П. Карев - Экспедиционный корпус
Тридцатого апреля Иванов на общих собраниях батальонов прочитал приказ бригадного командира, запрещавший устраивать первомайскую демонстрацию. Иванов объяснял, что французские граждане не могут спокойно смотреть на красные флаги, ибо они напоминают им французскую революцию, во время которой было пролито много крови их братьев и отцов. Солдаты выступили против приказа, доказывали Иванову, что если русские солдаты имели право умирать на французской земле, то имеют такое же право устраивать на ней демонстрации и митинги, что население знает о предстоящей демонстрации и не возражает против нее.
Во всех батальонах Иванову было заявлено, что демонстрация будет проведена вопреки приказу бригадного командира.
*
Ранним утром первого мая продолжались приготовления к празднику. Люди были в необычно приподнятом настроении. Они старательно чистили винтовки, пулеметы, легкие траншейные пушки, наводили блеск на сапоги, медные пряжки поясов. Портные дошивали красные знамена, плотники заканчивали поделку древков для знамен и флагов. Музыканты начищали инструменты и украшали их красными лентами. По взводам ходили члены первомайской комиссии, проверяя готовность к демонстрации.
Заботливый артельщик первой роты Харлашка встал раньше всех. Походная кухня блестела, сбрую лошадей он украсил красными флажками, в гривы и хвосты коней вплел ленты. Кухня была на полных парах. Харлашка затопил ее с таким расчетом, чтобы сразу после митинга раздать солдатам специально приготовленный первомайский обед.
Прежде всех на место сбора батальона выехал Харлашка с красным бантом на груди. Затем одна за другой стали подходить роты.
Когда весь батальон собрался, вынесли развернутое полковое знамя. Знаменщик Василий Сабанцев встал с ним впереди, окруженный другими солдатами с красными знаменами в руках. Музыканты полка с инструментами, подаренными жителями Парижа, выстроились позади знаменосцев. Особая делегация в составе председателей ротных комитетов пригласила офицеров принять участие в демонстрации совместно с солдатами. Но все офицеры, за исключением капитана Савицкого – командира минометной команды и поручика Быховского – командира пулеметной команды, категорически отказались.
Руководил выступлением батальона член полкового комитета Сапронов. По его команде «шагом марш» ровно, не сбиваясь с ноги, мы пошли под звуки походного марша. За стрелками шагали пулеметчики, которые забрали с собой все до единого пулеметы. За ними двигались минометчики. Шествие замыкали четыре ротных походных кухни с Харлашкой во главе.
Около деревни, в которой помещался второй батальон, был хороший, ровный плац. Здесь и должен был состояться митинг.
Линейные встретили нас около деревни и провели на плац. Вскоре подошли второй и третий батальоны. Полк выстроился в форме буквы «П». В центре расположения полка у всех на виду была поставлена крестьянская арба на высоких колесах. Это была импровизированная трибуна.
После команды «смирно» председатель отрядного комитета Балтайс взошел на трибуну и, поздравив полк с праздником Первого мая, сделал доклад о февральской революции в России.
После Балтайса выступали солдаты. Они проклинали мрачное прошлое, выражали глубокую веру в новую, радостную жизнь. Почти каждый оратор заканчивал речь требованием немедленной отправки всех русских солдат на родину. Собравшиеся горячо и долго аплодировали этим ораторам.
Присутствовавшие на митинге французы – жители ближних деревень и солдаты, находившиеся в отпуску, также дружно аплодировали ораторам, хотя и не понимали русской речи. Совершенно ясно было, что наши красные знамена отнюдь не’ «напоминали французам тяжелого прошлого», как уверял полковник Иванов, а, наоборот, воскрешали в памяти воспоминания о прежней героической борьбе трудящихся Франции за свободу и звали к новым боям против буржуазии. Французские солдаты брали под козырек, видя красные знамена, а мирные жители почтительно снимали кепи. Когда же наши ораторы, сказав по-русски «Долой войну!», произносили этот возглас по-французски, французы кричали «ура» и подбрасывали вверх свои фуражки.
В самый разгар митинга на дороге к деревне показался конный отряд – около пятидесяти всадников. Как только он свернул с дороги и направился к нам по мягкой весенней траве, мы сразу узнали полковника Иванова, который ехал впереди отряда, состоявшего, как оказалось, из офицеров второго полка.
После переговоров Иванова с представителями полкового комитета Балтайс сообщил с трибуны, что из Парижа приехал назначенный вместо Жилинского генерал Палицын для смотра второго полка и полковник Иванов просит скорей закончить митинг с тем, чтобы он и другие офицеры могли занять свои места в ротах и командах для встречи генерала.
Выслушав Балтайса, солдаты зашумели, и со всех сторон раздались крики: «Не допускать. Обойдемся без них. В бою обошлись, а здесь тем более».
Полк еще шумел, когда показался автомобиль с генералом Палицыным. Из автомобиля вышел старик лет шестидесяти пяти, с седой бородой, грузный, сутуловатый, с обрюзгшим лицом. Адъютант Палицына, подойдя к Балтайсу, сказал ему, что генерал желает побеседовать с героями форта Бремон.
Балтайс передал полку слова адъютанта. Солдаты закричали: «Просим, просим».
Кто-то подал Палицыну лошадь, и он в сопровождении офицеров подъехал к нам. По команде Балтайса полк взял винтовки на караул. Палицын поздоровался. Полк дружно ответил: «Здравия желаем, господин генерал».
Затем Палицын остановил у трибуны лошадь и, не сходя с седла, начал говорить. Говорил он тихо, редко, несвязно. Трудно было понять его. Речь свою закончил в таком смысле:
– Русская армия – теперь не царская армия, а армия революции, армия свободного народа и свободной страны. Но это не значит, что мы не должны воевать. Мы должны теперь, вместе с союзниками, приложить все усилия и разгромить врага окончательно. Победим и будем устраивать жизнь по- новому.
В рядах солдат послышались выкрики;
– Иди сам воюй, старый чорт, а с нас хватит!
– Мы уже навоевались-за три года…
– Ты лучше скажи, когда в Россию поедем?
Балтайс спросил, кто хочет высказаться. И генералу пришлось выслушать много неприятных вещей. Люди говорили о бесчеловечном отношении офицеров к солдатам, о возмутительных условиях жизни русских войск во Франции, о плохой связи с Россией, о тоске по родине.
Один солдат сказал:
– Мы здесь оторваны от родины, не знаем, что там творится. Газет из России не получаем, французские читать не умеем, да и не верим им. Солдат нужно обеспечить духовной пищей на родном русском языке.
Палицын обратил внимание на выступление этого оратора и, когда вторично взял слово, говорил:
– Да, братцы, я знаю, что у вас мало духовной пищи. Постараюсь просьбу вашу удовлетворить, сделаю так, чтобы у вас на каждый полк было не по одному священнику, а по два, и вы…
Генералу не дали договорить, и он наверное слышал, как кричали по его адресу:
– Долой старого дурака!
Он съежился и, зажав уши руками, поворачивал голову из стороны в сторону.
Полк продолжал шуметь. Генерал быстро повернул лошадь к автомобилю, сошел с коня, сел в машину и покатил прочь. За ним поскакали верховые офицеры. Вслед им долго несся оглушительный свист солдат.
Балтайс объявил митинг закрытым, и батальоны пошли по своим деревням. До поздней ночи в полку царило необычайное оживление.
В последующие дни общественно-политическая активность солдатской массы продолжала нарастать. Собрания рот, заседания полковых и отрядного комитетов устраивались почти ежедневно. Но нельзя сказать, что это было похоже только на митинговщину, на заседательскую суетню.
В конце мая после долгих споров с командованием удалось добиться согласия генерала Лохвицкого на посылку делегации в Россию. Делегатам был дан наказ немедленно по прибытии в Петербург сообщить там подробно о событиях и настоять на возвращении всех нас на родину. Делегация выехала в Россию – и словно в воду канула.
Наши полки перевели на другое место стоянки – тоже в деревни, где разместили по крестьянским дворам и чердакам. Солдаты остались недовольны этим и в знак протеста отказались выходить на занятия. Через отрядный комитет мы настойчиво требовали перевода в другой лагерь. В конце концов это было сделано, и мы перебрались в ля-Куртин. Здесь были хорошие каменные двухэтажные казармы, рассчитанные каждая на одну роту, баня, прачечная и водопровод. Рядом железнодорожная станция и торговое местечко с театром, несколькими кино, кафе и магазинами. Вокруг – лес и кольцо гор, недалеко – река, близ реки отличный плац для занятий.
В ля-Куртине были размещены также пятый и шестой полки. О местонахождении в тот момент четвертого я не помню. Но вот что рассказывали о судьбе третьего полка.
