Иван Падерин - Ожоги сердца
Оттянув рукоятку гранаты до щелчка, Дмитришин спустил ее в трубу и стрелой отлетел в сторону. Через три секунды в землянке раздался взрыв…
Забрав документы убитых, разведчики укрылись среди камней, нагроможденных обвалом у подножия горы. Здесь им предстояло ждать начала атаки батальона морской пехоты.
Неожиданно послышался шорох. Молнией сверкнула мысль: разведчики противника тоже, воспользовавшись туманом, скрытно передвигаются в направлении наших траншей.
Редко бывает, когда вот так встречаются разведчики. Они дерутся молча и ожесточенно.
Ожили камни. Вихрем налетели на фашистов наши разведчики. И слышались только хрипение, стоны, глухой лязг металла и стук прикладов. Дмитришин навалился на фашиста. Попытался схватить его за горло, но тот оказался сильным, и пришлось закончить дело ножом. Догнал еще одного, пустил в ход кулаки, вроде бы испытывая себя, свою силу. Ткнул фашиста головой в камень, затем схватил за горло, душил. От злости вскипела кровь…
Схватка с вражескими разведчиками закончилась так же быстро, как и началась. Закончилась без крика и без пленных. И снова наши разведчики залегли среди нагромождения камней, сами превратившись в неподвижные глыбы.
5Оперативная пауза кончилась. Гитлер приказал генералу Манштейну взять Севастополь не позднее 22 декабря. Этим гитлеровское командование пыталось смягчить горечь поражения своих войск под Москвой.
И снова генерал Манштейн похвалялся, что взятие Севастополя — это вопрос дней. Здесь надо заметить, что фашистская пропаганда уже несколько раз «брала» Севастополь штурмом и несколько раз «уничтожала» его авиацией.
Весть о начале нового наступления врага влетела в землянку разведчиков с грохотом снарядов и бомб. Командир взвода Ермошин, не скрывая волнения, сказал:
— Переждем огневой шквал, и все — на боевые места…
Он будто знал, что это для него последний бой. Впрочем, опытные разведчики чуют опасность, как птицы бурю.
Так и случилось. В разгар боя с наступающими частями 22-й немецкой дивизии в районе высоты Азис-Оба Ермошин пошатнулся и упал на колено. Дмитришин подхватил его на руки, отнес в укрытие и перевязал перебитую осколком ногу.
По дороге в медпункт Дмитришин встретил санитарную полуторку. В кузове сидели фельдшер и несколько раненых.
Из кабины выскочил военврач:
— Ты, разведчик, чего здесь?
— Командир разведки ранен.
— Ермошин?
— Он…
Фельдшер и врач бросились к месту, где остался лежать Федор Ермошин. Пришла пора расставаться с отважным командиром. Дмитришин нагнулся над ним, поцеловал в лоб. Ермошин передал ему свой ремень с пистолетом:
— Возьми на память.
Дмитришин долго смотрел вслед машине, которая терялась в извилинах горной дороги. За Северной бухтой темнела панорама Севастополя.
Неся большие потери, защитники Севастополя отходили на новые рубежи обороны, на Мекензиевы горы. Дмитришина назначили исполнять обязанности командира взвода разведки и поставили перед ним задачу: выдвинуть взвод на усиление обороны правофлангового батальона, где шел горячий бой.
Задача была ясна, а в голове какая-то пустота. После того как выбыл из строя командир, ему казалось, что все разведчики взвода стали на голову ниже, осиротели, лишились прежней боевой мудрости. Словно и он теперь не разведчик, а просто рядовой пехотинец. При Федоре Ермошине Дмитришин, конечно, не подумал бы так…
Наступил рассвет 28 декабря. Загремели залпы тяжелых орудий и шестиствольных минометов противника. В воздухе над позициями повисли «юнкерсы». Они группами по пять-шесть самолетов снижались, вываливали бомбы и снова уходили ввысь, как бы выглядывая новые цели. Появились танки. Они прикрывали поднявшиеся в атаку густые цепи пехоты. Наиболее мощная группировка неудержимо продвигалась к совхозу имени Софьи Перовской. Настал самый тяжелый момент боя.
Рядом с братским кладбищем трещат разрывные пули. На кладбище покоятся герои Севастопольской страды 1854—1855 годов. Дмитришин читает слова, высеченные на каменной плите у могилы генерала Хрулева:
«…дабы видели все, что в славных боях и в могильных рядах не отставал от вас. Сомкните теснее ряды свои, храбрецы и герои Севастопольской битвы!»
Каменный забор на северной стороне кладбища помог разведчикам удержать занятые позиции до вечера.
В пять часов вечера взвод разведчиков вместе с остатками батальона срочно перебросили в расположение 30-й береговой батареи. Вот как меняется обстановка. Неделю назад эта батарея выделяла бойцов на помощь бригаде, а сегодня морские пехотинцы помогают отстоять батарею…
Из боя в бой. И так несколько дней. Таковы будни войсковых разведчиков.
В один из дней Дмитришин получает задание: разведать передний край обороны противника, потревожить его, посеять панику и засечь огневые точки.
Выждав до ночи, разведчики двинулись. Только снег поскрипывал под ногами. Тьма скрывала все, что находилось на расстоянии пяти метров.
Двигались очень медленно.
Вот и окопы противника. На фоне заснеженного склона они казались черными провалами. Около блиндажа, не подозревая об опасности, стоял часовой. В блиндаже галдели фашисты. В тот момент справа раздалась автоматная очередь. Часовой нырнул в блиндаж.
«Ждать больше нельзя», — подумал Дмитришин. Он оглянулся. Разведчики уже приготовились к броску. Рядом с Дмитришиным новичок из Бурятии, называвший себя забайкальским казаком. Тот уже поднял руку с гранатой. Дмитришин остановил его: побоялся — промахнется, и сам швырнул лимонку. Вышло неудачно: лимонка ударилась в край наката блиндажа. В этот же миг Азов послал гранату через приоткрытую дверь в блиндаж. Снайперский бросок! Фашисты не ожидали такого, они даже не успели прийти в себя, как разведчики очутились в блиндаже. Но их офицер все-таки сумел выстрелить в Дмитришина. К счастью, промахнулся: пуля лишь прорвала бушлат на плече. Дмитришин тут же полоснул по нему автоматной очередью.
К утру наши артиллеристы уже вели огонь по разведанным целям, и очередная атака врага была сорвана.
Севастополь, его гарнизон стойко оборонялись.
«Несокрушимой скалой стоит Севастополь, этот страж Советской Родины на Черном море, — писала газета «Правда» в те дни. — Сколько раз черные фашистские вороны каркали о неизбежном падении Севастополя! Беззаветная отвага его защитников, их железная решимость и стойкость явились той несокрушимой стеной, о которую разбились бесчисленные яростные вражеские атаки. Привет славным защитникам Севастополя! Родина знает ваши подвиги, Родина ценит их, Родина никогда их не забудет!»
6Дмитришин хорошо знал, что окопы противника проходят по восточной стороне горы Гасфорт, но долго не мог установить расположение огневых точек. Пришлось организовать вылазку в ничейную зону целым взводом. Двинулись ночью, залегли на косогоре. Прошел час, второй, но ни одна огневая точка не давала о себе знать.
Что делать? Возвращаться обратно, не выполнив задания? Но тогда последует приказ провести разведку боем, или, как стали говорить, «разведку с кровью». Из-за беспомощности разведчиков будут гибнуть матросы. Нет, этого допустить нельзя.
И Дмитришин решил обойтись своими силами. Пустили в дело «карманную артиллерию». Взрывы гранат всполошили противника. Затарахтел пулемет слева, затем справа, и пошла перестрелка по всему участку.
Стреляя на ходу, разведчики кинулись вперед. Гитлеровцы, сбитые с толку, заметались по ходам сообщения.
Дмитришин спрыгнул в траншею и натолкнулся на молодого разведчика из группы захвата Гришу Токарева. Прижимая руку к груди, он тяжело опускался на дно траншеи. Дмитришин поднял его — сквозное ранение в грудь. Сердце защемила тревога: такое начало не сулило ничего хорошего. Еще несколько минут — и перестрелка утихла. Гитлеровцы оставили свои позиции. Они не знали, сколько «морских дьяволов» навалилось на них, поэтому не рискнули контратаковать. Внезапный налет взвода, вероятно, показался им атакой целого батальона… Но как быть дальше? Надо доложить командованию. Возможно, сюда пошлют роту закрепиться на оставленных врагом позициях.
Оставив опытного разведчика Капланова, знающего немецкий язык, наблюдать за дальнейшим поведением противника, Дмитришин повел своих людей обратно, в траншеи. Гришу Токарева несли на палатке лицом к звездам, но он уже не видел их. Лишь временами пытался приподняться и просил пить:
— Грудь, грудь горит…
Токарева отнесли в санчасть, и Дмитришин явился в штаб. Несмотря на ранний час, в штабной землянке около «буржуйки» сидели комиссар и начальник штаба батальона. Комиссар что-то объяснял, но, видно, заметив на лице Дмитришина тревогу, прервался:
