Олег Сувениров - 1937. Трагедия Красной Армии
Некоторые исключения (вроде Рокоссовского, Горбатова) лишь подтверждают правило.
Явно подавленным и в какой-то степени ущербным было душевное состояние и у другой довольно многочисленной группы начсостава РККА. В нее входили те командиры и начальники, которым все же удалось избежать ареста в предвоенные годы, но на которых в распоряжении особистов имелись показания других лиц, якобы изобличающие их как участников военно-фашистского заговора. Пока невозможно сказать, сколько именно таких лиц было в начсоставе Красной армии к началу войны. К настоящему времени удалось установить, что подобного рода показания имелись на таких уже тогда довольно известных в РККА командиров, как майор П.А. Ротмистров; полковники И.X. Баграмян, Р. Я. Малиновский, Е.А. Разин-Неклепов, К.К. Сверчевский; военинженер 1-го ранга М.П. Воробьев; комбриги П.И. Батов, Д.Н. Гусев, П.С. Кленов, С.А. Красовский, И.Н. Музыченко, И.Е. Петров, Ф.Я. Фалалеев, Н.М. Хлебников, И.Т. Шлемин; бритинженеры Б.Г. Вершинин, И.А. Лебедев; комдивы Н.А. Веревкин-Рахальский, Д.Т. Козлов, А.А. Коробков, И.Т. Коровников, В.Н. Курдюмов, М.Ф. Лукин, М.А. Рейтер, В.Д. Соколовский, Ф.И. Толбухин; комкоры И.Р. Апанасенко, Ф.И. Голиков, Е.И. Горячев, В.Д. Грендаль, М.Г. Ефремов, М.П. Ковалев, И.С. Конев, К.А. Мерецков, С.К. Тимошенко, М.С. Хозин; корпусной комиссар А.В. Хрулев; командармы 2-го ранга И.В. Тюленев и Г.М. Штерн; командармы 1-го ранга Г.И. Кулик и Б.М. Шапошников; маршал Советского Союза С.М. Буденный, флотоводцы И.С. Исаков, Л.М. Галлер, И.С. Юмашев…
Сейчас каждый мало-мальски грамотный человек знает, какую значительную роль в достижении нашей победы в Отечественной войне сыграли многие из перечисленных выше командиров. А тогда, накануне войны, все они находились «под колпаком». И каждый их показавшийся «неверным» шаг мог оказаться последним. Их судьба висела на волоске, еще более тонком, чем тот, на котором висел дамоклов меч.
Конечно, необходимо дополнительное исследование, чтобы сейчас, через 60 лет, установить, знали ли «подколпачные» о наличии смертельно опасных показаний против них. Известно, что Сталин испытывал своеобразное удовольствие от наблюдения за реакцией того или иного военачальника, когда он лично говорил ему: «А знаете ли вы, что на вас есть показания». Так он, например, «оглоушил» только что вернувшегося из Испании К.А. Мерецкова в начале июня 1937 г. На различного рода закрытых совещаниях начсостава в той или иной мере устно сообщалось о «вскрытии», а то и ликвидации различного рода «ответвлений военно-фашистского заговора» и их участников. Все это усиливало страх командиров самого высокого ранга за каждое даже самое обычное свое действие.
Но и у тех лиц начсостава РККА, коим повезло, «посчастливилось» избежать ареста и порочащих показаний, было немало оснований для страха. По заведенному порядку при выдвижении того или иного командира на него собирались характеристики. И вот дашь положительную характеристику на старого боевого товарища, а его завтра особисты НКВД арестуют и объявят «врагом народа». Да еще скажут, что он сам в этом признался. И сразу из НКВД летят запросы: кто давал ему характеристику, вышлите ее нам немедленно. А между строк читалось: все зависит от нас! Захотим – поверим характеристике и облегчим участь арестованного. Нет – привлечем и того, кто посмел дать положительную характеристику.
Поэтому многие начальники при составлении подобных характеристик старались зафиксировать малейшую червоточинку у того или иного командира. И нередко такая характеристика превращалась в своеобразный донос. В политхарактеристике от 3 июня 1938 г. на командира 46 сд комбрига Коломиец говорилось, что он «в работе проявляет чрезмерную осторожность, боится, как бы не обвинили во вредительстве. Проявляет чрезмерную самомнительность, ему кажется, что к нему придираются, ему не доверяют». Подписавший эту политхарактеристику военком дивизии полковой комиссар Гревенцов тут же пишет, что «Коломиец как коммунист и как командир больших сомнений пока не вызывает» (а «небольшие», значит, есть? – О. С.), но что касается его жены Алисы (в РККА с 1919 г., медсестра, член ВКП(б), но – немка(!)), то «по всем объективным признакам она вызывает сомнение, но данными пока никакими не располагаем»110.
При малейшем пятнышке на мундире того или иного подчиненного его начальники стремятся избавиться от такого сослуживца. Служил в Генштабе капитан П.А. Якубович. Рождения 1902 г., в РККА – с 1921 г. В этом же году 19-летним в партию вступил. Стал помощником начальника 1-го отделения 3-го отдела ГШ РККА. Но вот 27 апреля 1938 г. военком Генштаба бригадный комиссар И.В. Рогов настаивает на отчислении капитана Якубовича из Генерального штаба. Мотивы? Самые характерные, можно сказать, типичные для того времени: «Брат Якубовича, бывший преподаватель Военно-политической школы им. Энгельса арестован. – Якубовичу поставлено на вид за несвоевременную информацию парторганизации об исключении брата из членов ВКП(б)». Кроме того, военком ГШ посчитал криминалом и то обстоятельство, что в личной беседе Якубович сказал: «Мне бы хотелось, чтобы брата выпустили»111. Оказывается, и желать этого нельзя – «органы не ошибаются!».
Командиры далеко не робкого десятка стали бояться проявления самых элементарных человеческих чувств. В декабре 1938 г. застрелился командующий кавгруппой КОВО комкор Е.И. Горячев. Многие пришли проститься еще с одним безвременно ушедшим из жизни героем былых времен. Приехал и его непосредственный начальник и боевой друг – командующий войсками округа командарм 2-го ранга С.К. Тимошенко. И даже особист доносит с удивлением, что Тимошенко категорически отказался встать в почетный караул. Очевидно, он просто боялся – не знал, какую именно позицию займет Москва. Ведь – дело политическое!
Каждый смертельно боялся обвинения в каких-либо «бытовых» связях с «врагами народа». Начальник Управления связи РККА комкор Р.В. Лонгва был арестован 21 мая 1937 г. И вот 31 июля 1937 г. с явно выраженной целью самосохранения начальник 3-го отдела этого управления бригинженер А.Н. Кокадаев спешит обратиться к наркому обороны: «После ареста Лонгвы жена его заехала к моей жене, меня не было дома, пробыла несколько минут и ушла – жена ее приняла недружелюбно. Жена Лонгвы сказала, что заходила узнать фамилию врача, т. к. у нее болен ребенок. Весь разговор их был сообщен женою, и я передал его секретарю парторганизации Управления связи РККА т. Новоспасскому, и кроме того, моя жена изложила этот разговор в письменном виде, что я также передал тов. Новоспасскому»112.
Давно сказано: лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Служил в САВО помощником командира полка по хозчасти интендант 2-го ранга Загрунский, поляк по национальности, родом из Западной Белоруссии, которая тогда считалась еще заграницей. Уже одно это вызывало настороженное отношение к нему. А тут еще случилось так, что все его родственники и родственники жены оказались арестованными как враги народа. И вот в разговоре с начальником штаба полка Борисовым в октябре 1938 г. он не выдержал: «Хотя бы посадили и меня! Надоело так жить»113.
Видя творящееся рядом беззаконие, когда без каких-либо элементарных доказательств клеймят позорным штампом «враг народа» вчера еще считавшихся честными воинами Красной армии, многие оставшиеся «на воле» терялись, приходили в полное недоумение, чувствовали свою абсолютную беспомощность перед слепой всесокрушающей машиной истребления. С июля 1936 г. начальником Военной академии механизации и моторизации РККА служил дивинженер И.А. Лебедев. До этого он шесть лет проработал начальником научно-технического отдела АБТУ. Считался знающим специалистом. Единственный из начальников всех военных академий РККА, избежавший ареста в 1937–1938 гг. Но вот что докладывает Ворошилову о нем военком академии дивизионный комиссар Антонов 16 апреля 1938 г.: «Я пришел к выводу, что Лебедева надо снимать по следующим причинам. После ареста Халепского Лебедев ходил как в воду опущенный. А после ареста Бокиса на нем лица не было, настолько растерялся, что ходил с видом: «скоро ли меня возьмут»? И до сих пор он страшно подавлен, в себя не может прийти… Сейчас он вышиблен вообще из равновесия, потерял работоспособность, за что ни возьмется, не клеится у него, ничего не доходит до конца… Я докладываю, что при сложившейся обстановке Лебедев с политической и деловой стороны превратился в труп (курсив мой. – О.С.). Надо его убрать»114. Резолюция наркома гласила: «Нужно наметить кандидата вместо Лебедева. Дать справки и все показания на Лебедева»115.
Даже самый краткий анализ воздействия террора на моральное состояние значительной части начсостава РККА подтверждает правоту слов такого наблюдательного очевидца всех этих процессов, как Г.К. Жуков. Уже после войны, вспоминая события 1937–1938 гг., он сказал К.М. Симонову: «Мало того, что армия, начиная с полков, была обезглавлена, она была еще разложена»116. Этот вывод подтверждается прежде всего тем, что значительная часть начсостава оказалась в плену страха. Он проявлялся прежде всего в страхе перед необоснованным арестом, а то и расстрелом, страхе за судьбу своих близких. Но не только. Многих до боли волновало опасение и за то, что их не включат в круг избранных, которым всецело доверяют (своеобразный страх за свою анкету: вдруг дедушка или бабушка, не говоря уже об отце и матери, что-то когда-то сказали или сделали что-то не то, или родились «не в той» семье).
