Владимир Илюшенко - Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие
В. И. Кстати, насчет крещения. Тоже иногда бывает недоумение, почему до Креста Господня крещение уже есть. Как бы от слова «крест», которого еще не было.
О. А. Дело в том, что по–английски — baptize, и по–французски, и по–итальянски и так далее — всё это происходит от греческого слова «баптизма», которое употреблено в Новом Завете. Греческое слово «баптизма» — омывать, погружать, оно происходит от древнееврейского слова «тавила» — омовение, которое то же означает. В древней Руси слово «крещение» — оно возникло уже конкретно в связи с принятием креста, христианства — это будет «христианизация». «Крещение» — христианизация. И это слово заменило в просторечии всюду сам акт «баптизмы», и потом уже, когда стали переводить на языки, то это слово уже, так сказать, вошло. Поэтому Иоанн Креститель — ничего общего с крестом тут нет. А уже вернуться нельзя. Нельзя! Просто филологически, психологически мы не можем сказать: «Иоанн Омыватель» или еще как‑то. Но Jean Baptiste по–французски — Жан Омыватель. И, скажем, есть такая английская книжка про Иоанна Крестителя и его учеников. Она называется «История баптистского движения». Никто не понимает ничего — движение баптистов в Палестине. Крещальник!..
В. И. И еще вопрос. Как все‑таки следует понимать пресуществление хлеба и вина. Имеем ли мы дело, так сказать, с реальной плотью и кровью Христа или это надо понимать духовным образом?
О. А. Понимаете, первое, из чего мы должны исходить, — это из синонима словосочетания «плоть и кровь». «Плоть и кровь» — это конкретное существо, человек. Это синоним конкретного существа, ибо «плоть» — это его видимое тело, а «кровь» — это его душа, потому что в древности душа обозначалась как «кровь». Поэтому кровь запрещалось употреблять в пищу, потому что она считалась носительницей жизненной силы. Ну просто: кровь вытекла, и конец человеку. Поэтому словосочетание «плоть и кровь» означает человека, и когда Христос говорил о Себе, что это Моя плоть и кровь, то Он говорил, что вот это Мое присутствие, Мое реальное присутствие.
В Его жизни воплощение божественного происходило сокровенно, прикровенно. Несомненно. И когда Он говорил о Себе такие таинственные вещи, то далеко не всем было до Воскресения ясно, о чем же Он говорит. Но на самом деле Его пребывание в мире продолжается, и Он захотел, чтобы это пребывание осуществлялось не в каком‑то отдельном человеке, а в Церкви. В общине верующих Он пребывает: «Я с вами во все дни до скончания века». Значит, реальное воплощение Христа, продолжающееся в жизни, совершается в общине. И вот тут Он захотел, чтобы символом единения этой общины была Чаша Евхаристии. Поэтому, безусловно, эта Чаша и есть Христос объединяющий… Он здесь невидимо присутствует, продолжая Тайную Вечерю. Мы не должны материалистически это толковать, но не должны, я думаю, и пускаться в такие дебри философских умозрений, как спорили в Средние века: что значит «есть»? Они думали: есть — это… Но в арамейском языке вообще такого нет — «есть». Там нет этой связки. Поэтому спорили о сущности, о транссубстанции. Это всё домыслы человеческого разума над тайной. А тайна заключается в том, что Он присутствует. Когда Он сказал: «Вот это Моя плоть и кровь», — то есть это Я здесь присутствую, и это «творите в Мое воспоминание».
А надо сказать, что воспоминание на пасхальной трапезе было мистическим. Это не было просто за здравие кого‑то помянуть. А в традиционных сказаниях говорилось, что кто молится в день исхода из Египта, он тоже совершает исход из Египта, то есть каждый повторяет себе, что здесь временное прорывается в надвременное. И здесь тоже в трапезе Евхаристии Христос приходит к нам, как Он обещал. И то, что было в 30–м году I века нашей эры, становится актуальным в любой Евхаристии, где собраны верные.
Вы скажете: почему Он захотел взять именно трапезу? Ну, грубо говоря, захотел, значит Он знал почему. Я думаю, что мы можем понять, почему Он взял Свое присутствие именно в трапезе. Потому что трапеза есть символ единения людей. Конечно, это восходит еще и к жертвенной символике, а как вы понимаете, жертва — это тоже была трапеза. И это уже было прототипом, прототипом присутствия Христа. Остальное, я думаю, всё относится к области человеческих домыслов.
В. И. Когда я говорил о реальном присутствии, я неточно выразился. Я имел в виду именно слишком материалистическое толкование, которое даже в теологических трудах встречается. Понимаете, буквальное…
О. А. Мы всегда можем сказать по этому поводу, что, благоговейно относясь к Святой Чаше, мы не дерзаем входить в ту область, в которой мы не имеем возможности иметь здравые суждения. Что тут… Откуда мы знаем, в какой там мере свершилось. Да, это святыня, это таинство, это Его присутствие. Что, мы можем измерять, взвешивать святыню? Или решать проблемы, как средневековые теологи, которые решали вопрос, что если святую просфору, гостию, съест мышь, то что будет? Так ничего не будет!.. (Смеется.) А они решали. Казуистика, она ведь… она выясняла: а если… а если… а если… Да ничего! Потому что не с мышами Господь заключил завет, а с человеком. (Смеется.) Ведь тут же важно, что присутствуют две стороны — человеческая и божественная. А если человек так небрежен к Святым Тайнам, что мыши могут есть святую трапезу, то, конечно, Бог отходит от них.
Да, ну… они решали такие проблемы. Я думаю, что, понимаете, теология в том‑то и наука, хотя она не похожа вроде на науку, — она все‑таки не должна… она должна быть скромной, такой же скромной, как хотя бы физика или химия, потому что она может говорить о том, что открыто, или о том, что можно из этого открытого вывести путем мышления какого‑то. Ну а всё остальное — это от лукавого. То, что не открыто, то, что нельзя вывести…
В. И. То есть нельзя рационализировать тайну, потому что она перестает быть тайной, а она не зря тайна.
О. А. Не зря. Если б нужно было, нам бы объяснили все детали. (Вздыхает.) Вот примерно так.
В. И. Спасибо.
ПРОПОВЕДЬ ОБ АНГЕЛАХ
21 ноября 1977 г.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа!
Сегодня мы с вами ангелов ублажаем и молимся им, молимся как нашим старшим братьям, как нашим невидимым помощникам, ибо знаем, что Господь связал нас всех узами с их невидимым миром. И многие из вас знают, что значит ограждение ангела–хранителя, потому что у каждого из нас, как говорит сам Господь Иисус, есть ангел, который видит лицо Отца нашего Небесного. Значит, у нас там есть двойник, брат небесный и небесная сестра, как тот, кто нас покрывает и охраняет.
Конечно, ангелы не всемогущи, конечно, они тоже твари Божии, как и мы с вами, но они в своей таинственной жизни, нам непостижимой, связаны с нами. И вот вспомните о тех случаях, когда вы были на волоске, может быть, от горя, от гибели. И вот мы всегда это объясняем совпадением, случайностью, но слишком много таких случайностей. Можно сказать, что если б не было вот этих пекущихся о нас незримых существ духовных, никто бы и жить на свете из нас не мог. Начиная с детства, они нас охраняют.
Я помню однажды, лет 15 назад, мы делали ремонт в храме, и вот железная балка упала на меня — вот столько было сантиметров. Еще немножко, и я бы там и остался. Опять случайность или совпадение? Но мы с вами не верим в случайности, знаем, что сила зла велика и что Господь ограждает нас, когда мы уповаем на Него. И вот тут‑то ангелы–хранители, служители Его, в последний момент могут удержать нас на краю пропасти. Конечно, это не всегда бывает, конечно, еще раз повторю, не всемогущи ангелы, и грех наш велик, и зло в мире велико, — и все‑таки они наши заступники. Во–первых, они молятся за нас. Во–вторых, они нас ограждают от зла не только видимого, но и невидимого. Опять вспомним, сколько раз бывало, когда у нас желание возникало сказать что–нибудь злое, сделать что‑нибудь дурное, и вот где‑то в глубине сердца кто‑то нам как бы шепчет: остановись, опомнись. Кто это? Совесть наша? Да, конечно, совесть. И ангел–хранитель, который внятно иной раз говорит нам и останавливает нас.
Почему же мы так с ними связаны? Казалось бы, ангелы более совершенны, чем мы. Зачем мы им? Почему они о нас пекутся? Почему Господь сделал так, чтоб они заботились о нас? Потому что мы с вами возлюбленные дети Божии, стоящие между одним миром и другим, между миром видимым, населенным живыми существами (животными, растениями), камнями, звездами, облаками, — это всё видимый мир, с одной стороны от нас, а с другой стороны — мир духовный, невидимый, незримый, населенный бесчисленными и многообразными силами бесплотными (бесплотными — значит не имеющими плоти, как у нас). А мы с вами? А мы с вами как будто принадлежим к тому миру и этому, как бы посредине стоим. Тело наше принадлежит миру здешнему, земному, а душа наша, подобно душам ангелов, принадлежит миру невидимому.
