-то ничего… Он не так уж и много напутал, наврал в ней. Совесть оставалась чистой… Только зачем было умирать? Он подумал об этом еще в коттедже, вспомнив о браунинге, а сейчас браунинг молча поблескивал между локтями. Зачем?.. Иван Андреевич напряженно думал, ища ответ. В конце-то концов, он должен же был быть — этот ответ. Раз есть вопрос, значит, и есть где-то ответ… Зачем умирать?.. А правда, зачем? Впрочем, при чем тут правда? Ведь он же собрался, — пускай и случайно подумав об этом, — умирать с помощью браунинга… Да, браунинг — это правда, но умереть с помощью браунинга… это что-то другое. Во всяком случае, неправда. Только зачем умирать не по правде? Зачем? Тьфу! Глупость какая-то… Странно вообще, что подобная мысль вдруг возникла в его голове…
Иван Андреевич смотрел в черную воду перед собой и только сейчас заметил в ней белую точечку. Он наклонился над бортом, но так и не разглядел, что там белеет… Иван Андреевич снял с коленей портфель, уложив его вместе с браунингом на дно лодки, а сам вытянулся вдоль борта… Уровнял и успокоил крен, стал опять вглядываться и опять не узнал, что там такое… Тогда он, не раздумывая больше, начал раздеваться, пока не остался в одних трусах. Свежий воздух с пруда ознобил его тело… Иван Андреевич опустился в воду, и у него тут же перехватило дыхание… Но вода была теплой, он скоро привык к ней… Коснулся ногами мягкого дна, глубины хватало до подбородка… Иван Андреевич сориентировал себя на белую точечку, вдохнул и нырнул с открытыми глазами… В несколько гребков дотянулся до точечки, схватил и зажал ее в ладони… Всплывая, Иван Андреевич уже знал, что достал монету. И, всплывая же, подумал, что если она на орле — все будет хорошо.