Виктор Тамман - В черной пасти фиорда
— Кузьма, — шепнул я командиру, — уйди на глубину. Они пристрелялись…
Однако Кузьма Иванович поначалу не согласился со мной. Позволю себе сделать небольшое отступление. У нас на бригаде были командиры, которые в подобной ситуации старались держаться ближе к поверхности, другие предпочитали уходить на глубину. Первые исходили из того, что на глубине корпус лодки, испытывая и без того огромное давление, может не выдержать разрывов бомб. Этой точки зрения придерживался Малофеев. У сторонников же «глубинного маневра» были свои аргументы. Во-первых, гидроакустический луч, посланный противолодочным кораблем, проходит на глубине через неоднородные слои воды, и показания в приборах выглядят искаженными. Следовательно, противник определяет место лодки с ошибкой, и его бомбометание не может быть точным. Во-вторых, направление взрывной волны, как известно, идет по линии наименьшего сопротивления, то есть кверху. Поэтому для подводников легче, когда бомба или мина взрывается (при одинаковом расстоянии) над лодкой, чем под ней.
Эти доводы К. И. Малофеев все же учел. Он приказал притопить лодку до 45 метров, а потом и до 55. Теперь бомбы взрывались в стороне, а вскоре противник вообще нас потерял.
— Если уж нас обнаружили, то лучше отойти в море, подзарядиться, а на следующее утро вернуться обратно, — заключил командир лодки.
Курс был проложен на выход из фиорда. Кузьма Иванович пошел отдыхать к себе в каюту, а я остался в центральном посту.
Хорошо удифферентованная лодка управлялась легко.
Шумы фашистских кораблей, как докладывал акустик, давно заглохли. И вдруг раздался невероятной силы взрыв, как будто в лодку угодил огромный снаряд и броня корпуса разрывается на части.
До прихода командира я взял в свои руки управление кораблем. Был сделан запрос о состоянии в отсеках. Оказалось, что в них сравнительно благополучно. Хуже всего в центральном посту: здесь порваны некоторые магистрали, с фундаментов сорваны механизмы… Меня спросил рулевой-горизонтальщик:
— Что делать? Из строя вышли ограничители носовых рулей.
— Ничего особенного и не надо делать, — спокойно ответил я. — Управляйтесь в основном кормовыми, а носовые перекладывайте не более десяти — пятнадцати градусов.
Люди держались достойно, без какой-либо растерянности. Я доложил прибывшему в центральный пост командиру, что глубина легко удерживается, дифферентов нет, а самое главное — нет поступления воды (корпуса наших лодок были отличные). Поразмыслив о случившемся, мы высказали предположение, что на лодку была сброшена глубинная бомба с самолета, так как шума винтов акустик не фиксировал.
Часом позже Малофеев пригласил в свою каюту меня и заместителя по политической части М. З. Гранова. Втроем еле-еле вместились (мы-то с Кузьмой сухопарые, а замполит довольно полный). Это был совет: что делать дальше? Командир принял решение: следовать под водой до наступления вечера, затем всплыть, осмотреться и тогда уже сделать заключение, в состоянии ли лодка нести позиционную службу.
Всплыв на поверхность, мы обнаружили, несмотря на темноту, огромный масляный шлейф за кормой. Это означало, что наружный корпус порван, из топливных цистерн сочится соляр. Ни о каком дальнейшем пребывании на коммуникациях противника не могло быть и речи.
После обмена радиограммами со штабом флота «К-3» отправилась в Полярное.
Во время перехода на мостике были найдены осколки; которые затем изучались специалистами в базе. По осколкам удалось установить — над лодкой взорвалась антенная мина, а не глубинная бомба, как мы предполагали. Это позволило сделать важный вывод — противник начал ограждать свои коммуникации минными полями. И сразу же была высказана рекомендация: лодкам проходить под ними. Эта рекомендация основывалась на опыте двух лодок: «К-3» и «Щ-421», подорвавшихся на минах. Первая из них в момент взрыва находилась под миной, лодка имела серьезные повреждения, но благополучно вернулась в базу. Иначе сложилась судьба подводной лодки «Щ-421», подорвавшейся на мине на малой глубине. Взрыв произошел под корпусом лодки, и она лишилась хода. Ее экипаж, одержавший немало побед, удалось спасти[17].
Да, минная опасность возрастает. Враг коварен — мины могут оказаться и на нашем пути. Не лучше ли углубиться этак метров на семьдесят? И я отдаю соответствующую команду. Лодка послушно совершает маневр. Проходит каких-нибудь десять минут, как тишину нарушает неприятный скрежет по левому борту.
— Это же минреп…
Мгновение — и я у телеграфа, перевожу ручку левого электромотора на «Стоп» (чтобы не намотать минреп на винт).
Ожидаем удара… И вот он гремит — резкий и мощный, как стотонная кувалда. Сыплется «штукатурка», гаснет свет… Но тут же электрики включают аварийное освещение.
— Осмотреться в отсеках!
Доклады радуют: никаких серьезных повреждений. Самое важное — внутрь лодки не поступило ни кайли воды (с приходом в базу повреждения все же нашли: в кормовых торпедных аппаратах погнуло тяги; размещенные в надстройке, эти аппараты оказались ближе к мине).
Сила взрыва теперь была иной, чем мы испытали на «К-3», — гораздо слабее. В чем же дело? Наверняка в расстоянии. Тогда корпус лодки, по моим расчетам, был в 20–25 метрах от разорвавшейся мины, а сейчас — в 35–40. Словом, на глубине 70 метров мины противника не страшны! Что ж, мы ведь сами минеры, оружие это нам хорошо знакомо, и кому как не нам укротить минную опасность. В те дни я ощущал радость дрессировщика, который убедился, что тигры покорились ему.
После зарядки батареи мы снова на позиции. Но проходит час за часом, день за днем, а противник по-прежнему не появляется.
Десятый день… Я помогаю вахтенному офицеру Апрелкову приобрести навыки в штурманском деле.
— Определите место корабля по вершинам гор. Но сначала осмотрите горизонт.
Лейтенант поднимает перископ и начинает медленно его вращать.
— Вижу — с востока идет конвой! — докладывает он и приглашает меня к перископу.
Вглядываюсь в ровную черту горизонта — из-под воды торчат мачты кораблей.
Звучит сигнал боевой тревоги. Маневрируя, лодка подкрадывается к врагу. Теперь конвой можно разглядеть: он состоит всего лишь из одного транспорта и двух эскортных кораблей.
Условия для атаки идеальные. Мелкая волна, ветер дует с моря, то есть от нас, пасмурная погода не позволяет «зайчику» (отражению от стеклышка на верхней головке перископа) оказаться в поле зрения вражеских наблюдателей.
Точку залпа выбираем удачно, все наши расчеты сходятся точно, одним словом — лучше и не придумаешь; потирая руки, я полагал, что победа уже у нас в кармане. За 2–3 минуты до залпа я опустил перископ — в следующий подъем надо стрелять.
Угол упреждения установлен, поднимаю перископ. Но что это? О проклятие! Конвой совершает поворот. Я с досадой смотрю на удаляющиеся корабли. В чем дело? Неужели нас заметили? Этого не могло быть. Ведь, обнаружив подводную лодку, сторожевые корабли немедленно бросились бы в атаку, пошли на таран, начали кидать на нас глубинные бомбы. Между тем корабли не выказывали ни малейшего беспокойства. Может быть, конвой следовал зигзагом и сделал свой очередной поворот? Нет, теперь он придерживался прямого курса. Остается предположить, что гитлеровцы решили подойти ближе к берегу: около него безопаснее. Так оно и было: пройдя 6–8 миль, конвой подошел к береговой черте и продолжал движение вдоль нее.
Мы получили радиограмму с приказом возвратиться в базу. Был поздний вечер, и я решил остаться на позиции до утра. Всю ночь мы маневрировали, надеясь обнаружить противника, но наши старания результата не дали. А как хотелось вернуться домой с победой!
Поход завершился без единого выстрела. Но был ли оп уж таким бесполезным? Быть может, наши сведения о новых минных полях пригодятся подводной лодке «С-56» и ее командиру Григорию Ивановичу Щедрину? Ведь этой лодке предстоит отправиться на те же позиции, на которых только что были мы. А наш опыт форсирования минных полей на глубине? И все же возвращаться без победы тяжело. Меня не покидало чувство какой-то вины, а ее не было: экипаж выполнил свой долг, сделал все, что в человеческих силах.
При возвращении в базу нас преследовали противолодочные силы гитлеровцев. Пришлось задержаться на трое суток в море. Не выходили мы и на связь — работа рации помогла бы противнику. О нас уже беспокоились в базе. Практика показывала: если лодка не отвечала на вызов в течение трех суток, она вообще не возвращалась.
Ошвартовалась лодка глубокой ночью. Теплая встреча приподняла мое настроение. Командование и боевые товарищи искренне радовались, что мы благополучно вернулись в родную базу.
На пирсе я оказался в горячих объятиях контр-адмирала А. С. Фролова, прибывшего в командировку из Главмор-штаба; мне довелось служить под его началом на Черном море: я командовал тогда подводной лодкой, а он — дивизионом. Помнится, комдив высоко ценил самостоятельные действия командиров лодок и не боялся смелых экспериментов. Однажды он разрешил мне удифферентовать подводную лодку («Щ-210») без хода в тесной Южной бухте Севастополя. Но, пожалуй, наиболее характерным для него явился прием задачи покладки на грунт. В море, вблизи Феодосии, будучи уже начальником штаба бригады, Фролов прибыл на подводную лодку «Д-5» (меня только что назначили ее командиром). Он спустился в центральный пост, сел на разножку и приказал начинать (а сам закрыл глаза, как будто спит). Лодка легла на грунт бесшумно, без толчков, и я громко доложил о завершении маневра. Александр Сергеевич встрепенулся, открыл глаза и сказал лишь одно слово: «Всплывайте». И этот маневр был выполнен. Уже на мостике начальник штаба спросил, как я переправлю его на подводную лодку «Л-4», стоящую на открытом рейде. Я попросил разрешения подойти носом к носу (борт о борт хуже: была легкая зыбь, и можно было помять корпуса лодок) и получил «добро». Когда между форштевнями расстояние сократилось до полуметра, Фролов перешагнул на «Ленинец», отмахнувшись от протянутой для поддержки руки.
