Кристина Бельджойозо - Курдский князь
Прикрытие было сильное, были приняты все возможные предосторожности, и при соблюдении всех почестей, подобающих сану пленного, надзор не ослабевал ни на миг. Мехмет и не делал напрасных попыток, и через десять дней он прибыл с Габибой в столицу Оттоманской империи.
VIII
Для помещения Мехмета и его подруги был отведен особый дворец, множество невольниц было приготовлено для Габибы, и целый гарем ожидал бея, который не замедлил его распустить. Духовный глава курдского племени встретил их у входа: он известил Габибу, что поручение ее исполнено, и что она свободна. Правительство предлагало Мехмету вознаградить его за потерю невольницы деньгами или натурою. Но он с европейскою любезностью отвечал, что ничто не может утешить его в разлуке с Габибою, разве надежда, что она будет счастлива в кругу своего семейства. Все шло как нельзя лучше, и курдский шейх предложил Габибе отправиться в дом, где уже несколько дней ожидала ее особа, присланная за нею ее отцом; он прибавил, что консул приехал бы сам навстречу возлюбленной дочери, но что болезнь удержала его в Багдаде.
Габиба молча выслушала речь старика, попросила его подождать, немного, вышла из комнаты, и вскоре воротилась с письмом в руках.
— Почтенный старец, — сказала она курдскому первосвященнику, в присутствии Мехмета: — это письмо объяснит отцу, почему я не могу немедленно к нему возвратиться. Вы приняли в моей судьбе такое живое участие, что я сообщу и вам причины, которые удерживают меня здесь, а вы, по доброте своей, потрудитесь сообщить об них посланному моего отца. Я жила два года под кровом Мехмет-бея; он поступал со мною так хорошо, как я только могла ожидать от человека его веры и его племени. Он сделал для меня все, что мог, назвав меня своею законною женою. Я однако не считаю его своим мужем; это было бы противно моей религии; но я была бы очень неблагодарна, если б не считала его своим благодетелем. Вы знаете его положение, и какие его здесь окружают опасности. Покуда судьба его не будет решена — и я надеюсь, что нам не придется долго ждать, — я с ним не расстанусь. Пусть мой отец успокоится: я остаюсь не с господином и не с любовником, а с другом, которому нужны помощь, сочувствие, подпора бескорыстной дружбы. Отец одобрит мое поведение, и я чувствую по спокойствию моей души, что Бог меня не осудит.
— Габиба! — воскликнул Мехмет, не веря своим ушам.
— Ни слова более! — сказала Габиба повелительным тоном. — Не уговаривай, не благодари меня. Ты помнишь наш уговор. С той минуты, как ты добровольно отказался от прав, которые дает тебе надо мною твой закон, ты стал моим благодетелем. Не препятствуй мне посвятить тебе последние дни, которые я проведу между людьми.
Затем Габиба стала расспрашивать о намерениях правительства относительно Мехмета. Курдский шейх, видя, что она решилась остаться в Константинополе до развязки приключений бея, поспешил сообщить ей все подробности, относящиеся до этого дела. Султан и главные министры были расположены к милосердию и имели в виду удержать бея в столице на неопределенное время, назначить ему приличное содержание и предоставить ему в пользование дворец, в котором он жил, со всем, что в нем находилось, с мебелью, лошадьми и слугами, которые впрочем большею частью были шпионы или переодетые солдаты. Другие министры, также как и некоторые члены императорского семейства, настаивали на том, чтобы его наказали построже. Допуская, что публичная казнь произвела бы неблагоприятное действие на курдское племя, они с другой стороны опасались, чтобы подобная снисходительность не повела к дурным толкам и не послужила поощрением к новым бунтам. И в самом деле, если Мехмет-бей, человек, постоянно действовавший вопреки закону, производивший в пустыне и по дорогам разбои, если такой человек вместо наказаний получал прекрасный дом и богатое содержание, — не дало ли бы это повода всякому разбойнику хвастаться своими преступлениями и требовать за них награды? Министры, расположенные к снисходительности, продолжал шейх, слегка поколебались от этих доводов, и спросили у людей другой партии, какую меру они присоветуют, если им кажутся опасны и безусловная строгость, и крайняя снисходительность. Враги Мехмета отвечали, что существует много средств на то, чтобы удержать его в Константинополе, например, обещание благоприятной развязки дела, пока не представится случай отделаться от него незаметным образом, без шума. В поддержание этого предложения было приведено много прекрасных примеров из истории Оттоманской империи. Но совет отверг с негодованием такие средства: тем заседание и кончилось. Таково было положение дел по словам духовного главы курдов. Он в подробности исчислил всех друзей и врагов Мехмета, советуя ему безусловно доверять первым и ни на полслова не верить вторым. Он также указал ему на некоторые необходимые хлопоты по его делу, и умолял его не пытаться бежать, не слушать советов возмутителей, и полагать всю свою надежду на султана и на великого визиря. Потом он удалился, обещая часто навещать пленного и доводить до его сведения все, что он узнает об его судьбе.
Другие важные лица последовали примеру этой духовной особы, и вскоре комната Мехмета стала походить на кабинет министра.
В Европе, такие съезды были бы добрым признаком для обвиненного, но на Востоке — дело другое. Хотя в немилости и в плену, Мехмет все-таки был бей, был начальник своего племени, одним словом важная особа, и отдавать ему должные почести казалось таким же естественным делом, как греться у огня в холодную погоду. Самое подозрительное правительство не нашло бы излишним такое усердие, и нередко роковой шнурок заставал свою жертву, окруженною многочисленным двором, который присутствовал при казни.
Впрочем, не все посетители Мехмета вели одинаковые речи. Одни говорили то же, что и курдский шейх; другие тщательно избегали политических разговоров; третьи кричали против правительства и подавали Мехмету много дурных советов. Между лицами, приставленными к особе Мехмета, находился церемониймейстер, который предписывал ему необходимые визиты и вообще все действия, которых требовал этикет. Мехмет очень хорошо знал, что под предлогом придворного церемониала, ему отдавались приказания, которым нельзя было не повиноваться. Поэтому, когда Гуссейн-эфенди намекнул ему, что великий визирь конечно с особенным удовольствием примет его посещение, Мехмет поспешил отправиться в сопровождении своего гофмейстера, во дворец Решид-паши. Его свита отличалась многочисленностью и роскошью костюмов, хотя и состояла из переодетой стражи. Прибыв во дворец визиря, Мехмет тотчас был принят его светлостью, который даже вышел к нему навстречу до первой ступеньки лестницы. Все посещение прошло в обоюдных любезностях. Визирь выразил свое удовольствие, что такой знаменитый гость наконец пожаловал в столицу, и свое давнишнее желание с ним лично познакомиться. Он с особенною заботливостью расспрашивал, удобно ли приготовленное для него помещение, извинялся, что не мог отвести ему лучшего дома, и просил Мехмета передавать ему все свои желания, вперед обязуясь исполнять их. Мехмет с своей стороны рассыпался в выражениях признательности за сделанный ему прием, так что не предупрежденный зритель никак бы не догадался, что этот разговор происходит между преступником и его судьею. Мехмет, по внушениям своего гофмейстера, выразил желание бить челом султану, и визирь уверил его в своей готовности довести это желание до сведения монарха и выразил надежду, что ответ будет благоприятный. По незаметному знаку визиря, также незаметно повторенному гофмейстером, Мехмет встал.
Несмотря на этот прием, который европеец почел бы счастливым предзнаменованием, курдский князь приближался к концу своего бурного поприща, и я в немногих словах окончу мой рассказ. Но прежде всего я прошу заметить, что рассказ этот не вымысел. Все, что я рассказала о курдах и об их князе, слышала я от жителей страны, подверженной их набегам. Я лично была знакома с Мехмет-беем, и получила от него обещание, что мои стада не будут тронуты его шайкою, в то время как все окрестности будут преданы грабежу. Несколько месяцев спустя я узнала, что Мехмет схвачен и что он умер. От чего? не сумели мне сказать. Погиб ли он от той безмерной печали, которую англичане называют broken-heart? Не знаю. Достоверно лишь то, что до восшествия на престол султана Абдул-Меджида, захваченные в плен бунтовщики часто кончали таким образом. Но возвратимся к нашему рассказу.
Я была в Константинополе, когда туда прибыли Мехмет и Габиба; курдский шейх, с которым я познакомилась по случаю поручения этой последней, известил меня об их приезде и о том, что Габиба с удовольствием примет меня у себя. Это приглашение в покровительственном тоне удивило бы меня в Европе, но я довольно хорошо знала Восток и могла догадаться, что почтенный шейх передал мне по-своему слова Габибы. Я отправилась во дворец, где поместили Мехмета, и нашла там Габибу, окруженную множеством невольниц всех цветов. Их скучные лица ясно доказывали, что между ними нет фаворитки. Габиба показалась мне такою же грустною и прекрасною как в деревне, где я ее видела в первый раз; но в ее взгляде, в звуке ее голоса, во всем ее существе выражалось какое-то спокойствие, какая-то покорность судьбе, которых я прежде в ней не замечала. Прежнее, тревожное выражение ее лица исчезло. Казалось, ей не оставалось ни надежд на будущее, ни страха. Она поблагодарила меня за хлопоты об ней и за мое посещение. «Общество женщины одной веры со мною, одного круга, мне особенно нужно теперь, — сказала она с милою улыбкою: — оно поможет мне войти снова в общество, с которым я два года уже разлучена, и где все мне покажется чуждым, и обычаи, и чувства».
