Людмила Шапошникова - Дороги джунглей
У кадаров еще сохранилось право женщины на развод, однако ее свобода становится все более ограниченной. Вопрос о разводе она уже не может решить сама, последнее слово остается за ее родителями. Но поскольку матери оказывают решающее влияние, конфликт, как правило, разрешается в пользу женщины. Если же жена изменяет своему мужу, ее могут наказать за это только собственные родители, но не муж. После развода женщина может выйти замуж вновь.
Дети, мальчики и девочки, имеют равные права на собственность родителей.
«Людей джунглей» в Керале осталось немного — всего около восьмисот человек. И с этими восьмьюстами кадарами происходят необратимые превращения. Они на глазах ассимилируются более развитым в культурном и экономическом отношении населением Кералы. Их обычаи уступают место обычаям «людей долины», их боги присоединяются к индусскому пантеону богов, а название племени — кадары все чаще и чаще употребляется в сочетании с кастой. Новая каста кадаров со временем, возможно, пополнит собой статистические данные различных справочников. В графе «занятие» против этой касты появятся слова — сельскохозяйственные рабочие.
НАЛАБУЛА — ВОЖДЬ И ЖРЕЦ
У него тонкие губы и узкое лицо, так не похожее на негроидные лица его соплеменников. Седые волосы сзади собраны в браминский узелок. Он говорит, что ему больше семидесяти лет. Его зовут Налабула. Он — вождь и жрец в Кудияркотти. Обязанности Налабулы — разрешение споров в поселке, наблюдение за сбором лесных продуктов и совершение молитвы — пуджи. При вожде полагается быть совету старейшин. Но совета старейшин давно уже не существует, и Налабуле, если к нему обращаются, приходится разрешать споры самому. Но теперь к нему приходят за советами все реже и реже. Молодежь совсем отвернулась от вождя. У нее другие авторитеты. Налабула стар и уже не может работать. Целыми днями он сидит в поселке и смотрит, как женщины готовят еду и возятся с детьми. Он съеживается, когда на площади Кудияркотти появляется Утандан. Утандан одет в рубашку и шорты цвета хаки, на голове лихо заломлена шляпа. Утандан служит в лесной охране и считает себя персоной поважнее старого вождя. Он разговаривает с жителями поселка громко и повелительно — так, как говорят инспекторы Лесного департамента. Он перенял у них манеру одеваться и манеру говорить. Старик горестно качает головой, когда видит Утандана. Раньше кадары себя так не вели. Каждый вечер Утандан похваляется на площади, что скоро сам будет инспектором, разбогатеет и уедет жить вниз, к «людям долины». Молодежь собирается вокруг охранника, слушает его басни и громко смеется. И никто не обращает внимания на Налабулу, никто не интересуется, как жили предки кадаров. Эти парни мечтают о форме цвета хаки, как у Утандана. Они не хотят слушать рассказы вождя. А Налабула знает очень много сказаний и легенд о предках и богах кадаров. Годами он бережно хранит их в своей слабеющей памяти. Но рассказывать некому. Никто не просит его об этом.
— Вот ты, амма, — медленно говорит Налабула, — пришла из далекой страны и просишь рассказать о наших предках. Много лет меня никто об этом не просил. Разве это тебе интересно?
— Конечно, интересно, — отвечаю я.
— Зачем ты хочешь об этом знать? — Недоброе подозрение вспыхивает в узких глазах старика. — Я знаю, люди приходят из долины, все выспрашивают, а потом все это обращают во вред кадарам. Ты, наверное, тоже такая? Все спрашиваешь и спрашиваешь…
— Да нет, я не такая, — начинаю объяснять я. — Просто я хочу понять, что происходит с кадарами, почему они стали так плохо жить.
— Поймешь, а потом расскажешь инспектору, да?
— Нет, не расскажу.
— Ну смотри, — успокаивается Налабула, — не рассказывай, а то что-нибудь случится. И с тобой случится. Знаешь Черного старика? Он не простит.
Ленивой походкой вразвалочку, поигрывая бамбуковым стэком к нам подходит Утандан.
— Эй, мупан, — говорит он развязно, — опять за свои сказочки взялся?
— Не твое дело, уходи! — вобрав голову в плечи, отвечает Налабула.
Утандан, смачно сплюнув, отходит.
— Послушался… — удовлетворенно замечает вождь. — Тебя, амма, постеснялся. А то бы тут такое было…
До Налабулы вождем в Кудияркотти был его дядя. Преемником Налабулы должен стать его племянник. Но племянник не хочет быть вождем.
— Кому теперь нужны вожди, — говорит он, — их никто не слушает. Вот Утандан — это да. Ему дают красивую одежду, у него на поясе острый нож. Он сам мне показывал. Он дружит с инспектором. — И парень сплевывает так же, как Утандан.
— Да, — вздыхает мупан, — прошли наши времена и, наверное, никогда не вернутся. Беда настигла племя. Был когда-то сильный вождь для всего племени, теперь его нет. Остались три бесполезных вождя: один в Кудияркотти, один в Тхеккади, один в Пирамбикуле. Даже между собой мы не можем договориться.
Три вождя племени кадаров давно уже не решают практических дел. Этим занимаются Лесной департамент и контракторы. От мупанов ничего не зависит. Для этого теперь надо иметь материальную базу, а у них ее нет. Они так же бедны, как и остальные соплеменники, и так же беспомощны перед чужим безжалостным миром, вторгшимся в жизнь «людей джунглей».
Вожди, связанные между собой родственными отношениями, собираются только по случаю больших праздников или важных церемоний. Последний раз они видели друг друга в прошлом году на погребальной церемонии. Вожди собрали деньги, на которые купили еду, — ее клали в течение семи дней на листья, чтобы душа умершего не была голодна. Некоторое время спустя эту пищу съели старейшины и вожди. На эти же деньги купили подарки для умершего, и их также положили в могилу. Это были палки для рытья кореньев, нож, глиняный горшок, ложка, сделанная из скорлупы кокосового ореха, и маленький жестяной чайник. Покойника похоронили в отдаленных зарослях.
— Можно посмотреть его могилу? — спросила я Налабулу.
Вождь наклонился ко мне и зашептал:
― Нельзя. Это для нас табу. В том месте бродят души умерших, с ними нельзя встречаться. Мы никогда не ходим на наши могилы. Это закон предков. Еще никто не осмелился его нарушить. Идем, я покажу тебе наш храм.
Мы вышли за поселок и по узенькой тропинке, заросшей кустарником, поднялись на пригорок, а затем спустились вниз к тихому лесному ручью. Там, среди зарослей, была расчищена небольшая площадка, обнесенная простой бамбуковой изгородью. На площадке находилось нечто вроде пьедестала, на котором стоял черный вертикальный камень. Перед камнем рос куст, а вокруг пестрели цветы. Тут же стоял дипак — медный светильник на высокой ножке, а в двух половинках разбитого кокосового ореха курилось какое-то ароматное вещество.
— Вот храм, — сказал жрец. — Здесь я совершаю пуджу. Но храмом тоже мало интересуются. Работы у жреца немного. Поэтому вождь может быть и жрецом. На некоторых кадаров здесь снисходит вдохновение, дух богини вселяется в них, тогда они прыгают, пляшут и говорят вещие слова.
— А это что же? Бог? — показала я на вертикальный камень.
— Нет, богиня. Наша главная богиня Бхадракали. Еще есть бог, Айяпан, но он не такой главный, как богиня.
— Но это же боги долины.
— Нет, это наши боги, — настаивал вождь.
Я не стала спорить. Как и во многих местах, здесь индусские боги приходят на смену племенным или древние боги получают имена богов индуистского пантеона.
Меня заинтересовал браминский узелок мупана. Объяснение, которое я получила, было неожиданным и нелепым.
— Такой узелок носят жрецы в долине, — доверительно сообщил мне Налабула. — Они называются брамины. Я тоже брамин. Высшая каста. Самая высокая в племени кадаров. Выше меня никого нет. Только богиня. Даже Утандан не может равняться со мной, как бы ему этого ни хотелось. Я брамин, а он никто.
А Утандану нет дела до браминов. Он приходит в поселок как хозяин, громко разговаривает, советует, распоряжается. И каждый раз при его появлении вздрагивает старый вождь с браминской косичкой. Голова Налабулы невольно уходит в плечи. Тоска и ненависть светятся в его узких глазах.
ПОСЕЛОК У ЧЕРНОЙ ГОРЫ
— Смотри, амма, туда, — говорит Пуннала. — Вон там стоит Карималаи, Черная гора.
Мы сидим с Пунналой на стволе поваленного дерева. Три большие бамбуковые хижины скрываются от постороннего глаза в тамариндовых зарослях. Мимо поселка прямо к строительству дамбы проходит пыльная дорога. По ней время от времени тарахтят грузовики, груженные тиком и бамбуком. За дорогой снова начинаются джунгли, которые карабкаются по склонам Черной горы и тонут в низких облаках на ее вершине. Сырая вечерняя прохлада ползет с горы на дорогу и в поселок. Косые лучи заходящего солнца освещают гору, и я вижу неровный гранитный выступ, лишенный всякой растительности. Пуннала прослеживает мой взгляд и оживляется:
