Геворг Мирзаян - Ближневосточный покер. Новый раунд Большой Игры
На острие протеста оказалась египетская молодежь. Свободного времени для митингов у нее было много – на фоне общего снижения уровня безработицы (с 11 % в 2005 году до 9 % в 2010-м) ситуация с рабочими местами в городах продолжала ухудшаться, и в 2010–2011 годах 43 % молодых горожан слонялись без дела. Естественно, после тунисских событий (когда впервые за долгое время арабский народ сумел свергнуть диктатора) они загорелись «Весной» и почувствовали себя наконец-то сопричастными к великой Идее, которую можно воплощать в жизнь. И взялись за это воплощение со всей присущей молодым людям страстью и энергией, а также с применением современных цифровых технологий. Организация проходила стихийно – протестующие просто создавали в социальных сетях группы и назначили на 25 января 2011 года общий сбор. Спецслужбы к такой форме организации оказались не готовы, поэтому просто прозевали ситуацию. Следствием их ошибки стал выход в назначенный день на улицы десятков тысяч египтян, загнать которых в их дома уже не получилось. Силовые методы спецслужб не работали – они отстреливали демонстрантов, однако их похороны приводили к еще более масштабным акциям протеста. Центром демонстраций стала каирская площадь Тахрир (по ее имени и названы революционные события).
Да, вошедшая в города армия могла массово расстрелять и разогнать демонстрантов, однако поступила по-иному, начав отстреливать лишь мародеров, которые, пользуясь отсутствием порядка, грабили все подряд. Причиной умеренности военных стал серьезный конфликт египетского генералитета с президентом Мубараком. Глава государства для них стал «фараоном» – вопреки сложившейся в Египте традиции, он хотел передать власть своему сыну Гамалю и активно расчищал для него политическое пространство (в частности, продвигал друзей сына на посты министров и депутатов парламента). При этом у Гамаля Мубарака даже не было военного образования – еще один серьезный недостаток в глазах генералитета (Насер и Садат закончили Королевскую военную академию и служили в пехоте, а Хосни Мубарак был военным летчиком). Гамаль понимал свои недостатки и решил продемонстрировать военным свои лидерские качества, причем в самый неподходящий момент – когда ситуация начала успокаиваться и люди, поверив обещаниям Мубарака-старшего о скорых и неизбежных реформах, стали расходиться с улиц. 2 февраля группа сторонников Мубарака-младшего на лошадях и верблюдах (отсюда и название события – «Битва на верблюдах») врезалась в толпу оставшихся демонстрантов и попыталась ее разогнать. Однако в конечном итоге численное преимущество протестующих заставило сторонников Насера ретироваться. Народ снова вышел на улицы, а армия, увидев все, что хотела, перешла на сторону народа.
Возможно, Мубараку удалось бы обуздать военных, если бы в его поддержку выступили давние друзья – американцы. Мнение американцев для генералов фактически сродни приказу – без американской финансовой и военной помощи армии пришлось бы непросто. И египетский президент имел все основания верить в лояльность Вашингтона – за время своего правления Мубарак зарекомендовал себя как верный и надежный союзник. Пользуясь своим авторитетом в арабском мире, он являлся проводником американской политики на Ближнем Востоке (особенно в палестинских делах). Кроме того, Хосни Мубарак гарантировал США сохранение Кэмп-Дэвидских соглашений, обеспечение безопасности судоходства по Суэцкому каналу, недопущение гражданской войны и прихода к власти в этой крупнейшей арабской стране террористов. Однако Обама своего коллегу сдал и фактически призвал его уйти в отставку [93]. «Я заявил президенту Мубараку, что переход власти должен быть мирным и должен начаться сейчас», – заявил американский лидер. После чего Хосни Мубараку не оставалось ничего иного, кроме как 11 февраля объявить об уходе с поста президента, передав власть в руки хунты – Высшего совета вооруженных сил во главе с генералом Хусейном Тантауи.
Президент Института Ближнего Востока Евгений Сатановский объясняет сдачу Мубарака Обамой «генетической привычкой американских президентов продавать и сдавать единственных потенциальных союзников, которые у них вообще есть, и ставить на некую теоретическую демократию, которую к власти приводят самые радикальные, самые антиамериканские силы». Его мнение разделяли и в Израиле – все ведущие израильские СМИ (кроме совсем уж ультралевых) называли американскую позицию не иначе как «безответственной», «нерациональной», «слепой» и «предательской». А все потому, что если в Белом доме лелеяли мысль о новом демократическом Египте, в Израиле прекрасно знали, кто придет на смену египетскому диктатору. Парни с айфонами могли лишь протестовать на улицах. А власть бы перешла в руки парней с бородами и с Кораном. Так оно, собственно, и произошло.
Братья из подполья
Для того чтобы понять настроения египтян, достаточно было просто хотя бы чуть-чуть понимать состояние исламского мира на тот момент. «К кому обращаться разочарованным в зажравшихся диктаторах арабам? К несуществующему и рухнувшему Советскому Союзу? К Штатам с их чуждой западной культурой? К Китаю, который старается не вмешиваться во внутренние дела режимов, с которыми сотрудничает? В итоге остается идти к самому близкому, понятному и дающему простые решения – к своей религии, исламу, – говорит член научного совета Московского центра Карнеги Алексей Малашенко. – Ислам – это не христианство. Это в Европе религию отделяют от политики, а в мусульманских странах она всегда была заточена на регулирование мирских дел. Пророк Мухаммед был прежде всего политиком, и прав был аятолла Хомейни, когда говорил, что «лишить ислам политики – это кастрировать его».
Тем же, кто не понимал, нужно было лишь снять розовые очки и научиться читать и считать. Да, западные СМИ, а также «Аль-Джазира» с радостью снимали на Тахрире англоязычные транспаранты с надписями о свободе и правах человека (о том, как соблюдались права женщин, имевших несчастье попасть внутрь этой толпы, мир узнал лишь потом), однако надписи на арабском содержали в основном исламистские воззвания. Идеалистам стоило бы также ознакомиться с данными египетской социологии. Согласно опросам общественного мнения, проведенным Pew в июне 2010 года, идеи исламистов разделяли 59 % египтян, а модернизаторов лишь 27 %. В целом более 95 % всех респондентов заявили, что поддерживают усиление влияния исламских идей на политический процесс в стране. По всей видимости, большинство из опрошенных подразумевали введение норм шариата. Так, 82 % египтян приветствуют введение казни за адюльтер через побитие камнями, 77 % – порки и отрубания рук за воровство, а 84 % – казни любого мусульманина, который решится переменить религию. Что касается внешнеполитических предпочтений, то более половины всех респондентов открыто заявили, что поддерживают ХАМАС, 30 % – «Хезболлу», а 20 % – «Аль-Каиду» [94]. Столь высокая идеологическая сопричастность египтян к исламистским группировкам очевидна, если учесть, что к началу «Арабской весны» лишь половина жителей Египта самоидентифицировала себя в первую очередь как «египтяне». Остальные считали себя прежде всего мусульманами [95].
Они стали идеальным электоратом для получивших после свержения Мубарака полную свободу исламистских течений страны. Самым сильным из них были «Братья-мусульмане» (в арабском мире их называют «Ихван»). В отличие от многих других группировок они не просто занимались коллективными молитвами и изречением синхронных проклятий в адрес Америки/Израиля/неправильных мусульман, а представляли собой мощнейшую социально-экономическую организацию. «Ихван» строил и спонсировал школы, больницы (особенно в сельской местности), помогал нуждающимся и занимался иными формами гуманитарной деятельности. При этом действовал он всегда крайне осторожно и не пытался лезть на рожон. В частности, именно поэтому «Братья-мусульмане» изначально не подключились к протестным движениям. Они не были уверены, как все в итоге обернется, а кроме того, не желали, чтобы возможная египетская революция воспринималась в «зеленом» цвете (это могло бы лишить ее поддержки светской молодежи, а также скорректировать позицию Запада).
Однако после революции «Братья», используя свои разветвленные ячейки на местах, очень быстро вышли на свет, превратились в ведущую гражданскую силу страны. Уже в конце апреля 2011 года они создали свое политическое крыло – Партию свободы и справедливости (ассоциация с турецкой Партией справедливости и развития показывает, какое именно государство хотели создавать лидеры «Ихвана»). Партия стала готовиться к назначенным на конец 2011 – начало 2012 года выборам, в частности постепенно менять традиционную для «Ихвана» рестриктивную риторику (осуждающую западный греховный образ жизни) на более умеренные и спокойные заявления. В частности, пытались убедить западные власти в том, что не станут вводить никаких ограничений для прибывающих в страну туристов. Так, если раньше Генеральный секретарь Партии свободы и справедливости Мухаммед Саад аль-Кататни возмущался тем, что туристы, приехавшие на курорты Египта, ходят в слишком откровенных нарядах и чересчур налегают на алкоголь, то теперь он принялся уверять в отсутствии у «Ихвана» намерения «говорить туристам, как им следует одеваться, в чем находиться на пляжах, что есть и пить» [96]. Более того, по его словам, партия не намерена указывать это и самим жителям Египта. «Мы не будем заставлять мусульманок и всех остальных женщин носить хиджабы, – заявил Саад аль-Кататни. – Мы имеем право пропагандировать, но вводить это законодательно считаем неприемлемым и немыслимым шагом… Употребление алкоголя дома, а также в отелях рассматривается нами как личная свобода граждан, и, следовательно, не может быть запрещено» [97].
