Джон Хупер - Итальянцы
«Люди в большей части Юго-Восточной и Восточной Азии выражают свои эмоции таким образом, что мы едва можем их различить, поэтому мы либо думаем, что они ничего не чувствуют, либо считаем их "непроницаемыми", – сказал он однажды. – Подозреваю, что многие итальянцы относятся к нам так же. Мы выражаем удивление, или недовольство, или раздражение, или что угодно еще настолько менее очевидно, чем они, что наши эмоции попросту остаются незамеченными».
Безусловно, показать итальянцу, что вы рассержены, непросто. Поэтому вы постепенно развиваете способность сознательно терять самообладание. Когда вы повышаете голос и ваши жесты становятся все более несдержанными, на лицах людей, с которыми вы общаетесь, порой мелькает выражение зарождающегося понимания, смешанного с почти приятным удивлением: внезапно вы начинаете говорить с ними на одном языке, причем к филологии и семантике это не имеет никакого отношения.
Если Пиранделло – это исконно итальянский писатель, то опера, наполненная пылкими чувствами, которые выражаются в очень откровенной манере, – это типично итальянская форма искусства. Она имеет исключительно итальянское происхождение. Опера появилась в конце XVI века в результате дискуссий и опытов Camerata – группы флорентийских писателей, музыкантов и мыслителей, чьей главной целью было возродить тот синтез слов и музыки, который существовал в античном греческом театре[27]. Итальянец Якопо Пери сочинил самую первую оперу «Дафна», которая была представлена в 1598 году. И именно в итальянском городе, в Венеции, был открыт в 1637 году первый публичный оперный театр – Teatro San Cassiano.
В XIX веке опера оказалась тесно сплетена с концепцией итальянской государственности (то же произошло в Германии с Вагнером, только эффект там оказался сомнительным). Это случилось во многом благодаря Джузеппе Верди[28]. Его опера «Набукко» повествует о вавилонском пленении евреев. В ней есть воодушевляющий «Хор пленных евреев», часто называемый по первой строчке Va Pensiero, в котором изгнанники поют о тоске по родине, такой «прекрасной и утраченной». В последние годы ученые задаются вопросом: вкладывал ли Верди в «Набукко» политический смысл?. В любом случае нет сомнений в том, что композитор был ярым сторонником националистов и что Va Pensiero впоследствии стал считаться отражением положения итальянцев, угнетенных иностранными правителями. Темы некоторых более поздних опер Верди, таких как «Битва при Леньяно», были откровенно националистическими, а в 1861 году композитор стал членом первого парламента Италии.
Может показаться, что тесная связь между итальянской политикой и оперой – или по крайней мере оперной театральностью – существует до сих пор. Из всех итальянских партий наиболее приземленной кажется Лига Севера (которая, кстати, сделала Va Pensiero своим гимном). Ее основатель Умберто Босси заявлял, что говорит от лица выносливых, менее склонных к демонстративности жителей долины По, чьими предками, предположительно, были не процветавшие латины, а галлы, готы и лангобарды, веками населявшие север Италии. Это люди, которым нравится думать, что они живут в l'Italia che lavora (Италии, которая работает). Босси назвал Северную Италию Паданией и в разное время призывал дать ей самоуправление или независимость.
Еще в середине 1990-х он решил, что пора преобразовать его движение, сделав его более сепаратистским. Где угодно, только не в Италии, лидер партии в такой ситуации созвал бы чрезвычайный съезд, где произнес бы воодушевляющую речь в пользу независимости, а затем организовал рабочие группы и комитеты, чтобы разработать программу действий. Босси вместо этого проделал то, что один колумнист назвал «самым грандиозным политическим фарсом за всю историю Европы».
Представление началось в воскресный день 1966 года, когда глава Лиги отправился вместе со своими высокопоставленными соратниками по партии в Альпы к роднику, который на высоте более 2000 м дает начало реке По. Там он церемонно наполнил «священной водой По» стеклянный флакон. Затем Босси и его сторонники спустились по реке на лодках и доставили флакон в Венецию, где партийный лидер зачитал декларацию независимости, которая начиналась с цитаты из Томаса Джефферсона.
«Мы, народы Падании, торжественно заявляем, что Падания является федеральной, независимой и суверенной республикой», – произнес он. После этого партийцы спустили итальянский флаг и торжественно подняли вместо него бело-зеленый штандарт Лиги. «Переходная конституция», которую распространили в то же время, дала понять, что отделение не произойдет сразу. Она снабжала полномочиями «временное правительство», которое уже было сформировано Босси, чтобы начать переговоры с центральным правительством о согласованном отделении, но устанавливала крайний срок: сентябрь 1997 года. После этого, если согласие не будет достигнуто, односторонняя декларация Лиги должна была вступить в полную силу.
Войны начинали из-за меньшего.
Но не в Италии. Бывший председатель конституционного суда безуспешно требовал ареста Босси. Полиция быстро усмирила крайне левых и крайне правых демонстрантов, выступивших против его инициативы. Однако подавляющее большинство итальянцев поняли, чем был тот спуск по реке По: они расценили его как тщательно продуманный символический жест. И оказались правы. Сентябрь 1997 года пришел и ушел, а Падания – если считать, что она существует – никуда из Италии не делась. На самом деле почти никто не заметил, что крайний срок истек. Однако всем дали знать, что ориентация Лиги изменилась – по крайней мере до следующего тактического маневра.
Отчасти секрет обаяния итальянских мафиози заключается в том, что они любят символические жесты. Меньше чем через год после мелодраматического спуска Босси по реке По я был на другом конце Италии, в Катании, у подножия горы Этна, где меня везли через криминальные районы в полицейской машине с кодовым названием «Акула». В то время Катания была городом с самым высоким уровнем преступности в Италии – полем битвы, где Коза ностра сражалась за власть над территорией с разнообразными более или менее организованными преступными шайками. В городе размером с Цинциннати или Халл за неделю совершалось по два убийства в криминальном мире.
В ночь, когда я прибыл, нашли последнюю на тот момент жертву. Этого человека убили выстрелами в лицо и горло. До или после этого ему камнем проломили череп. Это было жестокое убийство, но не более жестокое, чем те, что совершаются враждующими группировками в Москве или Макао. Необычным этот случай делало то, что предметы на месте преступления, похоже, были расположены таким образом, чтобы передать информацию. Пистолет Uzi того типа, который предпочитает Коза ностра, был положен поперек трупа на уровне чуть ниже колена.
Полицейские, с которыми я провел утро, были уверены, что это что-то означает и что по крайней мере один из бандитов той шайки знал, что именно; если бы они могли расшифровать сообщение, то продвинулись в расследовании войны между бандами, свирепствовавшей в городе. Они спорили, почему пистолет расположен на теле именно таким образом, действительно ли он принадлежал Коза ностре, можно ли приписать какое-то значение положению предохранителя и было ли что-то значимое в том, как были сложены конечности жертвы.
Поведение патрульных характерно для итальянцев, когда они сталкиваются с чем-то новым, волнующим или необычным. Они ничего – ровным счетом ничего – не относят на счет случайности. Возможно, это самое большое различие в мировоззрении североевропейцев, с одной стороны, и южноевропейцев, и в частности итальянцев – с другой. Первые склонны снисходительно считать, что последние одержимы теориями заговора. Но южноевропейцы, и особенно итальянцы, по натуре своей – действительно заговорщики. Более того, они часто говорят метафорами и общаются с помощью символов. По этой причине многое становится обманчивым и иллюзорным. Если есть два объяснения – простое и сложное, вполне можно оказаться правым, выбрав второе.
В этом также заключается суть науки под названием dietrologia (буквально: «изучение того, что стоит за») – очень итальянское искусство угадывания истинного повода или причины какого-либо события. Если министр проводит успешную кампанию, скажем, в пользу людей с ограниченными возможностями, dietrologo ни на секунду не поверит, что это было сделано от чистого сердца. Он заметит, что жена шурина министра заседает в совете директоров компании, которая среди прочего изготовляет протезы. И если газета публикует серию материалов о деятельности фирмы, которая тайно продает оборудование для прослушивания иностранному диктаторскому государству, dietrologo заметит, что среди акционеров газеты есть компания, работающая в том же секторе, что и фирма, чей проступок был раскрыт. Суть dietrologia заключается в том, что она отвергает идею, будто кто-то может действовать исключительно на основе своих моральных убеждений.
