Андрей Никитин - Дороги веков
Ушли в сторону надвигавшиеся было тучи, вечернее усталое солнце красит землю в оранжево-красный цвет. Тени длинные, почти чёрные. Повороты, повороты… Мы тарахтим вдоль Усолья, а навстречу плывут рыбаки, возвращающиеся с озера Сомина. Лодки расходятся, качаются на встречных волнах, и справа остаётся Козья горка.
— Может, прямо сейчас и заглянем на варницы? — спрашивает Саша. — А потом и за инструментом…
Он благодушествует, полуразвалившись на носу лодки. Конечно, он едет с нами — каждый из нас любит порой побрюзжать и постращать другого. Жизнь идёт, и, если она сама не подсовывает нам никаких встрясок, в меру своих сил мы пытаемся её разнообразить, как разнообразят её удачи и невзгоды.
— Бывают же самоуверенные люди, — продолжает через некоторое время размышлять Саша, так и не получив ответа на свой вопрос-предложение. — Инструмент найти! Да где же его найдёшь? Так он и ждёт нас на прежнем месте… Давно уже кто-нибудь его прихватил. А если и лежит, что ж, все кочки до самого Сомина озера обшаривать? Я и то не помню, где мы тогда приставали: то ли до магистрального канала, то ли после. Зряшное дело!..
— Ты бы лучше по берегам смотрел, коли так, — прерывает его Вадим. — Глядишь, и помог бы найти, а то бубнишь себе под нос…
— У нас на поиски главный есть, — возражает Саша. — Небось должен же он реку знать…
Вот-вот, опять в мой огород камешек! Пусть его. Коряги — дело другое, на моторе я раньше не ходил. Но что касается берегов и ориентиров, то могу их перечислить во всех деталях от самого Сомина до Плещеева озера. И где мы приставали последний раз — тоже знаю.
— Саша, хватай струмент! — кричу я ему, круто поворачивая лодку к низкому приболоченному берегу, где на одной из кочек чернеет небольшой свёрток с ключами.
Мотор глохнет.
Несколько обескураженный, Саша вылезает на берег, поднимает брезентовый свёрток с инструментами и прыгает назад в лодку.
— Вот так-то, Сергеич, так-то! — смеётся Вадим, потом поворачивается ко мне. — Ну что, к варницам?
…Вытащив лодку неподалёку от Козьей горки, мы разбрелись по полю.
На мягкой и влажной пашне с полкилометра вдоль реки, как раз напротив Усолья, хорошо видно огромное чёрное пятно — место бывшего посада и варниц. У краёв пятно сереет, светлеет, сходит на нет, уступая место светлым белесоватым пескам, чуть приглушённым болотистым перегноем. В пятне повсюду торчат и лежат черепки. Чёрные, коричневые, красные и жёлтые, чёрные со свинцовым отливом и графитным лоском. Вот этот черепок с перехватом был частью высокого узкогорлого кувшина XVII века, а серый и шершавый скол на его поверхности — напоминание об отбитой ручке. И ручка лежит рядом, только не от него, а от какого-то другого кувшина. Донца и крутые бока маленьких горшочков, куски огромных и толстых горшков. Остатки большого и сложного хозяйства, в котором без кузницы не обойтись.
И действительно, немного спустя Вадим поднял сначала один кусок шлака, потом другой, он стал попадаться всё чаще и чаще, и наконец мы вышли на место древнего железоделательного производства. Кроме шлака здесь лежали крицы — крупные лепёшки полуфабриката, приготовленного здесь же, по-видимому, из местной болотной руды, плиты которой я изредка встречал на торфяных полях.
Мы двигались зигзагами, прочёсывая поле и собирая находки сначала в карманы, потом в отогнутые полы плащей, затем стали относить их к лодке. Ноги проваливались в рыхлую влажную землю. Начало смеркаться, а мы обошли ещё только половину участка, но — увы! — ни одного кусочка керамики, сколько-нибудь напоминавшей черепки двенадцатого века, пока нам не встретилось. Похоже, что старания наши напрасны.
Пора было возвращаться.
— Так ты говоришь, соляные источники как раз здесь были? — каким-то странным голосом спросил у меня Саша.
— Да, где-то здесь. А почему ты спрашиваешь? — не отрывая взгляда от пашни, ответил я.
— Так просто спросил. Вот знать хочется: дисциплинарный устав у нас есть, а поощрения какие-нибудь предусмотрены?
— Всё, всё тебе, Сергеич, будет: и щука с перцем, и кофе с какавой, и рыбу чистить вне очереди! — в тон ему ответил Вадим обычной экспедиционной присказкой.
— А тебе-то что с твоими славянами? — как обычно взвился Саша, но тут же сменил тон. — Похоже, начальничек, твои охотнички солью промышляли… Вот они, самые что нина есть доподлинные!
В руках Саша держал черепок. Да, это была она, такая знакомая, ни с чем её не спутаешь, неолитическая керамика: толстая, синевато-красная, покрытая глубокими коническими ямками. Средневековые усольские солевары, по-видимому, каким-то чудом не перекопали небольшой участок возле берега. И теперь, когда при пахоте плуг поднял более глубокие пласты, он выворотил этот черепок на поверхность.
Но первая радость недолговечна. И в душу закрадывается червячок сомнения: а вдруг случайность? Черепок настоящий, но поднят был кем-то не здесь, а в другом месте, на том же Польце, — поднят и положен в карман. А здесь наткнулся на него рукой и выбросил за ненадобностью. Не для мистификации, не по злому умыслу, просто так. Один ведь! А в жизни чего только не бывает…
— А вот ещё один! — воскликнул Вадим.
— И наконечник!
Да, находки не были случайными. В комке земли я углядел жёлтый отщеп кремня. Потом поднял ещё несколько. Черепок мог быть принесён сюда случайно, наконечник — тоже. Но отщепы не приносят. Их бросают, чтобы больше не поднимать. Во всяком случае, до прихода археологов.
Итак, здесь жили охотники неолита. Рядом с соляными источниками. Значит, они знали соль. Вероятно, собирали солёную воду и выпаривали её. И менялись с соседями. За этот такой обычный минерал, без которого нельзя сейчас представить нашу жизнь, они могли получать с Верхней Волги лиловый кремень; через многих посредников — оранжево-красный, как этот закат, янтарь с далёких берегов Балтики, а потом, много позднее, от южных соседей — медные орудия и слитки бронзы. Не в этом ли и заключается загадка этих мест?
Сюда, к этим соляным источникам, отправлялись торговые экспедиции за маленькой горсткой сероватого порошка, насыпанного в кожаный мешочек…
Возвращались домой затемно. Как-то разом перекинули лодку через плотину. Над лесом, над притихшим посёлком в зеленоватом небе висела чистая весенняя луна, расстелившая по реке дрожащую призрачную дорожку. На этот раз лодку вёл Саша, и она летела на полной скорости, вспарывая плёсы, срезая повороты. Но, готовые к неминуемой, казалось бы, аварии, мы готовы были заранее простить её нашему завхозу, первым углядевшему в земле старого Усолья дырчатый неолитический черепок. Но Саша показал в тот вечер высший класс моториста. И когда с разгона лодка ткнулась в дощатые мостки возле нашего дома, взяв рюкзак с хлебом и бидон с керосином, он только произнёс:
— Реку надо знать, отцы-благодетели! Так-то вот…
Но мы простили ему даже это.
…Вот почему сегодня вечером на нашем столе стоит бутылка шампанского.
* * *Жёлтое — пески; листва и хвоя — зелень,
Небо — сине, белы — облака…
Буйно разметавшимся деревьям
Тяжесть их шумящая легка!
Краски разольются — и болота
Залегли зелёно-голубым,
Повилика стебли обовьёт их,
Сизым дымом вспыхнет гладь воды…
Ярко и торжественно убранство
Мира, окружающего нас!
Постоянное непостоянство,
Душу всколыхнувшая весна…
И когда мучительно и сонно
Повлечёт меня к краям иным,
Вспомню снова: жёлтое с зелёным,
Белое с прозрачно-голубым…
14
Всего сто тридцать километров, и то не по меридиану, а наискосок, — и какая разница! За два дня беготни по городу я успел привыкнуть к лету, бушующему на московских скверах и улицах. А теперь, возвращаясь на Переславщину, обогнал его шествие где-то между Пушкином и Загорском.
Что было? Ничего не было. «Числа не помню. Месяца тоже не было. Было чёрт знает что такое», — мог бы я написать вслед за бессмертным Николаем Васильевичем Гоголем. Была Москва — душная, по-летнему пыльная, с обычной толкотнёй, суетнёй, очередями и тем великим множеством дел, которых никогда не переделать, из-за которых никуда не поспеть, но их всё-таки и делаешь, и успеваешь, и дышишь, как загнанная ломовым извозчиком лошадь, испуганно озираясь на вдруг успевший потемнеть, притихнуть и даже заснуть этот уже отдалившийся от тебя за две с половиной недели естественной жизни город.
А зимой живём — и ничего, терпим…
Нет-нет, скорее назад, в джунгли Вёксы, к черепкам, плотве, к наконечникам стрел, посылаемых нам через тысячелетия «папуасиками», как любовно называет Королёв древних обитателей этих мест. И не поехал бы я в Москву, если бы не всё тот же треклятый вопрос с деньгами, которые по словам Данилова уже переведены на счёт института. Туда-то они, может, и переведены, а вот когда их ждать обратно в Переславль, когда они появятся на счету экспедиции?
