Федор Раззаков - Скандалы советской эпохи
Съемки фильма начались 9 сентября. А в конце ноября Зацепин внезапно узнал, что в фильме будут звучать песни композитора Бориса Горбоноса, то бишь Аллы Пугачевой. И хотя его песен в фильме было представлено больше, но композитор внезапно воспылал творческой ревностью и не пожелал терпеть рядом с собой присутствие композитора Аллы Пугачевой. Зацепин отправился к директору «Мосфильма» Сизову и заявил, что уходит из картины. Но директор буквально взмолился: «Александр Сергеевич, не губите! Вы же на студии 20 лет работаете и должны войти в наше положение. У нас одна картина уже закрылась. Если мы закроем и эту, нам сотрудникам зарплату будет нечем платить. К тому же этот Горбонос – парализованный юноша. Неужели вы не хотите ему помочь?»
Надо отдать должное Зацепину – он поступил по-джентльменски: хоть и знал всю правду про Горбоноса, но Пугачеву не выдал. Из картины он не ушел, но дал зарок с этой певицей больше никаких творческих дел не иметь. Исходя из этого, он отказался предоставлять свою студию для записи финальной музыки к фильму, из-за чего эта запись и проходила на «Мосфильме». Срочную партитуру для оркестра подготовил руководитель ансамбля «Ритм» Александр Авилов, который в те дни вместе со своей женой жил у Пугачевой. Поскольку квартирка была малогабаритная, гостям приходилось спать на полу: они раскладывали пуфики от дивана.
Между тем Сизов отдал команду узнать конкретно, кто такой Борис Горбонос. Ведь «Мосфильм» был крупным государственным предприятием и не мог себе позволить дать промашку: а вдруг этот инвалид был каким-нибудь диссидентом? Разобраться с этим вопросом было поручено заместителю главного редактора студии Нине Глаголевой. Та вызвала к себе мужа Пугачевой Стефановича. «Ну, Саша, рассказывай, кто такой этот Горбонос?» – обратилась к нему Глаголева. Тот почти дословно повторил историю, которую уже рассказывала Пугачева: мол, юноша-инвалид, пишет замечательную музыку, живет в Люберцах. «С ним можно встретиться?» – спросила Глаголева. Стефанович похолодел: он-то думал, что одними расспросами все и закончится. «Можно, но…» – замялся режиссер. «Что но?» – «На предмет чего?» – «Как чего?! Мы хотим заключить с ним договор, ведь его песни будут звучать в нашем фильме», – объяснила Глаголева. «Давайте я сам с ним встречусь и все улажу», – нашел наконец что ответить Стефанович. На его счастье, Глаголева согласилась.
Далее режиссером и его женой была проведена очередная блестящая мистификация. Прихватив с собой фотографа Вячеслава Манешина и гримершу, четверка заперлась в кабинете художественного руководителя объединения музыкальных и комедийных фильмов (там работал Стефанович) и провела тайную фотосессию. Надев на Пугачеву свою рубашку, галстук и пиджак, Стефанович усадил ее за рояль. Гримерша наклеила на певицу усы, тем самым придав ей окончательно мужской вид. После этого фотограф щелкнул несколько раз фотоаппаратом. Эти фотографии на следующий день и были представлены Глаголевой. Она отнесла их Сизову. Тот сказал: «Симпатичный юноша» и дал окончательное «добро» на использование его песен в фильме.
13 февраля 1978 года из-под пера Пугачевой на свет родился документ, вбивший последний гвоздь в крышку гроба, в котором было похоронено творческое содружество певицы и композитора Александра Зацепина. В этом документе, направленном на имя главного редактора музыкальной редакции «Мосфильма» Е. Птичкина и режиссера фильма А. Орлова, Пугачева писала следующее:
«1. В к / к „Третья любовь“ используются четыре написанные мной песни. Эти произведения зарегистрированы в ВААП под моим псевдонимом „Борис Горбонос“. Кроме того, в фильме используются песни, написанные А. Зацепиным.
На основе законов об авторских правах, действующих в СССР, учитывая, что в интересах производства картины я выполнила беспрецедентное требование А. Зацепина о раскрытии моего псевдонима, чтобы определить в документе вклад каждого из нас в создание песен для фильма и исключить возможность конфликтов в будущем, прошу включить в титры картины «Третья любовь» титр, строго разграничивающий работу, выполненную мной, от работы А. Зацепина… (Далее Пугачева перечисляет четыре свои и шесть зацепинских песен.)
…Я даю согласие на использование моих песен в фильме только при условии, что моя работа и работа А. Зацепина будет разделена специальным титром…
2. Учитывая, что А. Зацепин, ранее взявший на себя обязательство по созданию фоновой музыки, несколько раз то «давал», то «забирал» назад свое разрешение на использование моих песен в фильме, выставляя все новые и новые условия; учитывая также то, что в окончательный монтаж фильма вошли мои песни, я полагаю, что наступило время заключить со мной договор на использование моих песен для фильма.
Это исключит возможность конфликтов между съемочной группой и А. Зацепиным в будущем, так как опыт работы показывает, что установленная договоренность с А. Зацепиным непрочна и наши взаимоотношения по созданию песен для фильма должны быть оформлены юридически…»
Скандальный бокс
В начале марта 1977 года в Тбилиси проходил чемпионат страны по боксу. Его концовка ознаменовалась грандиозным скандалом. Случилось это 4 марта, когда шли полуфиналы. Во время одного из них, где бились боксеры Пак из Узбекистана и Хизанишвили из Тбилиси, судьи присудили победу Паку, хотя весь зал, естественно, болел за своего земляка Хизанишвили. А ситуация была такова: кто победил в полуфинале, тот выиграет и в финале, потому что в их весе им равных нет. Поэтому в зале началась настоящая буча: зрители повскакивали с мест, затрещали кресла, кто-то из особо дерзких обступил судей. Из зала никого не выпускают. Понимая, что унять разбушевавшуюся толпу иным способом не удастся, судьи объявили, что изменили свое решение и присудили победу Хизанишвили. Толпа возликовала.
На следующий день этот инцидент стал темой для обсуждения сначала в Спорткомитете, потом – в обкоме, а потом – аж в ЦК республики. Часть судей предложила провести повторный матч в другом, нейтральном городе, но представители грузинского Спорткомитета выступили категорически против: дескать, медаль наша – и баста. Как вспоминает очевидец событий А. Киселев: «Мне очень хорошо запомнился конец этой истории. В комнату вошла секретарь ЦК по идеологии и сказала: „Я связалась с Москвой, ЦК утверждает победу Хизанишвили“. В тот день на соревнованиях был образцовый порядок: в качестве зрителей прислали организованные группы с предприятий».
Между тем в том, что Москва отдала победу Хизанишвили, главным выступал политический подтекст. Дело в том, что в те дни Грузия была как на вулкане. В тамошних газетах был опубликован проект новой Конституции кавказских республик, в которых, как оказалось, было выброшено упоминание о национальном языке. Зато в Конституции говорилось о необходимости развития всех языков народов СССР и запрещении дискриминации какого бы то ни было из них. Намек был очевиден: развивать необходимо было русский язык и его же запрещалось дискриминировать. Население Грузии встретило это новшество в штыки. Особенно взрывоопасной складывалась обстановка в Тбилиси, где власти опасались стихийных демонстраций. Москва об этом тоже знала, поэтому делала все от нее зависящее, чтобы не будоражить Тбилиси.
Страсти по опере
(«Пиковая дама»)
В отличие от сегодняшней капиталистической России, где от подлинного искусства уже мало что осталось, а на смену ему пришли его суррогат и безудержное экспериментаторство, когда даже классические произведения нещадно переписываются бездарными постановщиками в угоду невзыскательной публике, в СССР все было иначе – там именно настоящее искусство ставилось во главу угла, а разного рода экспериментаторам, посягавшим на него, давали по рукам. Примером подобного подхода можно считать скандал, который произошел в начале 1978 года вокруг оперы «Пиковая дама» П. Чайковского.
Это произведение взялись ставить четверо известных деятелей советского искусства: режиссер Театра на Таганке Юрий Любимов, художник этого же театра Давид Боровский и двое композиторов – Альфред Шнитке и Геннадий Рождественский. Причем идея инсценировки возникла еще осенью 1976 года и исходила от руководства знаменитой парижской «Гранд-опера». Минкульт СССР ответил на это предложение согласием.
Работа закипела и какое-то время шла вполне плодотворно. Но когда в январе 78-го постановщики представили Союзу композиторов СССР и репертуарно-редакционной коллегии Минкульта СССР клавир оперы, грянул скандал. Министерские чиновники обнаружили в клавире такие изменения, с какими просто не могли согласиться. Как писал министр культуры СССР Петр Демичев в ЦК КПСС: «По мнению специалистов, в результате вмешательства в партитуру, сокращения жанровых и лирических сцен, перенесения места действия в игорный дом и других изменений искажается замысел композитора, нарушается художественное единство оперы».
