Юрий Скоп - Избранное
— Далеко ли путь держим?
Она не ответила.
Иван Андреевич поднял с пола сброшенный Ксенией Павловной мокрый лифчик и повесил его на спинку кровати.
— Повторяем вопрос, — сказал он с усмешкой. — Далеко ли собрались?
Ксения Павловна видела в зеркало лицо Ивана Андреевича. Боковой свет торшера освещал только одну половину его. От этого лицо мужа показалось ей еще более старым и неприятным. Особенно неприятно смотрелась сейчас крупная бородавка на слегка раздвоенном, ровно подрубленном подбородке. Само лицо тоже ничего хорошего: одутловатое, с морщинами… И волосенки, реденькие, зализанные назад…
А Иван Андреевич видел сытое, стройно-тугое тело жены, ноги… рельефно обтянутый юбкой зад, покатые плечи… красиво закручивающийся на затылке глянцево-светлый комок волос…
— Ты что, дала обет молчания? — Он подошел к ней.
Ксения Павловна выдернула из губ последнюю шпильку, утопила ее в волосы и резко повернулась к Ивану Андреевичу:
— Ты… сволочь, Михеев!
Он опустил веки.
— Та-ак.
— Я ненавижу тебя! Ты мерзок, гадок, противен… мне! — жарко дышала, выкрикивая эти слова, Ксения Павловна. — Я все слышала, как ты продавал Кряквина… Я не знала, что ты такой мерзавец!.. Не подходи ко мне!.. Я еду сейчас к Алексею Егоровичу, понял? И я все расскажу ему, все-о!..
— Все? — не открывая глаз, тихо спросил Михеев.
— Все, все! — крикнула Ксения Павловна.
— И я тебе говорю теперь все.
— Что-о?! — оскалила белые зубы Ксения Павловна.
— Все. Уходи… А не то я тебя ударю… — перешел на свистящий шепот Иван Андреевич. Он открыл глаза, глядя на нее в упор, и Ксения Павловна попятилась от него… Черные, расширенные до предела зрачки Ивана Андреевича так и лучились багряным, донным светом ярости.
Дверь открылась без стука, только металлически звякнула рукоять, и на пороге кряквинского номера возникла невысокого роста, стройная женщина. Может быть, оттого, что одета она была в джинсовые брюки и замшевую потертую куртку, возраст ее сразу не ощущался. Седые волосы — мужской стрижкой, изрезанное глубокими морщинами лицо. Очень, чересчур даже, резкие черты…
Она стремительно вошла в номер, огляделась, коротко бросила:
— Здравствуй… — и тут же не спросила, а скомандовала: — Коньяк?
— Все в портфеле… — кивнул Кряквин на кресло. — Хозяйничай.
— Прекрасно. У тебя душно. Я скину эту жамшу… — Она нарочно исковеркала последнее слово.
— Да будь как у себя дома.
— Уж постараюсь, мой милый… — съехидничала она. — Кстати… я же не одна. Там к тебе еще один экземпляр. За дверью… в сюрпризы играется.
— Кто там еще, мать? — Кряквин откинул дверь и увидел сияющего Николая. Он был весь в белом: в белых брюках, белой тенниске, в белой кепочке и в массивных, с широкими черными стеклами очках.
— А-а… — обрадовался Кряквин. — Кого я вижу! Звезда экрана, герой дня, святой отец… Заходи, заходи, деточка. На тебя аж больно смотреть… Садись!
— Я буквально на минуту, Алексей… Честное слово. Тороплюсь. Как говорят ассистенты режиссеров — время, которое у вас есть, это деньги, которых у нас нет… Меня ждет режиссер. Здесь, на восьмом этаже. Я же к матери подъехал попрощаться, а она как раз к тебе навострилась. Вишь, как удачно вышло?..
— Вам наливать? — спросила мать.
— Я пас, — покачал головой Кряквин.
— Я тоже… грамм сорок, — улыбнулся Николай.
— Слава богу, хоть один не отказывается. А еще туда же, в мужики… Народишь вот таких вот уродов на свою голову. Держи, Фернандель… — Она протянула Николаю стакан. — За встречу! — выпила и как-то сразу успокоилась. Закурила.
— Куда так спешишь, Колька? Посидел бы хоть малость… — предложил Кряквин.
— Не-е… Дел куча! Зашел обняться. Завтра за кордон… Привет из Парижа!
— О-ого…
— А как же! На том стоим… Картинку-то нашу, «Подъем», ну в которой я главный конструктор кораблей… французы решили купить. Вот мы и едем показываться… Повезло! — Николай достал сигарету. Кряквин щелкнул зажигалкой, поднес было… Но Николай, подмигнув ему, вынул свою. Улыбчиво переглянулись.
— Махнемся? — сказал Николай.
— Не глядя?
— Не глядя.
— Давай. Махнулись.
— Ну-с, дамы и господа, я пошел. Пока, Алексей. Гони план, досрочно выполняй и перевыполняй. Привет Полярску… Городок мне понравился. Природой и женщинами. У-у и горячие у вас там северяночки! — Они обнялись и крепко расцеловались. — Что тебе из Парижа доставить? Заказывай…
Кряквин задумался.
— А правда…
— Что?
Кряквину вдруг захотелось, чтобы Николай зашел к Анне… Визитная карточка до сих пор лежала в его бумажнике.
— Да, ладно… — махнул он рукой.
— Шерше ля фам? — подмигнул Николай.
— Иди, иди…
— А я тебе тоже хотел одну вещь рассказать… Про Полярск. Но… раз ты такая темнила — не расскажу. Тайну свято сохраню, понял? А история, скажу я вам, граждане и гражданочки!.. Неповторимая! До свидания, мама.
— Бывай, бывай, Абрикосов… — кивнула из кресла мать.
— Салуд, камарадэ! — поднял кулак Николай. — Но Мопассан, как сказала одна знакомая… — Он вышел из номера.
Мать внимательно посмотрела на Кряквина:
— Чем недоволен? Факты на лице…
— Устал, мать. Шибко устал, понимаешь? Но да ничего… Успеем, наговоримся. Как ты-то живешь?
— Как видишь… «А годы летят, наши годы как птицы летят…» — хрипловато пропела она и вздохнула: — Звали нынче на Памир. Большая экспедиция… Не поехала. Барахлит иногда вот здесь… — Она ткнула пальцем в сердце.
Светлая рубашка-кофточка странно деформировала ее возраст, то увеличивая его, то уменьшая.
— А ты здесь надолго?
— Послезавтра назад…
— Как Варвара?
— Ничего… Помаленьку.
— Понятно. В принципе-то я в курсе. Колька рассказывал. Вот уж баламут!.. Черт-те что! Гоняет по свету, как этот… Ты не на этом ли активе был? Я по радио слышала…
— На этом, на этом… — Кряквин встал с кровати и пересел на кресло напротив матери.
— Я тебя нынче во сне видала. Маленьким… Это, говорят, к неприятности.
— Сон в руку, — улыбнулся Кряквин.
— Рассказывай. — Она снова чуть-чуть плеснула в стакан и выпила.
— Не вредно? — Кряквин кивнул на бутылку.
Мать хмыкнула.
— Вот когда до семидесяти дотянешь — поймешь… Он мне валидол заменяет. Так для чего позвал?
— Соскучился…
— Врешь. Варька-то ведь, поди, опять не велела?
— Не велела.
— Я знаю… Мы, бабы, величины постоянные. Что уж втемяшится — колом не вышибешь.
— Не надо об этом, мать. Тебе не все ли равно?
— Да теперь-то… да.
Они замолчали. Задумались.
— Слушай, Алешка, — сказала мать, — а ты не находишь, что мы каждый раз, ну… вот при таких наших встречах… одинаковы?
— Есть что-то вроде… А что?
— Да ничего… Ты начинай, начинай, рассказывай. Вижу же, что не терпится… Изливай душу-то.
Пробно дзинькнул телефон и тут же рассыпал по номеру заливистую, по-междугородному нетерпеливую трель. Кряквин снял трубку.
— Будете говорить с Полярском, — сообщила телефонистка. — Говорите.
— Привет, Алексей Егорович, — донесся до него знакомый голос. — Это Беспятый. Извини, конечно, что мы тебя беспокоим…
— Здорово, Егор. А кто это «мы»?
— Ну… тут компания целая. Я, Скороходов, Гаврилов с сыном и Тучин. Мы до тебя на Верещагина выходили. Думали, он что-нибудь знает, а он говорит — вы на гостиницу «Москва» наваливайтесь. Так что вот так… — Беспятый кашлянул и замялся.
— Говори, Егор, я слушаю тебя, — сказал Кряквин.
— Да нет… Это мы тебя хотели услышать. Выступал?
— Да.
— Ну и как? Жив?
— Приеду — расскажу.
— Речь-то дошла? — допытывался Беспятый.
— Я уже сказал — приеду, расскажу.
— Вот тут Григорий лезет с вопросом — мол, про него говорил?
— Говорил.
— Говорил, говорил, — сказал Беспятый в сторону и через паузу добавил: — А он не верит…
— А ты ему скажи, что вот поснимают нас с работы — тогда и поверит.
— Ну, это ты брось, Алексей Егорович, — забасил Беспятый.
— А-а… Испугался? — улыбнулся Кряквин. — Как у вас там дела?
— Все в норме. Варваре чего передавать?
— Не надо. Я ей сам позвоню.
— Ну, тогда все. Будь здоров.
— Вы тоже. Пока.
Кряквин положил трубку и подошел к окну. Постоял молча. Потом, не оборачиваясь, заговорил:
— Не доволен я, мать, собой… Ужас как недоволен. Вон мужики звонят с комбината, беспокоятся за меня, а мне от этого еще тошнее. Я же за директора сейчас на комбинате…
— Знаю. Колька рассказывал.
— Ну и… горим мы. Синим огнем горим, мать. План-то как на соплях тянем. И что самое интересное, я же знаю почему… Знаю! Вот и рванул сегодня обо всем на активе… А вот пришел сюда, в нумера эти, подумал по дороге и вроде бы понял… действительно, ерунда какая-то! Ведь если бы я своевременно, ну… годика так с три назад заговорил об этом же — во! — это была бы норма! В самый раз! Понимаешь? Короче, сам для себя сочинил я нынче подвиг, тьфу!.. Ты-то, надеюсь, меня поймешь, мать, правильно, а? — Кряквин с надеждой посмотрел на нее.
