Валерий Чумаков - Демидовы. Пять поколений металлургов России
Несколько позже Петр хотел наградить своего друга другим, более оригинальным способом. А именно, установкой ему медного памятника в Петербурге, «в публичном месте, в ознаменование оказанных им заслуг». Однако это награждение так и не состоялось, возможно, из-за скромности Никиты, а может и из-за бюрократических проволочек, весьма характерных для того времени.
В сентябре 1720 года по приказу Петра в правительстве был подготовлен указ, в котором говорилось: «Его Императорское Величество Государь Петр Великий комиссара Никиту Демидова, за его вернуя службу и особливо показное прилежное радение и приложенное старание в произведении медных[76] и железных заводов, в дворяне и шляхтичи 1720 г. сентября 21, Всемилостивейше пожаловал с утверждением в сем достоинстве его, Никиты Демидова, законнаго его наследника и старшего сына Акинфия Демидова с родными его братьями Григорием и Никитою и законным их потомством». Однако, в связи с отъездом Никиты, царь документ не подписал. А потом, поскольку Демидов не придавал этому званию особого значения, про неподписанный указ забыли и спрятали его в архивах, где-то в личном реестре сибирского комиссара.
Все, кто лично знал Никиту, бывшего простого городского кузнеца, признавали в нем большого человека с государственным мышлением. Признавали совершено независимо от того, как они к нему относились. А недоброжелателей у этого персонажа, хотя он и был царским фаворитом, было значительно больше, чем друзей. Многие враги им восхищались. Татищев, которого Демидовы чуть не довели до плахи, писал в «Разговоре двух приятелей о пользе науки и училищах»: «Мы все знали кузнеца, а потом дворянина Никиту Демидова, которой грамоте не учен, но другие ему Библию читали, он все, в памяти достойные, в которой главе стих не токмо сказать, но пальцем место указать мог». Генерал-адмирал граф Федор Апраксин как-то, после завершения подсчета затрат по приобретению флотской артиллерии, сказал Петру:
– Хорошо, если бы у тебя было человек десятка два таких, каков Демидов.
На что царь, искренне вздохнув, ответил:
– Я счастливым бы себя почел, если бы имел таких пять, шесть, или и меньше…
Братские доли
Третье поколение Демидовых
Скорее всего, где-то незадолго до этого уральский наместник Никиты Акинфий Демидов совершил первый и единственный в своей жизнизарубежный вояж. Почти точно известно, что он выезжал в Европу, именно – в Саксонию, еще более конкретно – в город Фрайберг[77], однако когда именно эта его вылазка была совершена, теперь уже не может сказать никто. Возможный диапазон – от 1695, то-есть – от совершеннолетия, когда дитя получало право ездить отдельно от родителя, и до смерти в 1745 году. За исключением периода с 1733 по 1735 годы, когда его заводы подверглись усиленной государственной ревизии, а он сам фактически находился под домашним, а некоторое время – и под вполне реальным арестом. Но, несмотря на отсутствие каких-либо документов, в Саксонии он все-таки был, потому, что точно известно, что именно в Фрайберге он купил, предположительно – у профессора Генкеля[78] по личной рекомендации учившегося у этого ученого мужа Михайлы Ломоносова, коллекцию минералов, которую в России потом так и называли – «минеральный кабинет Генкеля». После смерти Акинфия его наследники передали «кабинет», дополненный тщательно подобранным собранием уральских минералов, в дар Московскому университету. В его библиотеке она находилась вплоть до пожара 1812 года, в котором и погибла.
Акинфий Никитич Демидов
Хотя год поездки и остается под вопросом, но можно предположить, что за границу сына отправил сам Никита именно тогда, когда это было более всего нужно для предприятия. Как уже было сказано, в окрестностях Нейвы было найдено весьма много магнитного железняка с очень высоким содержанием железа, но с которым российские металлурги работать не умели. Зато саксонские специалисты были этому делу обучены весьма хорошо. Перенять этот опыт для Демидовых было вполне серьезной и насущной задачей. Акинфий с ней справился, и на его заводах работа с магнитом была в конце концов налажена.
Вообще, Акинфий Демидов любил магниты. Можно сказать – души в них не чаял. Таинственная, непонятная сила этого странного материала внушала не ужас, а настоящее уважение. В одном из писем, уже в 1739 году, он пишет одному из приказчиков: «нового магнита буде мочно достать, пошли и к нам до охоты (то-есть, очень хочется, – В. Ч.), а буде ныне достать будет не мочно, мы можем потерпеть; я надеюсь добудут Вогуличи на Лыжех, буде ты похочеш». Бывший в гостях у Акинфия Миллер рассказывал, что видел у него магнит весом в 18 фунтов (почти 7,5 килограмм) который удерживал пушку весом в один пуд. Еще два сверхкрупных магнита горнозаводчик установил в одной из церквей Нижнетагильского завода. Магниты, из которых в двух алтарях храма были сделаны престолы, имели размеры 1,25 на 0,9 на 0,9 метров один и 0,9 на 0,55 на 0,55 другой. Видимо Акинфий считал, что таким чудесам божьего творения место может быть только в божьем доме. В списке предметов, найденных в его вещах после смерти, присутствуют «два магнита, оправленных медью 2; да простых 10;… магнитов с ношками болших и малых 13; без ножек 1», а в еще одной из описей их, оправленных в серебро и в медь, упомянуто аж 76 штук.
Вполне вероятно, что в сложном деле переработки тугоплавкого магнитного железняка одной только загранкомандировкой дело не ограничилось, и осваивать переработку магнита Демидовым помогали иностранные специалисты, которых в российской Сибири после «полтавской виктории» было хоть отбавляй. Как только выяснялось, что кто-либо из пленных шведов что-то соображает в металлургии, его тут же отправляли на завод. Первым делом, конечно на казенный, государственный. В 1711 году на построенном чуть позже Невьянского Алапаевском заводе было поселено 267 военнопленных шведов. Поскольку до окончания войны их на родину никто отпускать не собирался, да и после войны им явно пришлось бы провести на чужбине немало лет, ко многим из них приехали жены с детьми. Государство платило им небольшое содержание, но денег этих явно не хватало, и многие подрабатывали на заводе за 35 копеек в месяц. Но и Акинфий, и Никита прекрасно умели уводить с чужого, хоть и трижды казенного, предприятия ценного сотрудника, будь он хоть четырежды пленным. Именно это умение вечный враг Демидовых Василий Татищев, о войнах с которым будет подробно рассказано уже совсем скоро, буквально через 10 лет, ставил им в вину даже большую, чем раздачу взяток. Они положили для иноспецов больший оклад и даже построили особую шведскую деревню, в которую вскоре переехала значительная часть алапаевских шведов. Будучи поставленным начальником над Алапаевским заводом, Татищев пытался остановить перебежчиков, в меру своих возможностей увеличивал им жалование, даже добился для своих подопечных особого разрешения жениться на русских, не переходя при этом из протестантства в православие, но Демидовы каждый раз находили на его действия свои контрприемы. Причем часто переманивались даже люди, не представлявшие в производственном плане особенного интереса, просто из спортивного интереса, чтобы у Василия никого не осталось. Когда же Татищев взмолился к высшему руководству, утверждая, что завод вот-вот встанет, ему предложили либо сдать его губернскому начальству, либо продать его частному лицу. Татищев выбрал второе. Главным претендентом на получение алапаевского металлургического был, конечно, Никита Демидов, но, узнав, что завод передается «без приписных крестьян» он быстро потерял к нему всякий интерес. Сдавать предприятие обратно в губернию Татищев не желал, считая, что крестьяне «от непризрения (без контроля, – В. Ч.) весьма разорятся, и прибытка никакого не будет», а без крестьян его продать будет сложно, поскольку «охочие люди» не найдутся.
Завод достался крестьянину знаменитых российских промышленников Строгановых[79] Сидору Белопашцеву. Только не удивляйтесь, в крепостной России крепостной крестьянин вполне мог владеть заводом, даже крупным, даже очень крупным. Ему это вовсе не возбранялось. Конечно, это было не так часто, но не часто только потому, что разбогатевший крестьянин просто выкупался на волю, причем, обычно за баснословные деньги. Если цена обычного крестьянина составляла от 50 до полутораста рублей, то цена на таких «крутых» крепостных заводчиков доходила до нескольких тысяч, до ходя до суммы, сопоставимой со стоимостью средних размеров деревни. И то сказать, какой смысл помещику терять предприимчивого крестьянина, с которого можно получать огромный оброк. Да и цену в данном случае помещик мог заламывать любую, поскольку у покупателя, а правильнее сказать – у самовыкупателя, выбор кого выкупать был отнюдь не велик: себя и еще семью. Сидор разбогател поставкой казенного железа в Москву. Татищеву он обещал выплатить стоимость завода за десять лет, при этом выплачивая в казну положенный десятипроцентный налог, если только Василий Никитич поможет ему вместе с заводом получить и приписанных к нему крестьян. Тот согласился, но с условием, что новый заводчик будет платить подати не только за упомянутых в последней ревизской сказке приписных, но и с «новоприблых крестьян». Поскольку такие «пришлые» составляли весьма значительную часть перспективных работников, Белопашцеву это условие категорически не понравилось. По его словам, у Демидовых «ныне слобод и иные сборы разве вдесятеро умножились, и от того есть ему, кроме промыслу, прибыток великий: мне же без поравнения с ним сих пунктов обещать невозможно, ибо от того могу разориться». Татищев с ним согласился и составил для коллегии (читай – для министерства) специальные доношение и уговор, в котором убеждал столичную администрацию, что от отдачи вместе с заводом приписных крестьян в выигрыше будут все, и государство, и заводчик, и даже крестьяне. Государство потому, что избавится от головной боли собирания мелких податей с сотен крестьян и будет получать одну крупную от предпринимателя. Заводчик – потому, что получит необходимую рабочую силу, к тому же уже знакомую с работой на данном заводе. Наконец, крестьяне потому, что тут они «без тягости зарабатывать могут», то есть теперь, на частное лицо, они не будут работать «без платы и зачота», как это было до того. Однако бумаги так и не дошли до столицы. Они исчезли почти в самом начале пути, когда посланники проезжали через демидовские территории. Демидовым вовсе не нужен был под боком мощный конкурент.
