Сергей Романовский - Наука под гнетом российской истории
Никак нам не отойти от традиций «героических» биографий великих людей прошлого. Даже если принять на веру, что Ломоносов был действительно вынужден писать хвалебные оды царствующим особам, то вернее было бы сказать, что он очень быстро осознал свои выгоды от подобного творчества. Но и это, скорее всего, не вносит полную ясность. Ведь Ломоносов не был придворным пиитом. Он свои хвалебные оды писал по внутреннему повелению и писал вполне искренне, убивая при этом двух зайцев: и монархам льстил и идеи свои доносил на самый верх.
Именно тот факт, что и Елизавета, и Петр III, и Екатерина II получали подобные поэтические подношения ими не заказанные, более всего им и нравилось. Тем более оды эти по меркам того времени были весьма талантливы (“надутыми” их посчитал Пушкин много позднее). К тому же первую свою оду «На взятие Хотина» Ломоносов написал еще в Германии в 1739 году. Она понравилась, сделала Ломоносова известным и он понял, что эта грань дарования еще послужит ему.
Поводы для подобных од Ломоносов выбирал сам. В феврале 1742 г. он пишет оду, поздравляя Елизавету Петровну с прибытием в Петербург ее племянника Петра Федоровича, а в начале декабря того же года появляется ода в честь возвращения Елизаветы из Москвы после коронации. Даже сидя под арестом, в 1743 г. Ломоносов пишет хвалебную оду на тезоименитство Ве-ликого князя Петра Федоровича, сравнивая его с Петром Первым.
Елизавета быстро обратила внимание на талантливого и умного сочинителя. За оду 1748 г. она подарила Ломоносову 2000 руб., в 1751 г. наградила чином коллежского советника с годовым окладом 1200 руб. и правом потомственного дворян-ства, а в 1753 г. пожаловала ученому несколько деревень (211 душ мужского пола) для строительства фабрики цветного стекла на реке Усть-Рудице [127]. 27 января 1761 г. по просьбе В.Н. Татищева Ломоносов сочиняет хвалебную оду Петру Федоровичу и прикладывает ее к первому тому «Истории Российской» Татищева, поднесенному Великому князю [128].
Никак не ожидал Ломоносов столь быстрого и бесславного финала правления Петра III. Воцарение Екатерины II стало для него полной неожиданностью. Но он очень быстро оправился от шока и сочинил оду по случаю восшествия на престол новой государыни. Екатерина, однако, была не глупее Ломоносова. Она быстро поняла подоплеку подобных восхвалений, но более всего ей не понравилось, что Ломоносов возносил до небес повергнутого ею супруга.
Поэтому в первое время Екатерина относилась к Ломоносову настороженно и недоверчиво. В Академии наук в обход Ломоносова она возвысила Г.Н. Теплова и И.И. Тауберта, а Михаила Васильевича чуть было вообще не уволили из Академии. Затем Екатерина успокоилась, стала относиться к Ломоносову теплее: он получил чин статского советника, императрица однажды даже посетила дом ученого. 28 апреля 1763 г. она позаботилась о его материальном обеспечении. В записке на имя статс-секретаря А.В. Олсуфьева Екатерина написала: “Адам Васильевич, я чаю, Ломоносов беден, сговоритесь с гетманом (граф К.Г. Разумовский, президент Академии наук. – С.Р.): не можно ли ему пенсион дать, и скажи мне ответ” [129].
Однако, как только Ломоносов умер, Екатерина направила в его дом Г.Г. Орлова и тот «принял» от вдовы ученого ту часть архива покойного, которая могла заинтересовать государыню. Так что настороженность Екатерины лишила нас значительной части бумаг Ломоносова, ибо была, в частности, изъята вся его личная переписка [130].
Итак, не станем более уточнять, почему Ломоносов весьма охотно занимался сочинением панегириков. Это бы нас увело в область вторичных и малодоказательных фантазий. Однако что же дало подобное творчество лично ему? Ученый добился главного: он обеспечил себе солидный тыл и мог без оглядки (что он всегда и делал) ринуться на наведение порядка в Академии наук в его, Ломоносова, понимании.
П.П. Пекарский, к примеру, отметил, что в 50-х годах значительную часть времени Ломоносов тратил “на борьбу с его личными врагами. Ей предавался наш академик со всем увлечением и жаром, которых в нем не могли истребить лета и никакие сторонние соображения” [131].
Кто же они, мифические враги ученого? Немцы? Ретрограды от науки? Если вопросы ставить в подобной плоскости, а именно так было принято в советском ломоносоведении, то это ничего не даст для понимания личности ученого, а лишь вознесет нас на высоты демагогического псевдопатриотизма. Врагами Ломоносова оказывались все – и немцы, и русские, – кто становился на его пути. Он не прощал никаких разногласий – ни административных, ни научных. Вступать в спор с Ломоносовым означало одно – в его лице ты становился его личным врагом.
А то, что Ломоносов позволял себе многое, вовсе не совместимое с его учеными занятиями, хорошо известно. Он мог, к примеру, явиться на заседание Академии наук «в сильном подпитии», мог затеять драку в стенах Академии, мог оскорбить и унизить человека.
П.П. Пекарский описывает наиболее в этой связи характерный случай. В 1743г. ряд академиков направили жалобу на И.-Д. Шумахера. Назначили следственную комиссию, которая допросила в качестве свидетелей Г.Н. Теплова, В.Е. Адодурова и М.В. Ломоносова. Ломоносов не нападал на Шумахера, но и подписавших жалобу не поддержал. По возвращении из экспедиции Г.-Ф. Миллера академики исключили Ломоносова из кон-ференции Академии. Наиболее активен при этом был конференц-секретарь академического собрания Х.-Н. Винсгейм. Ломоносов, “будучи в нетрезвом состоянии”, обвинил Шумахера в воровстве, оскорбил и других немцев, “а из своих достоинств особо и довольно логично подчеркивал два – наличие знаний академического уровня и принадлежность к русской нации по своему происхождению” [132].
На Ломоносова поступила жалоба в следственную комиссию, его вызвали на допрос, он вновь вел себя оскорбительно, за что и был арестован. Можно себе представить накал стра-стей, если только за внутренние академические распри Ломоносов пробыл под арестом с 28 мая 1743 г. по 18 января 1744 г.
Академия наук стала походить на осиное гнездо. Она плыла по воле волн, управляемая лишь номинально. В ней царили дикие нравы и она стала менее всего напоминать в те годы храм науки. Елизавета Петровна решила навести в Академии порядок: она после пятилетнего перерыва в 1746 г. назначила президента Академии наук. Выбрала она младшего брата своего морганатического супруга К.Г. Разумовского. Все бы ничего, да только президенту едва исполнилось 18 лет! Ясно, что акт этот был скорее декоративным. Реальные бразды правления находились в руках воспитателя президента Г.Н. Теплова и всего того же И.-Д. Шумахера.
Именно они составили «Регламент» (Устав) Академии на-ук, который был утвержден в 1747 г. Кстати, тот факт, что составление Устава было поручено паре Теплов – Шумахер, хотя и косвенно, но все же свидетельствует, что антогонизм между немцами и русскими в Академии наук в то время не был самодовлеющим. Реальное противостояние определялось не националь-ностями ученых, а их амбициями. Когда в центре очередного скандала оказывались, к примеру Ломоносов и Миллер, то здесь сталкивались не русский с немцем, а два разных миросозерцания, два противоположных взгляда на науку, да и два, достойные друг друга, темперамента. С другими немцами, например с Х.-Г. Кратценштейном, Ломоносов находил полное взаимопонимание. Так что усиленно внедрявшаяся ранее версия о враждебном отношении Ломоносова к иностранцам просто надуманна [133].
То, что это именно так, прекрасно иллюстрирует многолетний «идеологический» конфликт Ломоносова и Миллера. Сегодня он нам интересен прежде всего тем, что развивался этот спор под соусом не просто национального патриотизма, но национальных интересов, целесообразность ставилась выше истины и это, к сожалению, стало одной из неискорененных традиций русской науки. Причем, если чисто научная подоплека этой распри не вызывала, да и не могла вызвать никаких отрицательных эмоций, то внешняя атрибутика, с помощью которой аргументировалась правота одной из сторон, даже сегодня кажется недостойной.
Так, в 1747 г. покинул Петербург и вернулся в Париж зна-менитый астроном Ж.-Н. Делиль. Он стал для России персоной non grata. Мгновенно было забыто, что ученый более 20 лет отдал становлению русской на-уки, теперь он представлялся чуть ли не врагом Петербургской Академии наук, сношения с ним пресекались. Только за то, что историка Миллера заподозрили в переписке с Делилем, на квартире Миллера в его отсутствие был учинен обыск. Его провели Ломоносов и Тредиаковский 28 января 1748 г. “Уже сам факт, что два академика, два поэта лично обыскивают своего коллегу, живо рисует нравы Академии наук XVIII века” [134]. Так расценил этот факт историк А.Б. Каменский.
