Юрий Скоп - Избранное
— Кэррол Найк… — встал и поклонился англичанин.
— Неля.
— Очень приятно…
— Мне тоже, — сказала Неля. — Гриша, выйдем на минуточку, а?
— Щас… — Он нащупал ногами тапки. Поднялся. — Ты это… прости, капитан… У нас у каждого свой талисман… Ну, пошли, пошли на коридор…
Когда остановились возле окна, Григорий, опершись о подоконник рукой, грубовато спросил:
— Ну, чего надо? Если жалеть, то без надобности. Не нуждаемся…
— Гриша… — сказала Неля и вдруг занервничала. — Тут такое дело…
— Какое?
— Понимаешь… Я… по правде сказать… уже расхотела тебе говорить про то, с чем пришла…
— Ну так и не говори… Переживем.
— Да нет уж… скажу… Пусть…
— Тогда не тяни резину. Мне с капитаном, может, интересней…
— Слушай… Юсин продолжает копать это дело со взрывом…
— Ну и хрен с ним! Я-то при чем?..
— Не знаю… Но он в чем-то подозревает тебя.
Григорий вздернул голову, уставившись на Нелю своей белой повязкой:
— В чем?
— Я не знаю в чем… Он говорит, что ты в феврале… на том массовом взрыве… заряжал скважины над сто восьмидесятым штреком… Вручную.
Григорий нервно дернул щекой:
— Что еще?
— Все…
— А зачем ты мне стучишь на любовничка, а? — ощерился Григорий.
— Я… хочу предупредить тебя. Акт ведь комиссией подписан.
— А тебя он вроде уточки подсадной ко мне, да? Чтобы я раскаялся? — Григорий, белея, шагнул к Неле. — На вшивость меня проверять? У-у. Катись отсюда!
Неля испуганно отступила:
— Ты не так меня понял, Гриша.
— Не так?! — он захрипел.
Неля повернулась и побежала по коридору… А Григорий, размахивая кулаком, все кричал и кричал ей вдогонку, отшвыривая от себя медсестер…
Ночью он проснулся в поту. Только что оборвался тягучий, подробный кошмар… Будто Григорий бежал по громадному, туго накачанному бикфордову шнуру, — бежал внутри его, — как по тоннелю… Мягко вжимался под ним, пружиня, грязно-коричневый пол, и Григорий, отталкиваясь от него, медленно-медленно перелетал, продолжая при этом бешено молотить ногами горячую пустоту… За ним, нагоняя его, шипел и разбрызгивал длинные белые капли лохматый огонь… Григорий, не слыша себя, что-то кричал и размахивал руками… Там, впереди, далеко-далеко, виднелась пологая куча переломанных аммонитовых колбас, на которой сидел его отец, Серега Гуридзе и еще кто-то, кажется не мужик… Все они, как по команде, одновременно запрокидывали вверх головы, звучно глотая из горлышек молоко, а потом хором тянули: «Отпишет мать мне старый угол дома, когда устанет сердце у нее…» «Взорвутся же к чертовой матери!..» — думал Григорий и еще бесслышней орал им… Они же как ни в чем не бывало продолжали петь песню и посасывать молоко… Григорий затравленно оглянулся и понял, что ему не уйти от огня… Тогда он растопырил руки, тормозя, и завис… Выдернул из-за голенища нож, всадил его в мягкую шкуру тоннеля и со скрипом, легко стал распарывать шнур… Оставалось совсем немного, и он бы отрезал дорогу огню, но… огонь дошипел до Григория, и… сморгнула, съедая пространство и все, ало-кровавая муть… Что-то черное, липкое обкрутило Григория, и он, задыхаясь, поплыл в этом черном и липком куда-то… Он плыл, опрокинувшись на спину, и думал о том, что вот и закончилась жизнь… что больше ему никогда не увидеть, как в сонной реке поутру хлещет хвостами серебристая рыба, что вот ведь как глупо случилось… как глупо… как глупо!.. Григорий забился в отчаянии, разгребая руками, зубами, ногами черноту перед собой, а когда уже выдохся окончательно, но… все-таки… еще… ковырнул головой бесконечную непроглядь… разом открылась ему странно светлая даль, приглядевшись к которой Григорий вдруг понял… да это же аквариум! Ну да!.. Он вплотную подгребся к нему, пока не ощутил лбом пронзительный холод преграды… Закарабкался вверх, перевалился через стенку и замер… Ужас выдавил из него тонкий-претонкий крик… В прозрачной воде перед ним, подмигивая ему, тонули Зинкины глаза…
Григорий сел. Вытащил из-под подушки сигареты и спички. Прислушался к капитану… Тот спал, посвистывая… Григорий вдел ноги в тапки и пошел к двери, шаря впереди себя вытянутой рукой… В коридоре было попрохладнее. Он дошагал до окна и остановился. Кое-как, все еще не привык, раскурил сигарету, больно опалив при этом пальцы. Подул на них и послюнявил языком. Выругался про себя: «Немощь!..» Потом, как-то бесцельно, двинулся по коридору, пока не услышал чей-то быстрый, прерывистый полушепот. Тут же и догадался — нянька какая-нибудь. Григорий замер и напряг слух…
— Ну а зачем же я сюда кинулась, а? На Север этот… Из деревни-то своей, а? Осломя голову. Со Шикотана на Усть-Илим подалась… В ем, на гэсе-то, в передовых значилась, — все думала, как бы это, значит, поприметнее стать. Чтобы кто-нибудь увидел на Доске почета и побежал за тобой… Дурная наскрозь! И не в сознательных ходила, это чтобы через обратнее интерес на себя назвать… Теперь вон где черт поселил! В Полярске… При болящих кантуюсь. Им подмогаю… А может, у меня у самой что-то болит, а? Может, одна сила-то в языке и осталась, а из других мест повышла? А все же вот чудится, чудится… что будет со мной что-то такое, такое, ну это… Сама не пойму. Может, завтра, а?
— А может, и сегодня, — громко сказал Григорий. — Вы это… помогли бы мне назад, в восьмую залезть. Заплутал…
— Господи! — заплескался возле Григория женский голос. — Ну чего ты не спишь, а? Еще не нашумелся… У-у, негожий!..
Нянечка довела Григория до палаты, а потом и до койки. Шепнула чем-то чесночным в лицо:
— Спи. Не даешь посплетничать… — Руки у нее были теплые и добрые.
Григорий пару минут полежал маясь и вдруг, даже не успев подумать об этом, окликнул капитана:
— Эй, друг!.. Капитан!
— О? — почти сразу отозвался тот. Запустил что-то по-английски и спросил: — Чем дело?
— Ты извини меня, друг… — сказал Григорий. — Но понимаешь… мне тебя надо спросить…
— Ез… Спрашивай.
— Мне это очень нужно знать. Так что ты лучше не ври, ладно? Скажи по честности, понял?
— Хорошо.
— Вот, значит, какое дело-то… Допустим, что ты потопил корабль…
— О-о?!
— Ну это же понарошку, не в натуре, конечно… И в этом деле сам виноват, понял? Из-за тебя, в общем, люди пошли на дно… А ты, значит, выжил. Повезло тебе. Ну и когда все проверили — тебя вроде ни в чем не винят… А ты виноват, понял? И знаешь, в чем виноват… Дак вот, как бы ты в таком разе… ну, жить стал, а? Тебе же ничо не шьют, гуляй, как хочешь, а ты… гад! Из-за тебя весь этот кошмар получился. Вот как бы ты, а? Только по честности, понял?.. По честности!..
— Я-а… думал… — после муторной для Григория паузы заговорил англичанин. — Думал и… вспоминал ваш один суперписатель… Толстой. Яа-а читал от книги… Толстой очень хорошо сказал… Честность не есть убеждение. Честность есть нравственный привычка. Приобретать честность можно только с ближайших отношений… Я бы сказал вся правда, если бы я виноват утонуть корабль. Это есть мое твердое слово, мистер Джодж. Другое слово я сказать не могу… Я не знаю другое слово. И это я сделал не по честность… Это моя есть нравственный привычка. Вы меня хорошо понимал?.. Это есть важно. Я говорил, как думал. Вы меня разбудил… Я сказал.
— Ага… — не сразу отозвался Григорий. — Дай пять…
— Что я дать вам? — не понял капитан.
— Петуха, друг. — Григорий отшвырнул одеяло, поднялся и босыми ногами, как на лыжах, шагнул в сторону капитанского голоса…
Кряквин и Верещагин, уже одетые для улицы, вошли в кабинет секретаря парткома, когда часы там дозванивали четвертый час дня. Надо было захватить с собой Скороходова, чтобы всем вместе и ехать на кладбище. Об этом накануне их, друзей своих фронтовых, настоятельно попросил Егор Беспятый… Сороковины…
— Заходите, заходите, товарищи, — почему-то обрадовался Сергей Антонович. — Я скоренько. Мы тут сейчас… Это… знакомьтесь… Утешева Ирина Николаевна… так сказать, супруга нашего Ильи Митрофановича.
— Верещагин.
— Кряквин, — поклонился Алексей Егорович и вдруг сердито спросил у Скороходова: — Это почему ты сказал «так сказать»?
— Ну это… так сказать, к слову пришлось…
— К слову-паразиту, да? — ехидно уточнил Кряквин.
— Вроде этого… — улыбнулся, посмотрев на Верещагина, Скороходов.
— Все ясно… Занимайтесь. Мы вам постараемся не мешать… — Они прошли в угол кабинета и сели рядом с часами.
— Ну, значит, так, Ирина Николаевна… — откашлявшись, продолжил Сергей Антонович. — Я беседовал на эту тему с Ильей Митрофановичем. Говорил с ним, так сказать, по душам… Но, понимаете, как говорится, воз и ныне там… Может быть, вы нам что-нибудь скажете?
Ирина Николаевна сняла очки, подслеповато посмотрела на секретаря парткома, снова надела очки и положила в пепельницу сигарету. Привстала чуть-чуть, стряхивая просыпавшийся на юбку пепел.
